— Ты, конечно, хочешь знать, как я стал драконом, —- начал Юстас, — но я должен сначала рассказать о другом, как я перестал быть им. Кстати, я не знал, что та тварь, в которую я превратился, называется драконом до тех пор, пока не прилетел сюда и не повстречал вас на следующее утро. Я услышал, как вы меня называете этим словом, и только тогда понял, что я дракон... Так вот, мне очень надо рассказать тебе, как я перестал быть драконом.
— Тогда начинай, я слушаю, — сказал Эдмунд.
— Это случилось прошлой ночью. Я себя плохо чувствовал. Хуже, чем обычно. И этот проклятый браслет резал меня так, что...
— Теперь-то он тебя не мучает?
— Вот он, — показал Юстас.
И он рассмеялся новым смехом, совсем непохожим на тот издевательский смех, какой Эдмунд слыхал от него прежде, и легко снял браслет со своей руки.
— Пусть его забирает тот, кто хочет, меня это больше уже не интересует... Но на чем я остановился? Да... так вот, я лежал, не спал и все думал, отчего же со мной приключился весь этот ужас. И вдруг... но ты, наверно; подумаешь, что мне это приснилось. Я и сам не уверен, во сне это было или наяву.
— Продолжай, — Эдмунд едва сдерживал досадливое раздражение от того, что Юстас мямлит и никак не перейдет к делу.
— Хорошо, постараюсь... Понимаешь, я случайно глянул вверх и увидел такое, что никак не ожидал увидеть. Ко мне неторопливо приближался огромный лев. И еще одна странность: ночь была безлунной, но надо львом плыло сиянье. Ну вот, подходит он ко мне все ближе и ближе. Я страшно перепугался. Ты, конечно, скажешь, что я был драконом, а дракону пристукнуть любого льва проще простого. Но мне и в голову не пришло обороняться, и боялся я совсем не того, что он нападет на меня и съест. Это был не тот страх, а совсем другой. Ну, как бы тебе объяснить? Я боялся его самого, а не того, что он может со мною сделать... Ну вот, подошел он ко мне совсем близко и глянул мне прямо в глаза. А я крепко зажмурился, чтобы не видеть его. Но это было бесполезно — все равно он приказал мне, чтобы я следовал за ним.
— Ты хочешь сказать, что это был Говорящий Лев?
— Не знаю. Ты имеешь в виду что-то вроде Говорящей Мыши... ну, Говорящего Зверя, о которых вы мне рассказывали? Не думаю, чтобы кто-то из них. Но он мне это сказал или просто сделал что-то такое, отчего я понял, что мне надо делать то, что он мне говорит... Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать. Поэтому я встал и пошел вслед за ним. Лев повел меня в горы, мы шли очень долго, и я удивлялся, какой он большой, оказывается, этот остров. Хоть я не раз летал над ним, никак не мог понять, где же мы идем. И пока мы шли, надо львом и вокруг него все время сиял тот же лунный свет. Наконец мы поднялись на вершину какой-то горы, такой я тоже не видел раньше. На вершине был сад, в котором росли плодовые деревья и все, что полагается в саду. Но главное, посреди сада бил родник.
Юстас немного помолчал, переводя дыхание, и продолжил:
— Родником я его называю потому, что видел, как со дна бьет вода и, пузырясь, поднимается кверху. Но по виду это был не родник, а целый пруд. Точнее бассейн — с мраморными краями и мраморными ступеньками, которые вели вниз, в воду. Дно тоже было мраморное, а вода такая чистая и светлая, как... как не знаю что. Мне очень захотелось войти в воду и искупаться. Понимаешь, я почему- то подумал, что если я искупаюсь в этой воде, то боль в руке хоть немного утихнет. Вдруг лев мне говорит, что если я хочу искупаться, то надо сначала раздеться. То есть я, конечно, не уверен, что он так сказал вслух, но я это у слышал.
Я только хотел ответить, что мне незачем раздеваться, коли на мне нет никакой одежды, как неожиданно мне в голову пришла мысль, что драконы относятся к змеиному роду, а змеи могут сбрасывать с себя кожу. Ах, подумал я, вот что имеет в виду лев! Я принялся скрестись и чесаться, и чешуи начали сходить с меня. Тогда я стал скрести сильнее, чтобы процарапать себя поглубже, теперь уже с меня сходили не отдельные чешуйки, а целые лоскуты драконьей шкуры, как будто я снимал чулки или сдирал кожу с болячки или кожуру с банана. За несколько минут я снял ее всю, она лежала возле меня на земле, и, должен сказать, вид у нее был самый омерзительный. Ты не представляешь, какое это было прекрасное ощущение, как было приятно освободиться от нее... Тогда я направился к ступенькам, чтобы искупаться.
Я дошел до нижней ступени, собрался вступить в воду, взглянул вниз и увидел, что лапы мои такие же корявые и грубые, морщинистые и все в чешуе... словом, какие были. Сначала я опешил, а потом понял: под верхней шкурой на мне надета другая, потоньше, а значит, теперь мне надо снять с себя и эту. Поднявшись наверх, я снова принялся себя скрести и драть. И эта шкура, в конце концов, сошла с меня целиком, я вылез из нее и оставил рядом с той, верхней, и снова направился вниз, в бассейн, чтобы искупаться.
Опять все повторилось. Тогда я подумал: ох, дорогой мой, сколько же еще на тебе надето таких шкур и до каких же пор придется тебе сдирать их с себя! Мне не терпелось скорей окунуть в воду больную лапу. Но я снова принялся скрестись — это было уже в третий раз — и содрал всю шкуру целиком, как и первые две. Но как только глянул в воду, увидел: все без толку.
Наконец лев говорит — ну, может, словами, а может, и как-то еще: “Придется мне раздеть тебя”. Сказать по правде, я испугался его когтей, но вся эта канитель мне так надоела, что я согласился. Лег на спину и разрешил ему делать все что угодно.
Он запустил в меня свои когти, да так глубоко, что мне показалось, будто достал до самого сердца. И принялся драть меня. Когда он сдирал с меня эту шкуру, было так больно, что ты и представить себе не можешь. Такого я никогда еще не испытывал и, надеюсь, больше уже испытать не придется. Но я терпел и был счастлив, что с меня сходит вся эта мерзость. Не удивляйся — было и страшно больно, и страшно приятно в одно и то же время. Ну... примерно как сдираешь струп с нарыва или коросту. Больно так, что ой-ой-ой, но как же хорошо чувствовать, что весь этот гной наконец из тебя выходит...
— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — произнес Эдмунд.
— Ну вот, сдирает он и сдирает с меня эту гадость, а я думаю, что и на этот раз ничего не получится. Но вижу, как она ложится на траву рядом с теми тремя шкурами, только намного толще, вся черная и бугорчатая, совсем не такая, как они. Чувствую, что сам я, чем сильнее и больнее он меня дерет, становлюсь какой-то гладкий и мягкий, уменьшаюсь в размерах. Вдруг лев схватил меня (и это было очень больно, ведь когда он содрал с меня последнюю шкуру, кожа под ней оказалась страшно чувствительная, а у него же, понимаешь — когти) и швырнул прямо в воду. А вода холодная, в первую минуту я почувствовал жуткую боль, но только в первую минуту. А потом стало чудесно, я начал плавать и плескаться, вдруг обнаружив, что ничего не болит. Я снова превратился в мальчика! Если б ты видел, что я вытворял, почувствовав, что это мои руки! Ты, наверно, решил бы, что я валяю дурака. Я, конечно, знаю, что в них почти нет мускулов и, по сравнению с Каспиановыми, они просто дрянь, но я был так счастлив, когда снова увидал их...
Ну, а спустя какое-то время лев вытащил меня из бассейна и одел...
— Одел тебя? Это своими-то лапами?
— Знаешь, я точно не помню, как это было, какие-то обрывки. Но он что-то со мною делал, и я оказался одетым — вот в эту самую одежду, которая теперь на мне. А потом я сразу оказался здесь, у вас. Поэтому я и не знаю точно, на самом деле это все было или только мне приснилось.
— Нет, это тебе не снилось, — уверенно сказал Эдмунд.
— Почему ты так думаешь?
— Ну, ты сам же говорил про одежду. Она действительно на тебе. А во-вторых, ты ведь каким-то образом раздраконен... то есть больше ты не дракон.
— Кто же это, по-твоему, был?
— Я считаю, что ты видел Аслана.
— Аслан! — воскликнул Юстас. — Я уже не раз слышал от вас это имя с тех пор, как оказался на “Утренней заре”. И всякий раз мне становилось не по себе. Не знаю почему, но я почти возненавидел этого Аслана. Но тогда я ненавидел всех и все на свете. Кстати, я рад, что теперь могу попросить у вас прощения. Боюсь, что я был порядочной свиньей.
— Значит, все в порядке, — сказал Эдмунд. — Настоящая свинья не понимает, что она свинья. Между нами говоря, ты был еще далеко не таким плохим, как я в мое первое посещение Нарнии. Ты был всего-навсего ослом, а я вот — побывал в шкуре предателя...
— В таком случае, пожалуйста, не рассказывай мне об этом, — попросил Юстас. — Скажи лучше, кто такой Аслан? Ты его знаешь?
— Точнее сказать, он меня знает, — ответил Эдмунд. — Он — Великий Лев, сын Императора, живущего за Морем. Когда-то он спас и меня, и всю Нарнию. Мы все раньше видели его, но чаще всего — Люси. И похоже на то, что сейчас мы отправляемся именно в Страну Аслана.
Мальчики замолчали и какое-то время сидели тихо. Погасла последняя яркая звезда, и хотя они не могли видеть, как восходит солнце, потому что горы справа закрывали всю восточную половину неба, тем не менее поняли, что оно взошло: небо и воды залива окрасились в розовый цвет. В лесу принялись кричать и трещать какие-то птицы из рода попугаев, среди деревьев началось движение, а над морем и лесом раскатился зов Каспианова рога. Лагерь просыпался.
Все здорово обрадовались, когда в круг, расположившийся на завтрак возле костра, вошли Эдмунд и возрожденный Юстас. Наконец-то все узнали, каким образом Юстас стал драконом. Потом разговор перешел на то, как браслет Октесиана мог попасть в пещеру дракона. Они так и не решили, как было дело: то ли старый дракон несколько лет назад убил лорда Октесиана, то ли Октесиан и был тем самым старым драконом. Разумеется, драгоценности, которыми Юстас набил себе карманы в пещере, пропали вместе с его прежней одеждой. Но никто не пожелал отправиться в долину и забрать хранящиеся в пещере сокровища. Меньше всего хотелось этого Юстасу.
Избавление Юстаса произошло очень кстати — почти все уже было готово к отплытию. Через несколько дней на “Утр