Пока гном рассказывал, погода изменилась. Было солнечно, когда они усаживались. Теперь Лопух дрожал. Алмаз тревожно осматривался.
— Тучи собираются, — сказала Джил, взглянув на небо.
— И так холодно, — добавил Лопух.
— Слишком холодно, клянусь львом! — произнёс Тириан, дуя на руки. — Тьфу, что за мерзкий запах!
— Будто падалью воняет, — задохнулся Юстас. — Может, тут где-нибудь дохлая птица? Почему мы раньше ничего не чувствовали?
Резко повернувшись, Алмаз вскочил и, указав на что-то рогом, воскликнул:
— Смотрите! Смотрите туда!
И все увидели. И глубочайшее отчаяние сковало их.
Глава восьмая. Какие вести принёс орёл
В тени деревьев на противоположной стороне поляны что-то очень медленно двигалось к северу. Оно было серым и прозрачным, как дым, но пахло отвратительно и, кроме того, сохраняло форму, а не клубилось. Очертаниями оно напоминало человека, но с головой птицы, хищной птицы с жёстким изогнутым клювом. У него было четыре руки, оно держало их над головой, протягивая к северу, словно желало обхватить всю Нарнию, и на всех двадцати пальцах, изогнутых, как и клюв, вместо ногтей были длинные острые птичьи когти. Оно не шло, а плыло по траве, и трава словно вяла под ним.
Едва взглянув на него, Лопух пронзительно завопил и стремглав бросился в башню, а Джил (которая, как всем известно, отнюдь не была трусихой) закрыла лицо руками. Остальные смотрели, пока через минуту чудовище не скрылось в густых деревьях справа от них.
Снова вышло солнце и запели птицы.
Все свободно вздохнули и зашевелились, потому что всё это время стояли как статуи.
— Что это было? — прошептал Юстас.
— Я видел её раньше, — сказал Тириан, — но тогда она была вырезана из камня и покрыта золотом, а в глаза были вставлены алмазы. Я был тогда не старше тебя и гостил при дворе Тисрока в Ташбаане. Он повёл меня в главный храм Таш. И я её видел над алтарем, высеченную из камня.
— Так это… это была Таш? — спросил Юстас.
Вместо ответа Тириан взял Джил за плечи и спросил:
— Что с вами, леди?
— В-в-всё в порядке, — сказала Джил, отнимая руки от бледного лица и пытаясь улыбнуться. — Что-то немного замутило.
— Итак, — заметил единорог, — по-видимому, это действительно Таш.
— Да, — подтвердил гном, — и этот дурак Хитр получит то, что звал, да не ждал. Позвал Таш — Таш и явилась.
— Куда оно… она… это двигалось? — спросила Джил.
— К северу, в самое сердце Нарнии, — сказал Тириан, — чтобы поселиться у нас. Они её звали, и она пришла.
— Хо-хо. — Гном, посмеиваясь, потер тёмные руки. — Вот так сюрприз для обезьяны! Поменьше поминали бы демонов, если б знали, чем всё закончится.
— Не знаете, будет ли Таш видима обезьяне? — спросил Алмаз.
— А где Лопух? — вклинился в их беседу Юстас.
Все стали звать осла, а Джил даже обошла башню посмотреть, нет ли его сзади. Они уже устали от поисков, когда в дверь просунулась большая голова и спросила:
— Ну что, ушла?
Лопуха едва уговорили выйти: он трясся, как собака перед грозой.
— Я вижу, что и впрямь был очень плохим ослом. Мне не следовало слушать Хитра, но разве мог я подумать, что такое случится!
— Если б ты тратил меньше времени на разговоры о своей глупости и больше на то, чтобы в меру своих сил попытаться поумнеть… — начал Юстас, но Джил перебила его:
— Ох, оставьте бедного Лопуха в покое! Он это не нарочно, правда, Лопух, дорогой? — И поцеловала осла в нос.
Всё ещё возбуждённая, компания вновь расселась по местам и продолжила беседу. Алмаз почти ничего рассказать не мог: стоял привязанный за хлевом и, конечно, вражеских планов не слышал. Его пинали (иногда ему удавалось дать сдачи), и били, и угрожали смертью, если он откажется признать, что это Аслана выводят и показывают по ночам. И казнили бы этим утром, если б его не спасли. Что сделали с ягнёнком, он не знал.
Первым делом надо было решить, стоит ли идти к хлеву этой же ночью, чтоб показать осла всем нарнийцам, или же двигаться к востоку, навстречу войску, которое кентавр Руномудр ведёт из Кэр-Параваля, и напасть на обезьяну Хитра и тархистанцев. Тириан больше склонялся к первому плану: ему претила сама мысль, что обезьяна будет морочить его народ хоть минутой дольше. С другой стороны, после встречи с гномами он уже не был уверен, что появление Лопуха раскроет глаза народу. Да и нельзя забывать, сколько там тархистанских солдат. Поггин говорил, около тридцати. Тириан не сомневался, что если все нарнийцы встанут на его сторону, то он, Алмаз, дети и Поггин (на Лопуха они не слишком полагались) могут рассчитывать на победу. Но что, если половина нарнийцев вроде вчерашних гномов сядут и будут просто наблюдать, а то и драться против них? Рисковать страшно. Кроме того, там сейчас это чудище — Таш. Чего ждать от неё?
Поггин считал, что обезьяну не вредно на денёк-другой оставить наедине с проблемами. Выводить и показывать теперь некого. Пусть попробует объяснить зверям, которые будут ночь за ночью ждать Аслана, почему его нет. Тогда даже у самых легковерных появятся сомнения.
В конце концов все согласились, что лучше всего идти навстречу Руномудру. И только они так решили, как сразу удивительно повеселели. Я вовсе не думаю, что кто-нибудь из них боялся драки (исключая, может быть, Джил или Юстаса). Мне кажется, каждый из них в глубине души предпочитал не приближаться, по крайней мере пока, к ужасному птицеголовому существу, видимому или невидимому, обитавшему теперь, наверное, в хлеву на холме. В любом случае, когда примешь решение, на душе становится легче.
Тириан сказал, что теперь их маскарад может только навредить: если верные нарнийцы примут их за тархистанцев, то могут ведь и напасть. Гном приготовил неприятную на вид смесь, смешав золу из очага с жиром для смазки мечей и наконечников копий, которая пенилась, как мягкое мыло. Потом они сняли тархистанские доспехи и спустились к воде. Было очень забавно видеть, как Тириан и дети, стоя на коленях у воды, трут шеи, пыхтя и отдуваясь, смывают пену. В башню они вернулись с красными сияющими лицами, словно старательно вымылись к празднику, потом выбрали себе настоящее нарнийское оружие — прямые мечи и треугольные шлемы.
— Так-то лучше, — сказал Тириан. — Я снова чувствую себя человеком.
Лопух умолял снять с него львиную шкуру, ссылаясь на то, что ему в ней жарко, она очень неудобно собралась на спине и что выглядит он в ней глупо. Его уговорили поносить её ещё денёк-другой, чтобы показаться в таком наряде другим зверям, после того как они соединятся с Руномудром.
Остатки утренней трапезы не имело смысла брать с собой, и они прихватили только немного сухарей. Потом Тириан запер башню, и больше они в неё не возвращались.
Было чуть больше двух часов пополудни, когда вся компания тронулась в путь. Солнце сияло сквозь ветви деревьев, согревая, и молодые листочки уже смело пробивались к свету, и подснежники сменились первоцветами, и пели птицы, и откуда-то доносился плеск воды. Был первый по-настоящему тёплый весенний день. Как-то не хотелось думать обо всяких ужасах вроде Таш. Дети думали: «Вот наконец настоящая Нарния». Даже у Тириана полегчало на сердце. Он шёл впереди, напевая про себя старинный нарнийский марш. Там был припев:
Это гром, гром, гром,
Громкий барабанный бой.
За королём шли Юстас и Поггин. Гном показывал новому другу те нарнийские деревья, травы и птиц, чьи названия тот прежде не знал, а Юстас рассказывал про английские растения.
Следом шёл Лопух, а за ним, рядышком, Джил и Алмаз. Девочка просто влюбилась в единорога и теперь считала его (и не ошибалась) самым прекрасным, самым грациозным животным из всех, кого доводилось встречать. Он был столь учтив и обходителен, что никто бы не поверил в его неистовость в бою.
— До чего же хорошо просто идти вот так, как сейчас, — сказала Джил. — Побольше бы таких приключений. Как жалко, что в Нарнии всегда что-нибудь случается!
Единорог объяснил ей, что она не права: просто сыновья и дочери Адама и Евы попадают в Нарнию из своего удивительного мира, лишь когда здесь непорядок или беда, но не следует думать, будто это всегда так. Между такими посещениями проходят тысячи и тысячи лет, мирные короли сменяют друг друга, и даже имена их теряются, и кто из них какой по счёту, и почти нечего заносить в исторические книги. Алмаз поведал Джил множество историй о древних королях и героях, рассказал о королеве Лилиане Белая Лебедь, жившей до Белой колдуньи и вечной зимы. Красота её была столь совершенна, что, когда она гляделась в лесное озеро как в зеркало, воды его хранили её отражение год и один день. Услышала Джил и про зайца Луниана Лесного Месяца, который обладал такими чуткими ушами, что, сидя близ Каменного Котла, мог сквозь грохот водопада слышать, о чём шепчутся в Кэр-Паравале, а ещё о том, как король Ветер, потомок первого короля Франциска в девятом колене, плавал в Восточные моря и освободил Одинокие острова от дракона и как местные жители навечно отдали их под покровительство нарнийской короны. Его истории описывали целые столетия, когда Нарния была так счастлива, что в памяти оставались лишь пышные пиры, пляски, а главным образом — турниры, и каждый день был лучше предыдущего.
Джил слушала его, забыв обо всём, и представляла картины счастливых тысячелетий, год за годом, пока ей не показалось, что она смотрит с высокого холма на прекрасную плодородную долину, покрытую лесами, полями и реками, простирающуюся вдаль, насколько хватает глаз, и теряющуюся в дымке у горизонта.
— Ах, как было бы хорошо поскорее разделаться с этой мерзкой обезьяной, чтобы вернулась обычная жизнь! И пусть так будет всегда-всегда-всегда. Наш мир должен когда-то кончиться, а этот, может, и нет. О Алмаз, если бы в Нарнии никогда ничего не случалось! — воскликнула в порыве чувств Джил.
— Увы, сестра, к концу подходят все миры, кроме страны Аслана.