— Ах, — обрадовался конь, — самое место для галопа!
— Ой, не надо! — сказал Шаста. — Я ещё не могу… пожалуйста, конь! Да, как тебя зовут?
— И-йо-го-го-га-га-га-а!..
— Мне не выговорить, — сказал Шаста. — Можно я буду звать тебя Игого?
— Что ж, зови, если иначе не можешь, — согласился конь. — А тебя как называть?
— Шаста.
— Да… Вот это и впрямь не выговоришь. А насчет галопа ты не бойся: он легче рыси, не надо подниматься-опускаться. Сожми меня коленями (это называется «шенкеля») и смотри прямо между ушами. Только не гляди вниз! Если покажется, что падаешь, сожми сильнее, выпрями спину. Готов? Ну, во имя Нарнии!..
Глава вторая. Первое приключение
Солнце стояло высоко, когда Шаста проснулся, ибо что-то тёплое и влажное прикоснулось к его щеке. Открыв глаза и увидев длинную конскую морду, он вспомнил вчерашние события, сел и, громко застонав, еле выговорил:
— Ой, всё у меня болит. Всё как есть.
— Здравствуй, маленький друг, — сказал конь. — Ты не бойся, это не от ушибов, ты и упал-то раз десять, и всё на траву. Даже приятно… Правда, один раз отлетел далеко, но угодил в куст. Словом, это не ушибы, так всегда бывает поначалу. Я уже позавтракал, давай и ты.
— Какой там завтрак: я двинуться не могу.
Но конь не отставал: трогал несчастного и копытом, и мордой, пока тот не поднялся на ноги, а поднявшись — не огляделся. Оттуда, где они ночевали, спускался пологий склон весь в белых цветочках. Далеко внизу лежало море — так далеко, что едва доносился всплеск волн. Шаста никогда не смотрел на него сверху и не представлял, какое оно большое и разноцветное. Берег уходил направо и налево, белая пена кипела у скал, день был ясный, солнце сверкало. Особенно поразил Шасту здешний воздух. Он долго не мог понять, чего же не хватает, пока не догадался, что нет главного — запаха рыбы. (Ведь там — и в хижине, и у сетей — рыбой пахло всегда, сколько он себя помнил.) Это ему очень понравилось, и прежняя жизнь показалась давним сном. От радости он забыл о том, как болит всё тело, и спросил:
— Ты что-то сказал насчет завтрака?
— Да, — ответил конь, — посмотри в сумках. Ты их повесил на дерево ночью… нет, скорей под утро.
Он посмотрел и нашёл много хорошего: совсем свежий пирог с мясом, кусок овечьего сыра, горстку сушёных фиг, плоский сосудец с вином и кошелёк с деньгами. Столько денег — сорок полумесяцев — он никогда ещё не видел.
Потом он осторожно сел у дерева, прислонился спиной к стволу и принялся за пирог; конь тем временем пощипывал травку.
— А мы можем взять эти деньги? — спросил Шаста. — Это не воровство?
— Как тебе сказать, — ответил конь, прожёвывая траву. — Конечно, свободные говорящие звери красть не должны, но это… Мы с тобой бежали из плена, мы — в чужой земле, деньги — наша добыча. И потом, без них не прокормишься. Насколько мне известно, вы, люди, не едите травы и овса.
— Не едим.
— А ты пробовал?
— Да, бывало. Нет, не могу. И ты бы не мог на моём месте.
— Странные вы твари, — заметил конь.
Пока Шаста доедал лучший завтрак в своей жизни, его друг завалился на землю и принялся кататься, приговаривая:
— Ах, хорошо! Спину почешешь, ногами помашешь. Покатайся и ты — сразу легче станет.
Но Шаста лишь рассмеялся:
— Какой ты смешной!
— Ничего подобного! — возразил было конь, но тут же лёг на бок и испуганно спросил: — Неужели смешной?
— Да, а что?
— А вдруг говорящие лошади так не делают? — перепугался конь. — Вдруг это глупая, здешняя привычка? Какой ужас! Прискачу в Нарнию, и окажется, что я не умею себя вести. Как ты думаешь, Шаста? Нет, честно. Я не обижусь. Настоящие, свободные кони… говорящие… они катаются?
— Откуда же мне знать? Да ты не бойся! Приедем — увидим. Ты знаешь дорогу?
— До Ташбаана — знаю. Потом дороги нет, там большая пустыня. Ничего, одолеем! Нам будут видны горы, ты подумай — северные горы! За ними Нарния! Только бы пройти Ташбаан! От остальных городов надо держаться подальше.
— Обойти его нельзя?
— Тогда придётся сильно кружить, боюсь заплутаться. В глубине страны — большие дороги, возделанные земли… Нет, пойдём вдоль берега. Тут никого нет, кроме овец, кроликов и чаек, разве что пастух-другой. Что ж, тронемся?
Шаста оседлал коня и с трудом забрался в седло: так болели ноги, — но Игого сжалился над ним и до самых сумерек шёл шагом. Когда уже смеркалось, они спустились по тропкам в долину и увидели селение. Шаста спешился и купил там хлеба, лука и редиски, а конь, обогнув селение, остановился дальше, в поле. Через два дня они снова так сделали, и через четыре — тоже.
Все эти дни Шаста блаженствовал. Ноги и руки болели всё меньше. Конь уверял, что в седле он сидит как мешок («Стыдно, если кто увидит!»), но учителем был терпеливым — никто не научит ездить верхом лучше, чем сама лошадь. Шаста уже не боялся рыси и не падал, когда конь останавливался с разбегу или неожиданно кидался в сторону (оказывается, так часто делают в битве). Конечно, Шаста просил, чтобы конь рассказал, как сражался вместе с тарханом, и тот рассказывал, как они переходили вброд реки, и долго шли без отдыха, и бились с вражьим войском. Боевые кони, самой лучшей крови, бьются не хуже воинов: кусаются, лягаются и умеют, когда надо, повернуться так, чтобы всадник получше ударил врага мечом или боевым топориком. Правда, рассказывал он реже, чем Шаста о том просил, чаще отнекивался: «Да ладно, чего там: сражался-то я по воле Тисрока, словно раб или немая лошадь. Вот в Нарнии, среди своих, я буду сражаться как свободный! За Нарнию! О-го-го-го-о!»
Вскоре Шаста понял, что после таких речей конь пускается в галоп.
Уже не одну неделю двигались они вдоль моря и видели больше бухточек, речек и селений, чем Шаста мог запомнить. Однажды в лунную ночь они не спали, ибо выспались днём, а в путь вышли под вечер. Оставив позади холмы, они пересекли равнину и слева, в полумиле, увидели лес. Море лежало справа, за низкой песчаной дюной. Конь то шёл шагом, то пускался рысью, но вдруг резко остановился.
— Что там? — спросил Шаста.
— Тш-ш! — Конь насторожил уши. — Ты ничего не слыхал? Слушай!
— Как будто лошадь, к лесу поближе, — сказал Шаста, послушав с минутку.
— Да, это лошадь. Ах как нехорошо!..
— Ну и что такого? Может, крестьянин едет!
— Крестьяне так не ездят, — возразил Игого, — и кони у них не такие. Это настоящий конь и настоящий тархан. Нет, не конь… слишком легко ступает… так-так… Это прекраснейшая кобыла.
— Похоже, сейчас она остановилась, — заметил Шаста.
— Верно. А почему? Потому что остановились и мы… Друг мой, кто-то выследил нас.
— Что же теперь делать? — испугался Шаста. — Как ты думаешь, они нас видят?
— Нет, слишком темно, к тому же тучи! Как только они закроют луну, можно двигаться к морю. Если что, песок скроет шаги.
Они подождали и сперва шагом, потом лёгкой рысью двинулись к берегу. Но странное дело: уже стало совсем темно, а море всё не показывалось. Только Шаста подумал: «Наверное, мы уже проехали дюны», — как вдруг сердце у него упало: оттуда, спереди, послышалось долгое, скорбное, жуткое рычание. В тот же миг конь повернул и понёсся во весь опор к лесу, от берега.
— Что это? — в ужасе выговорил Шаста.
— Львы! — на скаку бросил конь не оборачиваясь.
Пока перед ними не сверкнула вода, оба молчали. Перейдя вброд широкую мелкую речку, конь остановился. Он весь вспотел и сильно дрожал, а когда немного отдышался, сказал:
— Теперь не унюхают: вода отбивает запах. Пройдёмся немного.
Пока они шли по мелководью, Игого признался:
— Шаста, мне очень стыдно. Я перепугался, как немая тархистанская лошадь. Да, я недостоин называться говорящим конём. Я не боюсь мечей, и копий, и стрел, но это… это… Пройдусь-ка лучше рысью.
Только рысью шёл он недолго: уже через минуту пустился галопом, — что неудивительно, ибо совсем близко раздался глухой рёв, на сей раз — слева, из леса.
— Ещё один! — проговорил конь на бегу.
— Эй, слушай, — крикнул Шаста, — та лошадь тоже скачет!
— Ну и хо-хо-хорошо! У тархана меч… так что защитит нас.
— Да что ты заладил: львы да львы! — возмутился Шаста. — Нас могут поймать. Меня повесят за конокрадство!
Он меньше, чем конь, боялся львов, потому что никогда их не видел.
Конь только фыркнул в ответ и прянул вправо. Как ни странно, другая лошадь прянула влево, и вслед за этим кто-то зарычал — сначала справа, потом слева. Лошади кинулись друг к другу. Львы, видимо, тоже, поскольку рычали попеременно с обеих сторон, не отставая от скачущих лошадей. Наконец луна выплыла из-за туч, и в ярком свете Шаста увидел ясно, как днём, что лошади несутся морда к морде, словно на скачках. Игого потом говорил, что таких скачек в Тархистане отродясь не видывали.
Шаста уже ни на что не надеялся: думал лишь о том, как лев съедает жертву: сразу или сперва играет, как кошка с мышкой, и очень ли это больно. Думал он об этом, но видел всё (так бывает в очень страшные минуты), поэтому заметил, что другой всадник мал ростом, что кольчуга его ярко сверкает, в седле он сидит как нельзя лучше, а бороды у него нет.
Что-то блеснуло внизу перед ними, и прежде чем догадался, что это, Шаста услышал всплески и ощутил во рту вкус солёной воды. Они попали в узкий рукав, отходящий от моря. Обе лошади плыли, да и Шасте вода доходила до колен. Сзади слышалось сердитое рычание, и, оглянувшись, Шаста увидел у воды тёмную глыбу, но одну: другой лев, видимо, отстал.
Похоже, лев не собирался ради них лезть в воду. Кони наполовину переплыли узкий залив, уже был виден другой берег, а тархан не говорил ни слова. «Заговорит, — подумал Шаста. — Как только выйдем на берег. Что я ему скажу? Надо что-нибудь выдумать…»
И тут до него донеслись голоса:
— Ах, как я устала!..
— Тише, Уинни! Придержи язычок!
«Это мне нравится, — подумал Шаста. — Честное слово, лошадь заговорила!»