Вскоре обе лошади уже не плыли, шли, а потом вылезли на берег. Вода струилась с них, камешки хрустели под копытами. Маленький всадник, как это ни странно, ни о чём не спрашивал, даже не глядел на Шасту, но Игого вплотную подошёл к другой лошади и громко фыркнул.
— Стой! Я тебя слышал. Меня не обманешь. Госпожа, ты ведь говорящая лошадь, тоже из Нарнии!
— Тебе какое дело? — воскликнул странный тархан и схватился за эфес, но голос выдал его с головой.
— Да это девочка! — догадался Шаста.
— И что с того? — возмутилась незнакомка. — Зато ты мальчишка! Грубый, глупый мальчишка! Наверное, раб и конокрад.
— Нет, маленькая госпожа, — вмешался конь. — Он меня не крал. Если уж на то пошло, то это я его украл. Что же до того, моё ли это дело, посуди сама: земляки непременно приветствуют друг друга на чужбине.
— Конечно, — поддержала его лошадь.
— Уж ты-то помолчи! — прикрикнула на неё девочка. — Видишь, в какую беду я из-за тебя попала!
— Никакой беды нет, — заметил Шаста. — Можете ехать куда ехали. Мы вас не держим.
— Ещё бы держали! — воскликнула всадница.
— Как трудно с людьми! — сказал кобыле конь. — Ну просто мулы… Давай мы с тобой разберёмся. Видимо, госпожа, тебя тоже взяли в плен, когда ты была жеребёнком?
— Да, мой господин, — печально ответила та. — Меня, кстати, Уинни зовут.
— А теперь ты сбежала?
— Скажи ему, чтобы не лез, когда не просят, — вставила всадница.
— Нет, Аравита, не скажу, — воспротивилась Уинни. — Я и впрямь бежала. Не только ты, но и я. Такой благородный конь нас не выдаст. Господин, мы держим путь в Нарнию.
— И мы тоже. Всякий поймёт, что оборвыш, едва сидящий в седле, откуда-то сбежал. Но не странно ли, что молодая тархина едет ночью, без свиты, в кольчуге своего брата, и боится чужих, и просит всех не лезть не в своё дело?
— Ну хорошо, — сказала девочка. — Ты угадал, мы с Уинни сбежали из дому и едем в Нарнию. Что же дальше?
— Дальше мы будем держаться вместе. Надеюсь, госпожа, ты не откажешься от моей защиты и помощи? — обратился конь к Уинни.
— Почему ты спрашиваешь мою лошадь, а не меня? — разгневалась Аравита.
— Прости, госпожа, — сказал конь, чуть-чуть прижимая уши, — у нас в Нарнии так не говорят. Мы с Уинни — свободные лошади, а не здешние немые клячи. Если бежишь в Нарнию, помни: Уинни не твоя лошадь — скорее уж ты её девочка.
Аравита раскрыла от удивления рот, но заговорила не сразу: вероятно, раньше так не думала.
— А всё-таки зачем нам ехать вместе? Ведь так нас скорее заметят.
— Нет, — возразил Игого, а Уинни его поддержала:
— Поедем вместе, поедем! Я буду меньше бояться, да и дороги толком не знаю. Такой замечательный конь, куда умнее меня.
Шаста сказал:
— Оставь ты их! Видишь, они не хотят…
— Мы хотим! — перебила его Уинни.
— Вот что, — сказала девочка. — Против вас, господин конь, я ничего не имею, но откуда вы знаете, что этот мальчишка нас не выдаст?
— Скажи уж прямо, что я тебе не компания! — воскликнул Шаста.
— Не кипятись, — сказал ему конь. — Госпожа права.
Обернувшись к Аравите, Игого вежливо продолжил:
— Нет, не предаст: я за него ручаюсь. Он добрый товарищ, к тому же, несомненно, из Нарнии или Орландии.
— Хорошо, поедем вместе, — согласилась девочка, обращаясь к коню.
— Я очень рад! — сказал тот. — Что ж, вода позади, звери — тоже. Не расседлать ли вам нас, не отдохнуть ли и не послушать ли друг про друга?
Дети расседлали коней, и те принялись щипать траву. Аравита вынула из сумы много всяких вкусностей, но Шаста есть отказался, стараясь говорить как можно учтивей, словно настоящий вельможа, но в рыбачьей хижине этому не научишься и получалось плохо. Он это, в сущности, понимал, поэтому становился всё угрюмей, вёл себя совсем уж неловко. Кони же прекрасно поладили. Вспоминая любимые места в Нарнии, они выяснили, что приходятся друг другу троюродными братом и сестрой. Понимая, что дети никак не могут найти общего языка, мудрый Игого предложил:
— Маленькая госпожа, поведай нам свою повесть. И не спеши: за нами никто не гонится.
Аравита немедленно села, красиво скрестив ноги, и важно начала свой рассказ. Надо заметить, что в этой стране и правду, и неправду рассказывают особым слогом — этому учат с детства, как учат у нас писать сочинения. Только рассказы эти слушать можно, а сочинений, если не ошибаюсь, не читает никто и никогда.
Глава третья. У врат Ташбаана
— Меня зовут Аравита, — начала рассказчица. — Я прихожусь единственной дочерью могучему Кидраш-тархану, сыну Ришти-тархана, сына Кидраш-тархана, сына Ильсомбраз-тисрока, сына Ардиб-тисрока, потомка богини Таш. Отец мой, владетель Калавара, наделён правом стоять в туфлях перед Тисроком (да живёт он вечно). Мать моя ушла к богам, и отец женился снова. Один из моих братьев пал в бою с мятежниками, другой ещё мал. Случилось так, что мачеха меня невзлюбила, и солнце казалось ей чёрным, пока я жила в отчем доме. Потому она и подговорила своего супруга, а моего отца, выдать меня за Ахошту-тархана. Человек этот низок родом, но вошёл в милость к Тисроку (да живёт он вечно), ибо льстив и весьма коварен, и стал тарханом, и получил во владение города, а вскоре станет великим визирем. Годами он стар, видом гнусен, кособок и повадкою схож с обезьяной. Но мой отец, повинуясь жене и прельстившись его богатством, послал к нему гонцов, которых Ахошта принял и прислал с ними послание о том, что женится на мне нынешним летом.
Когда я это узнала, солнце померкло для меня, я легла на ложе и проплакала целые сутки, а наутро встала, умылась, велела оседлать кобылу по имени Уинни, взяла кинжал моего брата, погибшего в западных битвах, и поскакала в зелёный дол. Там я спешилась, разорвала одежды, чтобы сразу найти сердце, и взмолилась к богам, чтобы поскорее оказаться там же, где брат. Потом я закрыла глаза, сжала зубы, но тут кобыла моя промолвила, как дочь человеческая: «О госпожа, не губи себя! Если останешься жить, то ещё будешь счастлива, а мёртвые — мертвы».
— Я выразилась не так красиво, — заметила Уинни.
— Ничего, госпожа, так надо! — сказал ей Игого, наслаждавшийся рассказом. — Это высокий тархистанский стиль. Хозяйка твоя прекрасно им владеет. Продолжай, тархина!
— Услышав такие слова, — опять заговорила Аравита, — я подумала, что разум мой помутился с горя, и устыдилась, ибо предки мои боялись смерти не больше, чем комариного жала. Снова занесла я нож, но Уинни просунула морду между ним и мною и обратилась ко мне с разумнейшей речью, ласково укоряя меня, как мать укоряла бы дочь. Удивление моё было так сильно, что я забыла и о себе, и об Ахоште. «Как ты научилась говорить, о кобыла?» — обратилась я к ней, и она поведала то, что вы уже знаете: там, в Нарнии, живут говорящие звери, и её украли оттуда, когда она была жеребёнком. Рассказы её о тёмных лесах, и светлых реках, и кораблях, и замках были столь прекрасны, что я воскликнула: «Молю тебя богиней Таш, и Азаротом, и Зардинах, владычицей мрака, отвези меня в эту дивную землю!» — «О госпожа! — отвечала мне кобыла моя Уинни. — В Нарнии ты обрела бы счастье, ибо там ни одну девицу не выдают замуж насильно». Надежда вернулась ко мне, и я благодарила богов, что не успела себя убить. Мы решили вернуться домой и украсть друг друга. Выполняя задуманное, я облачилась в доме отца в лучшие свои одежды и принялась петь и плясать, притворяясь весёлой, а через несколько дней обратилась к Кидраш-тархану с такими словами: «О услада моих очей, могучий Кидраш, разреши мне удалиться в лес на три дня с одной из моих прислужниц, дабы принести тайные жертвы Зардинах, владычице мрака и девства, как и подобает девице, выходящей замуж, ибо я вскоре уйду от неё к другим богам». И он отвечал мне: «Услада моих очей, да будет так».
Покинув отца, я немедленно отправилась к старейшему из его рабов, мудрому советнику, который был мне нянькой в раннем детстве и любил меня больше, чем воздух или ясный солнечный свет. Я велела ему написать за меня письмо. Он рыдал и молил меня остаться дома, но потом смирился и сказал: «Слушаю, о госпожа, и повинуюсь!» И я запечатала это письмо и спрятала на груди.
— А что там было написано? — спросил Шаста.
— Подожди, мой маленький друг, — сказал Игого. — Ты портишь рассказ. Мы всё узнаем во благовременье. Продолжай, тархина.
— Потом я кликнула рабыню и велела ей разбудить меня до зари, и угостила её вином, и подмешала к нему сонного зелья. Когда весь дом уснул, я надела кольчугу погибшего брата, которая хранилась в моих покоях, взяла все деньги, какие у меня были, и драгоценные камни, и еду. Я сама оседлала Уинни, и ещё до второй стражи мы с нею ушли — не в лес, как думал отец, а на север и на восток, к Ташбаану.
Я знала, что трое суток, не меньше, отец не будет искать меня, обманутый моими словами. На четвёртый же день мы были в городе Азым-Балдах, откуда идут дороги во все стороны нашего царства и особо знатные тарханы могут послать письмо с гонцами Тисрока (да живёт он вечно). Потому я пошла к начальнику этих гонцов и сказала: «О несущий весть, вот письмо от Ахошты-тархана к Кидрашу, владетелю Калавара! Возьми эти пять полумесяцев и пошли гонца». А начальник сказал мне: «Слушаю и повинуюсь».
В этом письме было написано:
«От Ахошты к Кидраш-тархану привет и мир. Во имя великой Таш, непобедимой, непостижимой, знай, что на пути к тебе я милостью судеб встретил твою дочь, тархину Аравиту, которая приносила жертвы великой Зардинах, как и подобает девице. Узнав, кто передо мною, я был поражён её красой и добродетелью. Сердце моё воспылало, и солнце показалось бы мне чёрным, если бы я не заключил с ней немедля брачный союз. Я принёс должные жертвы, в тот же час женился и увёз прекрасную тархину в мой дом. Оба мы молим и просим тебя поспешить к нам, дабы порадовать нас ликом своим и речью и захватить с собой приданое моей жены, которое нужно мне незамедлительно, ибо я потратил немало на свадебный пир. Надеюсь и уповаю, что тебя, моего истинного брата, не разгневает поспешность, вызванная лишь тем, что я полюбил твою дочь великой любовью. Да хранят тебя боги».