Глава шестая. Шаста среди усыпальниц
Шаста неслышно пробежал по крыше, такой горячей, что чуть не обжёг босые ноги, взлетел вверх по стене, добрался до угла и мягко спрыгнул на кучу мусора в узкой грязной улочке. Прежде чем спрыгнуть, мальчик огляделся — по-видимому, он оказался на самой вершине горы, на которой стоит Ташбаан. Вокруг всё уходило вниз, плоские крыши спускались уступами до городской стены и сторожевых башен. За ними, с севера, текла река, за которой цвели сады, а уж за ними лежало странное, голое и желтоватое, пространство, уходившее за горизонт словно неподвижное море. Где-то в небе, очень далеко, синели какие-то глыбы с белым верхом. «Пустыня и горы», — догадался Шаста.
Спрыгнув со стены, он поспешил вниз по узкой улочке и вышел на широкую. Там был народ, но никто не обращал внимания на босоногого оборвыша, однако он всё-таки боялся, пока перед ним из-за какого-то угла не возникли городские ворота. Вышел он в густой толпе, которая по мосту двигалась медленно, как очередь. Здесь, над водой, было приятно вздохнуть после жары и запахов Ташбаана.
За мостом толпа стала таять: народ расходился — кто налево, кто направо, — Шаста же пошёл прямо вперёд, между какими-то садами. Дойдя до того места, где трава сменялась песком, он очутился совсем один и в удивлении остановился, словно увидел не край пустыни, а край света. Трава кончалась сразу; дальше, прямо в бесконечность, уходило что-то вроде морского берега, только пожёстче, ибо здесь песок не смачивала вода. Впереди, как будто ещё дальше, маячили горы. Минут через пять он увидел слева высокие камни вроде ульев, но поуже. Шаста знал от коня, что это и есть усыпальницы древних царей. За ними садилось солнце, и они мрачно темнели на сверкающем фоне.
Свернув на запад, Шаста направился к ним. Солнце слепило его, но всё же он ясно видел, что ни лошадей, ни девочки на кладбище нет. «Наверное, они за последней усыпальницей, — подумал мальчик. — Чтобы отсюда не заметили».
Усыпальниц было штук двенадцать, стояли они как попало. В каждой чернел низенький вход. Шаста обошёл кругом каждую из них и никого не нашёл. Когда он опустился на песок, солнце уже село.
В ту же минуту раздался очень страшный звук. Шаста чуть не закричал, но вспомнил: это трубы оповещают Ташбаан, что ворота закрылись, — и сказал себе: «Не трусь. Ты слышал этот звук утром». Мальчик прекрасно понимал, что одно дело — слышать такие звуки при свете, среди друзей, и совсем другое — одному и в темноте. «Теперь не придут до утра. Они там заперты. Нет, Аравита увела их раньше, без меня. С неё станется! Что это я? Игого никогда на это не согласится!»
К Аравите он был несправедлив. Она могла проявить и чёрствость, и гордость, но верности не изменяла и ни за что не бросила бы спутника, нравится он ей или нет.
Как бы то ни было, ночевать ему предстояло тут, а место это с каждой минутой привлекало его всё меньше. Большие молчаливые глыбы всё-таки пугали его. Шаста изо всех сил старался не думать о привидениях и уже немного успокоился, когда что-то коснулось его ноги.
— Помоги-и-те! — вырвался из его горла крик, адресованный неведомо кому.
Бежать он не смел: всё-таки совсем уж плохо, когда бежишь среди могил, не смея взглянуть, кто за тобой гонится, — поэтому, собрав всё своё мужество, сделал самое разумное, что мог, — обернулся и увидел… кота.
Кот, очень тёмный в темноте, был велик и важен — гораздо важнее и больше тех его собратьев, которых Шасте доводилось встречать. Глаза его таинственно сверкали, и казалось, что он много знает — но не скажет.
— Кис-кис-кис, — неуверенно позвал Шаста. — Ты говорить не умеешь?
Кот сурово поглядел на него и медленно пошёл куда-то, и Шаста, конечно, пошёл за ним. Через некоторое время они миновали усыпальницы. Тогда кот уселся на песок, обернув хвост вокруг передних лап. Смотрел он на север — туда, где лежала Нарния, — и был так неподвижен, что Шаста спокойно лёг спиной к нему, лицом к могилам, словно чувствовал, что кот охраняет его от врагов. Когда тебе страшно, самое лучшее — повернуться лицом к опасности и почувствовать что-то тёплое и надёжное за спиной. Песок показался бы вам не очень удобным, но Шаста и прежде спал на земле, так что скоро заснул, даже во сне гадая, где сейчас Игого, Уинни и Аравита.
Разбудил мальчика странный и страшный звук, и он подумал: «Наверное, мне всё приснилось». И тут же ощутил, что кота за спиной нет, и очень огорчился, но лежал тихо, не решаясь даже открыть глаза, как лежим иногда мы с вами, закрыв простынёй голову. Звук раздался снова — пронзительный вой или вопль, — и тут глаза у Шасты открылись сами, он даже сел на песке.
Ярко светила луна; усыпальницы стали как будто больше, но казались не чёрными, а серыми, и очень уж походили на чёрных людей, закрывших голову и лицо серым покрывалом. Что и говорить, это не радует. Однако звук шёл не от них, а сзади, из пустыни. Сам того не желая, Шаста обернулся и, посмотрев в ту сторону, подумал: «Хоть бы не львы!..»
Звук и впрямь не походил на рычание льва, но Шаста этого не знал. Выли шакалы (это тоже не слишком приятно). «Их много, — подумал Шаста, сам не зная о ком. — Они всё ближе…» Мне кажется, будь он поумнее, вернулся бы к реке, где стояли дома, но его пугали усыпальницы, мимо которых предстояло пройти. Кто его знает, что вылезет из чёрных отверстий? Глупо это или не глупо, Шаста предпочёл диких зверей, но крики приближались и он изменил мнение…
Мальчик уже собирался бежать, когда увидел на фоне луны огромного зверя. Тот шёл медленно и степенно, как бы не замечая его, потом остановился, издал низкий, оглушительный рёв, эхом отдавшийся в камне усыпальниц, и прежние вопли стихли. Зашуршал песок, словно какие-то существа бросились врассыпную. Тогда огромный зверь обернулся к Шасте, и тот подумал: «Это лев. Вот и всё. Очень будет больно или нет?.. Ох, поскорей бы!.. А что бывает потом, когда умрёшь? Ой-ой-ой-ой!!!»
Мальчик закрыл глаза, сжал зубы, но ничего не случилось, а когда решился открыть, что-то тёплое лежало у его ног. «Да он не такой уж большой! — удивленно подумал Шаста. — Вполовину меньше, чем мне показалось. Нет, вчетверо… Ой, это кот! Значит, лев просто приснился!»
Действительно, у его ног лежал большой кот и смотрел на него зелёными немигающими глазами. Таких огромных котов Шасте видеть ещё не приходилось.
— Как хорошо, что это ты! — воскликнул мальчик и, прижавшись к коту, почувствовал, как и прежде, его животворящее тепло. — Мне снился страшный сон.
«Больше никогда не буду обижать кошек», — сказал он себе и добавил, уже коту:
— Знаешь, я однажды бросил камнем в старую голодную кошку… Эй, ты что!
Как раз в этот миг кот его царапнул. «Ну-ну! Будто понимает…»
Наутро, когда Шаста проснулся, кота не было, ярко светило солнце, песок уже нагрелся. Очень хотелось пить. Пустыня сверкала белизной. Из города доносился смутный шум, но здесь было очень тихо. Повернувшись так, чтобы солнце не слепило, он увидел вдали — чуть левее, к западу — горы, такие чёткие, что казалось, будто они совсем близко (одна из них имела две вершины), и, подумав: «Вот туда и надо идти», — провёл ногой по песку ровную полосу, чтобы не терять времени, когда все придут, а потом решил чего-нибудь поесть и направился к реке.
Усыпальницы оказались совсем не страшными, и теперь Шаста удивился, отчего они его так пугали. Народ здесь был, ворота открылись давно, толпа уже вошла в город, и оказалось не трудно, как сказал бы Игого, что-нибудь «позаимствовать». Он перелез через стену и сорвал в саду три апельсина, пару смокв и гранат. После того как перекусил, мальчик подошёл к реке у самого моста и напился. Вода так понравилась, что он ещё и выкупался — ведь при жизни на берегу плавать и ходить он научился одновременно. Потом он лёг на траву и стал смотреть на Ташбаан, гордый, большой и прекрасный. Вспомнил он и о том, как опасно там было, и вдруг заподозрил, что, пока купался, Аравита и лошади, наверное, добрались до кладбища, не нашли его и ушли. Быстро одевшись, Шаста побежал обратно и так запыхался и вспотел, словно и не купался, но среди усыпальниц никого не было.
Солнце медленно ползло вверх по небу, потом медленно опускалось, но никто не пришёл и ничего не случилось, и мальчику стало совсем не по себе. Теперь он понял, что они решили здесь встретиться и ждать друг друга, но не договорились, как долго. Не до старости же! Скоро стемнеет, опять начнётся ночь… Десятки планов сменялись в его мозгу, пока он не выбрал самый худший: подождать до темноты, вернуться к реке, украсть столько дынь, сколько сможет, и пойти к той горе одному.
Если бы Шаста, как ты, читал книги о путешествиях через пустыню, то понял бы, что это очень глупо, но он не читал.
Прежде чем солнце село, кое-что всё-таки произошло. Когда тени усыпальниц стали совсем длинными, а Шаста давно съел все свои припасы, сердце у него подпрыгнуло: вдали показались две лошади. Вне всякого сомнения, это были Уинни и Игого, прекрасные и гордые, как прежде, но теперь под дорогими сёдлами, и вёл их человек в кольчуге, похожий на слугу из знатного дома. «Аравиту поймали, — в ужасе решил Шаста. — Она всё рассказала, и этого человека послали за мной. Они хотят, чтобы я кинулся к Игого и заговорил! А если не кинусь — тогда я точно остался один… Что же теперь делать?» И он юркнул за усыпальницу, чтобы подумать, как поступить.
Глава седьмая. Встреча старых подруг
А на самом деле случилось вот что. Когда Аравита увидела, что Шасту куда-то тащат, и осталась одна с лошадьми, которые весьма разумно молчали, то ни на миг не растерялась. Сердце у неё сильно билось, но она ничем это не выказала. Как только белокожие господа прошли мимо, она попыталась двинуться дальше, однако снова раздался крик: «Дорогу! Дорогу тархине!» — и появились четыре вооружённых раба, а за ними четыре носильщика, на плечах у которых едва покачивался роскошный паланкин. За ним, в облаке ароматов, следовали рабыни, гонцы, пажи и ещё какие-то слуги. И тут Аравита совершила первую свою ошибку.