И он прибавил несколько слов, которые я не рискну повторять. Молодой человек был царевич Рабадаш, а ведьма и лгунья — королева Сьюзен.
— Успокойся, о сын мой! — сказал Тисрок. — Расставание с гостем ранит сердце, но разум исцеляет.
— Она мне нужна! — воскликнул царевич. — Я умру без этой гнусной, гордой, неверной собаки! Я не сплю, и не ем, и ничего не вижу из-за её красоты.
— Прекрасно сказал поэт: «Водой здравомыслия гасится пламень любви», — вставил визирь, приподняв несколько запылённое лицо.
Царевич дико взревел и ловко пнул визиря в приподнятый зад.
— Пёс! Ещё стихи читает!
Боюсь, что Аравита не испытала при этом жалости.
— Сын мой, — спокойно и отрешённо промолвил Тисрок, — учись сдерживать себя, когда хочется пнуть достопочтенного и просвещённого визиря. Изумруд ценен и в мусорной куче, а старость и скромность — в подлейшем из наших подданных. Поведай лучше, что собираешься делать.
— Я собираюсь, отец мой, — сказал Рабадаш, — призвать твоё непобедимое войско, захватить трижды проклятую Нарнию, присоединить к твоей великой державе и перебить всех поголовно, кроме королевы Сьюзен. Она будет моей женой, хотя её надо проучить.
— Пойми, о сын мой: никакие твои речи не побудят меня воевать с Нарнией, — возразил Тисрок.
— Если бы ты не был мне отцом, о услада моих очей, — сказал царевич, скрипнув зубами, — я бы назвал тебя трусом.
— Если бы ты не был мне сыном, о пылкий Рабадаш, — парировал Тисрок, — жизнь твоя была бы короткой, а смерть — долгой.
(Приятный спокойный его голос совсем перепугал Аравиту.)
— Почему же, отец мой, ты не накажешь Нарнию? Мы вешаем нерадивого раба, бросаем псам старую лошадь. Нарния меньше самой малой из наших округ. Тысяча копий справятся с ней за месяц.
— Несомненно, — согласился Тисрок, — эти варварские страны, которые называют себя свободными, а на самом деле просто не знают порядка, гнусны и богам, и достойным людям.
— Чего ж мы их терпим? — вскричал Рабадаш.
— Знай, о достойный царевич, — подхватил визирь, повинуясь знаку царя, — что в тот самый год, когда твой великий отец (да живёт он вечно) начал своё благословенное царствование, гнусной Нарнией правила могущественная колдунья.
— Я слышал это сотни раз, о многоречивый визирь, — ответил царевич, — как слышал и то, что она повержена. Снега и льды растаяли, и Нарния прекрасна, как сад.
— О многознающий царевич! — воскликнул визирь. — Случилось всё потому, что те, кто правит Нарнией сейчас, — злые колдуны.
— А я думаю, — сказал Рабадаш, — что тут виной звёзды и прочие естественные причины.
— Учёным людям стоит об этом поспорить, — заметил Тисрок. — Никогда не поверю, что старую чародейку можно было убить без могучих чар. Чего и ждать от страны, где обитают демоны в обличье зверей, говорящих, как люди, и страшные чудища с копытами, но с человеческой головой. Мне доносят, что тамошнему королю (да уничтожат его боги) помогает мерзейший и сильнейший демон, принимающий обличье льва. Поэтому я на эту страну нападать не стану.
— Сколь благословенны жители нашей страны, — вставил визирь, — ибо всемогущие боги одарили её правителя великой мудростью! Премудрый Тисрок (да живёт он вечно) изрёк: «Как нельзя есть из грязного блюда, так нельзя трогать Нарнию». Недаром поэт сказал…
Царевич приподнял ногу, и он умолк.
— Всё это весьма печально, — сказал Тисрок. — Солнце меня не радует, сон не освежает при одной только мысли, что Нарния свободна.
— Отец, — воскликнул Рабадаш, — сию же минуту я соберу двести воинов! Никто и не услышит, что ты об этом знал. Назавтра мы будем у королевского замка в Орландии. Они с нами в мире, так что опомниться не успеют, как я возьму замок. Оттуда мы поскачем в Кэр-Параваль. Верховный король сейчас на севере. Когда я у них был, он собирался попугать великанов. Ворота его замка, наверное, открыты. Я дождусь их корабля, схвачу королеву Сьюзен, а люди мои расправятся со всеми остальными.
— Не боишься ли ты, сын мой, что король Эдмунд убьёт тебя?
— Их мало, так что десятка моих людей хватит, чтобы связать его и обезоружить. Я не стану его убивать, и тебе не придётся воевать с Верховным королём.
— А что, если корабль тебя опередит?
— Отец мой, навряд ли, при таком ветре…
— И, мой хитроумный сын, — сказал Тисрок, — объясни мне наконец, как поможет всё это уничтожить Нарнию.
— Разве ты не понял, отец мой? Мои люди захватят по пути Орландию, а значит, мы останемся у самой нарнийской границы и будем понемногу пополнять гарнизон.
— Что ж, это разумно и мудро, — одобрил Тисрок. — А что, если ты не преуспеешь и Верховный король потребует от меня ответа?
— Ты скажешь, что ничего не знал: я действовал сам, гонимый любовью и молодостью.
— А если он потребует, чтобы я вернул эту дикарку?
— Поверь, этого не будет. Король человек разумный и на многое закроет глаза ради того, чтобы увидеть своих племянников на тархистанском престоле.
— Как он их увидит, если я буду жить вечно? — суховато спросил Тисрок.
— А кроме того, отец мой и услада моих очей, — проговорил царевич после неловкого молчания, — мы напишем письмо от имени королевы, в котором будет сказано, что она меня обожает и возвращаться не хочет. Всем известно, что женское сердце изменчиво.
— О многомудрый визирь, — сказал Тисрок, — просвети нас. Что ты думаешь об этих удивительных замыслах?
— О вечный Тисрок! Я слышал, что сын для отца дороже алмаза. Посмею ли я открыть мои мысли, когда речь идёт о замысле, который опасен для царевича?
— Посмеешь, — разрешил Тисрок. — Ибо тебе известно, что молчать для тебя ещё опасней.
— Слушаюсь и повинуюсь! — сказал злой Ахошта. — Знай же, о кладезь мудрости, что опасность не так уж велика. Боги скрыли от варваров свет разумения, стихи их — о любви и битвах — ничему не учат, поэтому им кажется, что этот поход прекрасен и благороден, а не безумен…
При этом слове царевич опять его пнул, и визирь охнул.
— Держи себя в руках, сын мой! — чуть повысил голос Тисрок. — А ты, достойный визирь, говори, смирится король или нет. Людям достойным и разумным пристало терпеть малые невзгоды.
— Слушаю и повинуюсь, — проговорил визирь, чуть отодвинувшись. — Итак, им понравится этот… э-э… диковинный замысел, особенно потому, что причиной тому — любовь к женщине. Если царевича схватят, то не убьют… Более того: отвага и сила страсти могут тронуть сердце королевы.
— Неглупо, старый болтун, — сказал Рабадаш, явно довольный. — Даже умно. Как ты только додумался…
— Похвала владык — услада моих ушей, — раболепно вымолвил Ахошта. — А ещё, о Тисрок, живущий вечно, если силой богов мы возьмём Анвард, то сможем схватить Нарнию за горло.
Надолго воцарилась тишина, и девочки затаили дыхание. Наконец Тисрок молвил:
— Иди, мой сын, делай как задумал, но помощи от меня не жди. Я не стану мстить, если ты погибнешь, и не пришлю выкуп, если попадёшь в плен. Если же втянешь меня в ссору с Нарнией, наследником будешь не ты, а твой младший брат. Итак, иди. Действуй быстро, тайно, успешно. Да хранит тебя великая Таш.
Рабадаш преклонил колени и поспешно вышел из комнаты. К неудовольствию Аравиты, Тисрок и визирь остались.
— Уверен ли ты, что ни одна душа не слышала нашей беседы?
— О владыка! — сказал Ахошта. — Кто же мог услышать? Потому я и предложил, а ты согласился, чтобы мы беседовали здесь, в Старом дворце, куда не заходят слуги.
— Прекрасно, — сказал Тисрок. — Если кто что узнает, то умрёт через час, не позже. И ты, благоразумный визирь, забудь всё! Сотрём из наших сердец память о замыслах царевича. Он ничего мне не говорил — молодость пылка, опрометчива и строптива. Когда он возьмёт Анвард, мы очень удивимся.
— Слушаю… — начал было Ахошта, но Тисрок продолжил:
— Вот почему тебе и в голову не придёт, что я, жестокий отец, посылаю сына на верную смерть, как ни желанна тебе эта мысль, ибо ты не любишь царевича.
— О просветленный Тисрок! — воскликнул визирь. — Перед любовью к тебе ничтожны мои чувства и к царевичу, и к себе самому.
— Похвально. Для меня тоже всё ничтожно перед любовью к могуществу. Если царевич преуспеет, мы обретём Орландию, а там — и Нарнию, ну а если погибнет… Старшие сыновья опасны, а у меня ещё восемнадцать детей. Пять моих предшественников погибли по той причине, что старшие их сыновья устали ждать. Пускай охладит свою кровь на севере. Теперь же, о многоумный визирь, меня клонит ко сну. Как-никак я отец, беспокоюсь. Вели послать музыкантов в мою опочивальню. Да, и прикажи наказать третьего повара — что-то живот побаливает…
— Слушаю и повинуюсь!
Визирь дополз задом до порога, приподнялся, коснулся головой пола и исчез за дверью. Охая и вздыхая, Тисрок медленно встал, дал знак рабам, и все покинули помещение.
Наконец-то девочки смогли перевести дух.
Глава девятая. Пустыня
— Какой ужас! Какой жуткий ужас! — захныкала Лазорилина. — Я с ума сойду… умру… Видишь — вся дрожу, потрогай мою руку!
— Они ушли, — сказала Аравита, хотя и саму её била дрожь. — Когда мы выберемся из этой комнаты, нам ничто не будет угрожать. Сколько времени потеряли! Веди меня поскорее к этой твоей калитке.
— Как ты можешь? — возопила Лазорилина. — Я без сил, совершенно разбита! Полежим и пойдём обратно.
— Да ты что! — воскликнула Аравита.
— Какая ты злая! — разрыдалась подруга. — Совсем меня не жалеешь!
Аравита в тот миг не была склонна к жалости, поэтому крикнула, хорошенько её встряхнув:
— Вот что! Если ты меня не поведёшь, я закричу, и нас найдут.
— И у-у-бьют! — прорыдала Лазорилина. — Ты слышала, что сказал Тисрок (да живёт он вечно)?
— Лучше умереть, чем выйти замуж за Ахошту, — ответила Аравита. — Идём.
— Какая ты жестокая! — продолжила причитать Лазорилина, но всё же повела Аравиту по длинным коридорам в дворцовый сад, спускавшийся уступами к городской стене.