Ярко светила луна. Как это ни прискорбно, в самые красивые места мы попадаем, когда нам не до них, и Аравита смутно вспоминала потом серую траву, какие-то фонтаны и чёрные тени кипарисов.
Открывать калитку пришлось ей самой — Лазорилину просто трясло. Они увидели реку, отражавшую лунный свет, и маленькую пристань, и несколько лодок.
— Прощай, — сказала беглянка. — Спасибо, и прости, что я вела себя как свинья.
— Может, передумаешь? — с надеждой спросила подруга. — Ты же видела, какой он большой человек!
— Он гнусный холуй, — возразила Аравита. — Я скорее выйду за конюха, чем за него. Ну, бывай. Да, наряды у тебя очень хорошие. И дворец лучше некуда. И жить ты будешь счастливо — но я так не хочу. Закрой калитку потише.
Уклонившись от пылких объятий, она прыгнула в лодку. Где-то ухала сова. «Как хорошо!» Аравита никогда не жила в городе, и он ей не понравился.
На другом берегу было совсем темно. Чутьём или чудом она нашла тропинку — ту самую, на которую набрёл Шаста, — и тоже пошла налево, и разглядела во мраке глыбы усыпальниц. Тут, хоть она и была очень смелой, ей стало жутко. И всё же девочка упрямо вскинула подбородок, прикусила кончик языка и направилась вперёд, а в следующий миг увидела лошадей и слугу.
— Иди к своей хозяйке, — сказала она ему, забыв, что ворота заперты. — Вот тебе за труды.
— Слушаю и повинуюсь, — с готовностью отозвался слуга и помчался к берегу. Кто-кто, а он привидений боялся.
— Слава льву, вон и Шаста! — воскликнул Игого.
Аравита повернулась и впрямь увидела мальчишку, который, как только слуга удалился, вышел из-за усыпальницы.
Девочка быстро поведала друзьям о том, что узнала во дворце, и конь, встряхивая гривой и цокая копытом, заржал:
— Рыцари так не поступают! Подлые псы! Но мы опередим его и предупредим северных королей!
— А мы успеем? — спросила Аравита, взлетая в седло так, что Шаста позавидовал ей.
— О-го-го!.. — ответил ей конь. — Успеем ли мы! Ещё бы! В седло, Шаста!
— Он говорил, что выступит сразу, — напомнила Аравита.
— Люди всегда так говорят, — объяснил конь. — Двести коней и воинов сразу не соберёшь. Вот мы тронемся сразу. Каков наш путь, Шаста? Прямо на север?
— Нет. Я нарисовал, смотри. Потом объясню. Значит, сперва налево.
— И вот ещё что, — добавил конь. — В книжках пишут: «Они скакали день и ночь», — но этого не бывает. Надо менять шаг на рысь. Когда мы будем идти шагом, вы можете идти рядом с нами. Ну всё. Ты готова, госпожа моя Уинни? Тогда — в Нарнию!
Сперва всё было прекрасно. За долгую ночь песок остыл, и воздух был прохладным, прозрачным и свежим. В лунном свете казалось, что перед ними вода на серебряном подносе. Тишина стояла полная, только мягко ступали лошади, и Шаста, чтобы не уснуть, иногда шёл пешком.
Потом — очень не скоро — луна исчезла, и долго царила тьма. Наконец Шаста увидел холку Игого, а потом мало-помалу стал различать и серые пески. Они были мёртвыми, словно путники вступили в мёртвый мир. Похолодало. Хотелось пить. Копыта звучали глухо — не «цок-цок-цок», а вроде бы «хох-хох-хох».
Должно быть, прошло ещё немало часов, прежде чем далеко справа появилась бледная полоса, а потом порозовела.
Наступало утро, но его приход не приветствовала ни одна птица. Воздух стал не теплее, а ещё холоднее.
Вдруг появилось солнце, и всё изменилось. Песок мгновенно пожелтел и засверкал, словно усыпанный алмазами. Длинные-предлинные тени легли слева от лошадей. Далеко впереди ослепительно засияла двойная вершина, и Шаста, заметив, что они немного сбились с курса, обернулся и сказал Игого:
— Чуть-чуть левее.
Ташбаан казался ничтожным и тёмным, усыпальницы исчезли, словно их поглотил город Тисрока. От этого всем стало легче, но ненадолго: вскоре Шасту начал мучить солнечный свет. Песок сверкал так, что глаза болели, но закрыть их мальчик не мог — глядел на двойную вершину, — а когда спешился, чтобы немного передохнуть, ощутил, как мучителен зной. Когда же спешился во второй раз, жарой дохнуло как из печи. В третий раз он вскрикнул, коснувшись песка босой ступней, и мигом взлетел в седло, сказав коню:
— Ты уж прости. Не могу, ноги обжигает.
Потом повернулся к Аравите, которая шла за своей лошадью:
— Тебе-то хорошо в туфлях.
После этого бесконечно длилось одно и то же: жара, жжение в глазах, головная боль, запах своего и конского пота. Город далеко позади не исчезал никак, даже не уменьшался, горы впереди не становились ближе. Каждый старался не думать ни о прохладной воде, ни о ледяном шербете, ни о холодном молоке, густом, нежирном, но чем больше они старались, тем хуже это удавалось.
Когда все совсем измучились, появилась скала ярдов пять-десять шириной и тридцать — высотой. Тень была короткой (солнце стояло высоко), но всё же была. Дети поели и выпили воды. Лошадей напоили из фляжки — это очень трудно, но Игого и Уинни старались как могли. Никто не сказал ни слова. Лошади, покрытые пеной, тяжело дышали. Шаста и Аравита были очень бледны.
Потом они снова двинулись в путь, и время едва ползло, пока солнце не стало медленно спускаться по ослепительному небу. Когда оно скрылось, угас мучительный блеск песка, но жара держалась ещё долго. Ни малейших признаков ущелья, о котором говорили гном и ворон, не было и в помине. Опять тянулись часы — а может, долгие минуты, — взошла луна, и вдруг Шаста крикнул (или прохрипел — так пересохло в горле):
— Глядите!
Впереди, немного справа, начиналось ущелье. Лошади ринулись туда, ничего не ответив от усталости, но поначалу там было хуже, чем в пустыне: слишком уж душно и темно. Дальше стали попадаться растения вроде кустов и трава, которой вы порезали бы пальцы. Копыта стучали уже «цок-цок-цок», но весьма уныло, ибо воды всё не было. Много раз сворачивала тропка то вправо, то влево (ущелье оказалось чрезвычайно извилистым), пока трава не стала мягче и зеленее. Наконец Шаста — не то задремавший, не то сомлевший — вздрогнул и очнулся: Игого остановился как вкопанный. Перед ними в маленькое озерцо, скорее похожее на лужу, низвергался водопадом источник. Лошади припали к воде, а Шаста спрыгнул и полез в лужу, хотя та и оказалась ему по колено. Наверное, то была лучшая минута его жизни.
Минут через десять повеселевшие лошади и мокрые дети огляделись и увидели сочную траву, кусты, деревья. Должно быть, кусты цвели: аромат разливался несказанно прекрасный, — но ещё прекраснее были звуки, которых Шаста никогда не слышал. Это пел соловей.
Лошади легли на землю, не дожидаясь, пока их расседлают. Легли и дети. Все молчали, только минут через пятнадцать Уинни проговорила:
— Спать нельзя… Надо опередить этого Рабадаша.
— Нельзя, нельзя… — сонно повторил Игого. — Отдохнём немного…
Шаста подумал, что надо что-нибудь сделать, иначе все заснут, даже решил встать — но не сейчас… чуточку позже…
И через минуту луна освещала детей и лошадей, крепко спавших под пение соловья.
Первой проснулась Аравита и, увидев в небе солнце, рассердилась на себя: «Это всё я! Лошади очень устали, а он… куда ему, он ведь совсем не воспитан!.. Вот мне стыдно — ведь я тархина».
И девочка принялась будить остальных.
Совсем отупевшие со сна, они поначалу не понимали, в чём дело.
— Ай-ай-ай! — посетовал Игого. — Заснуть нерассёдланным!.. Нехорошо и неудобно.
— Да вставай ты, мы и так потеряли пол-утра! — разозлилась Аравита.
— Дай хоть позавтракать-то, — попросил конь.
— Боюсь, ждать нам нельзя, — возразила девочка, но Игого укоризненно пробормотал:
— Что за спешка? Пустыню мы прошли как-никак.
— Мы не в Орландии! А вдруг Рабадаш нас обгонит?
— Ну, он ещё далеко, — успокоил её конь. — Твой ворон говорил, что эта дорога короче, да, Шаста?
— Нет, что она лучше. Очень может быть, что короче — прямо на север.
— Как хочешь, но я идти не могу, пока не перекушу. Убери-ка уздечку.
— Простите, — застенчиво сказала Уинни, — мы, лошади, часто делаем то, чего не можем. Так надо людям… Неужели мы сейчас не постараемся ради Нарнии?
— Госпожа моя, — рассердился Игого, — мне кажется, я знаю больше, чем ты, что может лошадь в походе, а чего — не может.
И она замолчала, потому что, как все породистые кобылы, легко смущалась и смирялась. А права-то была она. Если бы на нём ехал тархан, Игого как-то смог бы идти дальше. Что поделаешь! Когда ты долго был рабом, трудно бороться со своими желаниями.
Словом, все ждали, пока Игого наестся и напьётся вволю, и, конечно, подкрепились сами. Тронулись в путь часам к одиннадцати. Впереди шла Уинни.
Долина была так прекрасна — и трава, и мох, и цветы, и кусты, и прохладная речка, — что все двигались медленно.
Глава десятая. Отшельник
После нескольких часов пути долина стала шире, ручей превратился в реку, а та влилась в другую реку, большую и бурную, которая текла слева направо.
За второй рекой открывались взору зелёные холмы, восходящие уступами к северным горам. Теперь горы были так близко и вершины их так сверкали, что Шаста мог различить, какая из них двойная. Но прямо перед нашими путниками (хотя и выше, конечно) темнел перевал — должно быть, то и был путь из Орландии в Нарнию.
— Север, север, север! — воскликнул Игого.
И впрямь, дети никогда не видели, даже вообразить не могли, таких зелёных, светлых холмов. Реку, что несла свои воды на восток, переплыть было невозможно, но, хорошенько поискав, наши путники нашли брод. Рёв воды, холодный ветер и стремительные стрекозы привели Шасту в полный восторг.
— Друзья, мы в Орландии! — гордо сказал Игого, выходя на северный берег. — Кажется, эта река называется Орлянка.
— Надеюсь, мы не опоздали, — тихо прибавила Уинни.
Они стали медленно подниматься, петляя, ибо склоны были круты. Деревья росли редко, не образуя леса, но Шаста, выросший в пустынных краях, никогда не видел их столько сразу. Вы бы, в отличие от него, узнали дубы, буки, клёны, берёзы и каштаны. Под ними сновали кролики, вдалеке даже мелькнуло стадо оленей.