Сверкнула молния, и гром расколол небо прямо над головой. Ретивый закусил удила и понёс. Каспиан был хороший наездник, но и у него не хватило сил остановить коня. Он держался в седле, но знал, что в этой дикой скачке жизнь его висит на волоске. Дерево за деревом возникало перед ними из мрака, конь и всадник едва успевали увернуться. Затем, так внезапно, что, казалось, нельзя было и почувствовать боль (однако он всё же почувствовал), что-то ударило Каспиана в лоб, и больше он ничего не помнил.
Когда пришёл в себя, он понял, что лежит в каком-то освещённом месте. Всё тело болело, голова гудела. Совсем рядом слышались чьи-то тихие голоса.
— А теперь, — сказал один, — пока оно не очнулось, надо решить, что с ним делать.
— Убить, — сказал другой. — Мы не можем оставить его в живых. Оно нас выдаст.
— Надо было убить сразу или оставить там, — произнёс третий. — Теперь уже нельзя. Мы принесли его сюда, перевязали голову и вообще. Это всё равно что убить гостя.
— Господа, — сказал Каспиан слабым голосом, — как бы вы ни поступили со мной, надеюсь, вы будете добры к моему бедному коню.
— Твой конь удрал задолго до того, как тебя нашли, — произнёс первый голос, хриплый, даже какой-то земляной, как заметил теперь Каспиан.
— Ну-ка не заговаривай нам зубы! — прикрикнул второй, самый кровожадный. — Повторяю…
— Рожки-осьминожки! — воскликнул третий. — Конечно, мы его не убьём. Стыдись, Никабрик. Что ты сказал, Боровик? Что нам с ним делать?
— Я бы дал ему попить, — сказал первый голос — должно быть, Боровика.
Над постелью возникла тень, и Каспиан почувствовал, как мягкая рука — если это была рука — приподнимает его за плечи. Тень была какая-то не такая. В лице, склонившемся над ним, тоже что-то было не так. Оно казалось очень волосатым и очень носатым, со странными белыми полосами на щеках. «Это маска или что-то вроде, — подумал Каспиан. — Или я в лихорадке и всё это мне мерещится». Чаша с чем-то сладким и горячим коснулась его губ, и он отпил. В тот же миг кто-то из двоих оставшихся поправил огонь. Пламя вспыхнуло, склонённое над Каспианом лицо осветилось, и он чуть не вскрикнул. Это было вовсе не человечье лицо, а морда барсука, хотя и гораздо больше, дружелюбнее и умнее, чем у тех, которых он видел раньше. И этот барсук был явно говорящий. Он увидел также, что лежит на ложе из вереска, в пещере. У огня сидели два человечка, настолько нелепых, приземистых, волосатых и грузных, что Каспиан сразу признал в них настоящих, древних гномов без капли человеческой крови в жилах и понял, что нашёл наконец старых нарнийцев. Потом голова у него снова закружилась.
В следующие несколько дней он научился различать их по именам. Барсука звали Боровик — из всех троих он был самый старый и самый добрый. Убить Каспиана хотел сердитый чёрный гном (волосы и борода у него были чёрные, густые и жёсткие, как лошадиная грива) по имени Никабрик. Другого гнома — рыжего, с волосами как лисий хвост — звали Трам.
— А теперь, — объявил Никабрик в первый же вечер, когда Каспиан смог сидеть и говорить, — мы опять-таки должны решить, что делать с этим человеком. Вы оба воображаете, будто проявили большую доброту, когда не дали его прикончить. Но я подозреваю, что тогда нам придётся держать его в плену всю жизнь. Я, конечно, не допущу, чтобы он ушёл живым — вернулся к себе подобным и предал нас всех.
— Крючки-половички! Никабрик! — воскликнул Трам. — Зачем ты говоришь такие гадости? Не вина этого создания, что оно разбило голову о дерево рядом с нашей норой. И мне кажется, что оно не похоже на предателя.
— Я вижу, — сказал Каспиан, — вы думаете, что я хочу вернуться. Вовсе нет. Я хочу остаться с вами — если позволите. Я всю жизнь мечтал увидеть таких, как вы.
— Хорошенькая история, — проворчал Никабрик. — Ты тельмарин и человек, разве нет? Конечно, ты хочешь вернуться к своим.
— Я не мог бы вернуться, если бы даже хотел, потому что бежал, спасая свою жизнь. Король собирался меня убить, так что, если меня прикончите, вы доставите ему большое удовольствие.
— Ну-ну, — сказал Боровик, — не надо так говорить.
— Это ещё что? — удивился Трам. — Что ты натворил, человек, в твои-то годы, чтобы разозлить Мираза?
— Просто он мой дядя.
Никабрик вскочил, сжимая кинжал, и выкрикнул:
— Вот ты кто! Не только тельмарин, но и ближайший родственник и наследник нашего злейшего врага. Вы всё ещё настолько безумны, что хотите сохранить ему жизнь?
Он заколол бы Каспиана на месте, если бы барсук и Трам не преградили ему путь и силой не вернули на место.
— Ну-ка скажи раз и навсегда, Никабрик: ты сам угомонишься или мы с Боровиком должны сесть тебе на голову? — спросил Трам.
Никабрик хмуро пообещал вести себя хорошо, и двое других попросили Каспиана рассказать его историю. Когда он закончил, все долго молчали, а потом Трам заметил:
— Ничего более странного в своей жизни не слышал.
— Мне это не нравится, — заметил Никабрик. — Я не знал, что о нас всё ещё говорят среди людей. Чем меньше они знают, тем лучше для нас. Эта старая няня, скажем. Она бы лучше держала язык за зубами. И тут ещё замешался этот наставник, гном-отступник. Я ненавижу их. Я ненавижу их больше, чем людей. Запомните мои слова — ничем хорошим это не кончится.
— Не говори о том, чего не понимаешь! — прикрикнул Боровик. — Вы, гномы, такие же забывчивые и изменчивые, как люди. Я же — потому что зверь, тем более барсук — не меняюсь. Мы остаёмся теми же. И я говорю, что это к лучшему. Вот он, истинный король Нарнии, тут, у нас. Истинный король вернулся в истинную Нарнию. И мы, звери, помним, хоть гномы и забыли, что в Нарнии не было порядка, пока трон не занял сын Адама.
— Дудки-самокрутки! — изумился Трам. — Ты что, хочешь, чтобы мы отдали всю страну людям?
— Я ничего такого не говорил, — возразил барсук. — Это не страна людей (кто может знать это лучше меня?), но страна, в которой королём должен быть человек. У нас, барсуков, долгая память, и мы помним. Разве, ради всего святого, Верховный король Питер был не человек?
— Ты веришь в эти старые сказки? — спросил Трам.
— Говорю вам: мы, звери, не меняемся, — повторил Боровик. — Мы не забываем. Я верю в Верховного короля Питера и других, которые царствовали в Кэр-Паравале, так же твёрдо, как верю в самого Аслана.
— Ах во-от как, — протянул Трам. — Но кто же в наши дни верит в Аслана?
— Я, — сказал Каспиан. — Если бы даже я не верил раньше, поверил бы теперь. Далеко отсюда, среди людей, те, кто смеётся над Асланом, смеются над рассказами о говорящих зверях и гномах. Иногда я сомневался в том, что он существует, как сомневался и в вас, но вы есть.
— Это правда, — сказал Боровик. — Вы правы, король Каспиан. И пока сохраняете верность старой Нарнии, вы будете моим королём, что бы они ни говорили. Долгих дней жизни вашему величеству.
— Ты меня с ума сведёшь, барсук, — проворчал Никабрик. — Верховный король Питер и остальные, может, и были люди, но из другой породы. Этот же — из проклятых тельмаринов. Они охотятся на зверей для развлечения. — И добавил, круто повернувшись к Каспиану: — Скажешь, ты этого не делал?
— Ну, правду сказать, я тоже охотился, — признался Каспиан, — но не на говорящих зверей.
— Это то же самое, — сказал Никабрик.
— Нет, нет, нет, — возразил Боровик. — Ты сам знаешь, что нет. Ты отлично знаешь, что звери в Нарнии нынче совсем другие, всего лишь жалкие, бессловесные, неразумные создания, как в Тархистане или Тельмаре. И они куда меньше ростом. Они гораздо сильнее отличаются от нас, чем гномы-полукровки от вас.
Говорили ещё долго, но в конце концов порешили, что Каспиан останется. Обещали даже, что, как только сможет ходить, его возьмут взглянуть на тех, кого Трам назвал «остальными», поскольку, видимо, в этих диких краях тайно жили все виды созданий из старых дней Нарнии.
Глава шестая. Потаённый народ
И вот наступило самое счастливое время, какое знал Каспиан. Прекрасным летним утром, по росе, он отправился вместе с барсуком и двумя гномами через лес к высокому перевалу в горах и оттуда вниз, к солнечным южным склонам, откуда можно было одним взором окинуть зелёные плоскогорья Орландии.
— Сперва мы навестим трёх толстых медведей, — сказал Трам.
Они весело подошли к старому, заросшему мхом дуплистому дубу, и Боровик трижды ударил по стволу лапой, но не получил ответа. Он постучал снова, и сонный голос изнутри сказал:
— Ступайте, ступайте. Вставать ещё не пора.
Барсук постучал в третий раз. Изнутри раздался шум, похожий на лёгкое землетрясение, открылось что-то вроде двери и вышли три бурых медведя, действительно невероятно толстых, с блестящими маленькими глазками. Когда им всё объяснили (что заняло немало времени, поскольку просыпались они с трудом), они, как и Боровик, сказали, что королём Нарнии должен быть сын Адама, расцеловали Каспиана — с брызганьем слюной и причмокиванием — и предложили ему мёда. Тот не очень хотел мёда, без хлеба и таким ранним утром, но счёл, что будет вежливей согласиться. От этого угощения он весь словно склеился.
Потом они шли, пока не добрались до высокого бука, и Боровик позвал:
— Тараторка! Тараторка!
Почти сразу, прыгая с ветки на ветку, появилась рыжая белка, красивее всех, что Каспиан видел в своей жизни. Она была куда больше, чем обычные бессловесные белки, скакавшие в дворцовом саду, — ростом, пожалуй, с терьера. Одного взгляда на эту мордочку хватало, чтобы понять — перед вами говорящее существо. Труднее было другое — прервать разговор, потому что, как все белки, существо это было не просто говорящее, а болтливое. Тараторка приветствовала Каспиана и спросила, любит ли тот орехи. Каспиан ответил: спасибо, да. Тараторка поскакала за орехами, но тут Боровик шепнул на ухо Каспиану:
— Не смотрите. Отвернитесь в другую сторону. У белок считается дурным тоном следить за тем, кто отправился к себе в кладовую. Могут подумать, что вы хотите узнать, где у них что припасено.