Действительно, к дому нёсся кеб. На нём — не там, где сидит кучер, а прямо на крыше, — стояла Джадис, царица цариц и ужас Чарна. Глаза её горели, зубы сверкали, волосы хвостом кометы стлались за нею. Лошадь она хлестала без милости, и та, раздувая ноздри, неслась во весь опор. Пролетев в дюйме от фонарного столба, лошадь эта остановилась, встала на дыбы, а кеб стукнулся о столб и развалился на куски. Колдунья ловко перескочила лошади на спину, шепнула ей что-то, та снова встала на дыбы и заржала, как от боли. Дигори видел лишь оскал, да горящий взгляд, да гриву. Королева и тут удержалась, как самый заправский наездник.
Дигори охнуть не успел, как из-за поворота вылетел ещё один кеб, а из него выскочил толстый джентльмен во фраке и полицейский. Сзади ехал третий кеб с двумя полицейскими и штук двадцать велосипедов; сидевшие на них мальчишки (главным образом разносчики) орали и звонили вовсю. За ними бежала толпа. В домах захлопали окна, на каждом крыльце появилось по слуге или служанке. Кто пропустит такое зрелище!
Тем временем из развалин первого кеба вылез старичок, в котором Дигори признал своего дядю, хотя лица не увидел, ибо цилиндр его закрыл. Многие кинулись на помощь, в том числе и Дигори.
— Вот она, — закричал толстяк, указывая на королеву, — держите её, констебль! Камней взяла на тысячи фунтов… прямо с прилавка… Жемчуг у неё на шее… всё моё… Мало того, она меня побила!
— И точно! — обрадовался кто-то в толпе. — Ух, синячище! Ну и дамочка! Силы-то, силы!
— Приложите сырое мясо, хозяин, — посоветовал мальчик из мясной лавки.
— Ничего не пойму, — сказал самый главный полисмен.
— Да говорю же я… — снова начал толстяк, но кто-то крикнул:
— Вы старика не прозевайте! Это он её возил.
Старик, то есть дядя Эндрю, сумев наконец подняться, потирал ушибленные места.
— Извольте объяснить, что здесь творится, сэр, — сказал полицейский.
— Умфи-помфи-шомф, — сказал дядя сквозь цилиндр.
— Попрошу без шуток! — строго сказал полисмен. — Снимите шляпу!
Сделать это было нелегко, но, к счастью, появились ещё два полисмена и сдернули цилиндр, взявшись за поля.
— Спасибо, — слабым голосом сказал дядя. — Спасибо… Мне плохо… Если бы капельку бренди…
— Минутку, сэр! — сказал первый полицейский, извлекая большой блокнот и маленький карандаш. — Кто отвечает за эту особу? Вы?
— Эй, берегись! — закричали в толпе, и полисмен успел отскочить.
Лошадь чуть не лягнула его, и так сильно, что могла убить. Колдунья развернула её мордой к собравшимся и острым ножом рассекла постромки.
Дигори всё это время пытался подобраться к колдунье, но не мог — мешала толпа. Чтобы подойти с другой стороны, надо было протиснуться между копытами и перильцами палисадника. Если вы знаете лошадей, то поймёте, что мешала и лошадь. Дигори лошадей знал и выжидал, скрипя зубами.
Сквозь толпу пробился краснолицый, довольно молодой человек в котелке и обратился к полицейскому:
— Хозяин, это моя лошадка… и повозочка моя. Сейчас одни щепки останутся…
— По очереди! — сказал полисмен. — Я не могу слушать всех сразу!
— Да как же? — сказал кебмен (звали его Фрэнк). — Я свою лошадку знаю, у нее папаша в кавалерии служил. Если дамочка будет её мучить, она тут всех перебрыкает. Пустите-ка, я разберусь.
Полисмен обрадовался предлогу и отошёл от лошади подальше, а кебмен Фрэнк добродушно обратился к колдунье:
— Вот что, барышня, оставьте вы лучше лошадку! Вы же из приличных, к чему вам такой тарарам? Ступайте домой, попейте чайку, отдохните, всё и пройдёт. — Он протянул было руку к лошади, чтобы погладить: — А ты, Земляничка, постой, не рыпайся! Тише, тиш-ш… — но тут колдунья злобно выкрикнула:
— Пёс, убери руку! Перед тобой королева!
Глава восьмая. Битва у фонаря, и что было дальше
— Ух ты! — восхитились в толпе. — Прямо сама королева?
— Ура её величеству! — поддержал кто-то, и все заорали «ура!» Колдунья гордо вскинула голову, щёки её вспыхнули, но, услышав смех, поняла, что над ней потешаются. Лицо её изменилось, она переложила нож в левую руку и вдруг, без предупреждения, сделала поистине жуткое дело: легко, словно срывая травинку, отломила перекладину от фонарного столба. Магическую силу она утратила, но своя, обычная, осталась при ней, и сломать столб-другой ей было не труднее, чем палочку ячменного сахара. Народ быстро расступился. Потрясая новым оружием, королева погнала лошадь вперёд.
«Сейчас или никогда!» — подумал Дигори и примерился, как бы половчей схватить колдунью за пятку. Когда он нырнул головой вперёд, раздался грохот и звон — колдунья опустила железный брусок на голову полицейскому, и тот упал как кегля.
— Быстрее! Их надо остановить! — услышал Дигори и, увидев за собой Полли (прибежала, как только истекли два часа), похвалил:
— Молодец! Держись за меня. Кольцо вынешь ты. Помни — жёлтое. Жди моей команды.
Тут свалился ещё один полисмен. Толпа зарокотала: «Да оттащите вы её!.. Нет, камнем, камнем!.. Вызовите солдат!» — но отступила подальше. Один Фрэнк — видимо, самый храбрый и самый добрый из собравшихся — по-прежнему пытался схватить лошадь, увертываясь от бруска.
Толпа гудела и ревела. Над головой Дигори просвистел камень. Колдунья звонко и вроде бы радостно выкликала:
— Подлые псы! Завоюю ваш мир, за всё ответите! Камня на камне не оставлю! Как в Чарне, как в Фелинде, как в Сораце, как в Брамандине!
Тут, изловчившись, Дигори схватил её за ногу. Она лягнула его прямо в зубы. Он разжал пальцы и закусил губу. Откуда-то доносился дрожащий дядин голос:
— Мадам… моя… э… дорогая… прошу вас… успокойтесь…
Дигори снова схватил колдунью за ногу, снова отлетел, снова схватил, вцепился крепко и крикнул:
— Полли!
Слава тебе, господи! Сердитые испуганные лица исчезли, сердитые испуганные крики умолкли (кроме дядиного). Где-то рядом, в полной темноте, дядя кричал:
— Что это, сон? Что это, смерть? Так нельзя! Это нечестно! Я, собственно, не чародей! Вы меня не поняли!.. Виновата моя крёстная!.. Протестую… При моём здоровье… Мы старого дорсетширского рода!.. — и что-то ещё.
«Тьфу! — подумал Дигори. — Его только не хватало! Да, пикничок…»
— Ты здесь, Полли? — Это он, конечно, уже сказал.
— Здесь, — ответила она, и они вынырнули в зелёное сияние леса. — Гляди-ка! И лошадь тут! И мистер Кеттерли! И кебмен! Ну и компания!..
Как только увидела лес, колдунья побледнела и склонилась лицом к лошадиной гриве. Несомненно, ей стало худо. Дядю и вовсе сотрясала мелкая дрожь. Но лошадь встряхнулась, радостно заржала и успокоилась — впервые с тех пор, как Дигори её увидел. Прижатые уши выпрямились, глаза уже не горели, а мирно сияли.
— Молодчина! — сказал Фрэнк и погладил её. — Понимаешь, что к чему! Так и держи, не горюй.
Лошадь Земляничка сделала самое разумное, что могла: ей очень хотелось пить (оно и понятно), и она направилась к ближайшей луже. Дигори ещё держал колдунью за ногу, а Полли — за руку; Фрэнк гладил лошадь; дрожащий дядя вцепился ему в рукав.
— Быстро! — скомандовала Полли и посмотрела на Дигори. — Зелёные!..
Так лошадь и не напилась, а очутившись в кромешной тьме, растерянно заржала. Дядя завизжал, и Дигори заметил:
— Однако!
— Почему так темно? — удивилась Полли. — Наверное, мы уже там.
— Где-нибудь мы да очутились. Во всяком случае, я на чём-то стою.
— И я, — сказала Полли. — Почему же так темно? Может, пруд не тот?
— Наверное, это Чарн, — предположил Дигори, — тут ночь.
— Это не Чарн, — сказала королева. — Это пустой мир. Здесь ничего нет.
И впрямь здесь не было ничего, даже звёзд. Стояла такая темень, что никто никого не видел, хоть вообще закрой глаза. Под ногами было что-то холодное, мокрое, вроде земли, но никак не трава. Воздух был сухой, морозный, неподвижный.
— О горе, горе! — вскричала колдунья. — Теперь мне конец. — Голос её, однако, был безжизненно спокоен.
— Не говорите так, моя дорогая!.. — залепетал дядя Эндрю. — Приободритесь. Э-э… любезный… у вас нет бутылочки?.. Мне бы капельку возбуждающего… э… средства…
— Ну-ну! — сказал ровный добрый голос. — Чего нам жаловаться? Кости целы, и то спасибо. Подумать только: как летели — и ничего, вот повезло-то! Если мы свалились в какой раскоп — может, копают станцию подземки, — придут и вытащат нас. Если мы умерли — очень даже может быть! — что ж, приходится смириться и с этим. И бояться тут нечего приличному человеку. В море оно и похуже. А пока нам что, споём-ка.
И он запел. Пел он не то деревенскую песню, не то благодарственный гимн жатве, что не совсем подходило к месту, где вряд ли вырос хоть один колос, но больше он ничего не вспомнил. Голос у него был сильный и приятный, дети стали подпевать и приободрились. Дядя и колдунья подпевать не стали.
Пока Дигори пел, кто-то тронул его за локоть, и по запаху бренди, сигар и духов он опознал дядю. Тот осторожно пытался оттащить его от других. Когда они отошли немного, шага на два, дядя зашептал прямо в ухо:
— Скорее, дорогой мой! Надевай кольцо!
Колдунья услышала и сказала:
— Только попробуй бежать, ничтожный глупец! Разве ты забыл, что я слышу мысли? Пускай мальчишка идёт, а ты… если предашь, я отомщу так, как не мстил никто ни в одном из миров.
— Что я, свинья? — сказал Дигори. — Я в таком месте Полли не оставлю… и кебмена тоже, и лошадку.
— Ты плохой и непослушный мальчик, — сказал дядя.
— Тише! — шикнул на них кебмен, и все прислушались.
Далеко во тьме кто-то запел. Трудно было понять, где это, — казалось, пение идёт со всех сторон, даже снизу. Слов не было. Не было и мелодии. Был просто звук, невыразимо прекрасный — такой прекрасный, что Дигори едва мог его вынести. Понравился он и лошади: она заржала примерно так, как заржала бы, если бы после долгих лет нелёгкой городской работы её пустили на луг и она бы увидела, что к ней идёт знакомый и любимый человек с куском сахара в руке.