их, навьгородцев, знает? Взлетели-то они тихонько, без ослепительного пламени и оглушающего рёва двигателей. Рюмка аквавита не расплескалась. И вот также тихонько уже вторую склянку скользят над Землёю на высоте… Скажем, на высоте Арарата. Точнее и не скажешь — все приборы в пилотской кабине. А он, Фомин, не пилот. И даже не бортмеханик. Сейчас он пассажир. Ешь ананасы, пей аквавит, лётчик в кабинке за нас порулит. А если есть не хочется, можно уйти в собственную посольскую каюту, где и предаться размышлениям или поупражняться в политических кознях.
Макиавелли-то он читал, только Макиавелли писал больше о жизни идеальной. Теории, сфероид в вакууме.
Сейчас, после произнесённых тостов, всяк был волен пить и закусывать кому как заблагорассудится — правда, соответственно чину, с оглядкой на начальство, не позволяя себе слишком уж отрываться от патрона.
Но Фомин — что кот, который гуляет сам по себе, и никто ему указом не был.
Отчего-то вспомнился спутник Панночки. А потом и сама Панночка. Э нет, хватит воспоминаний.
Он поманил стюарда.
— Прикажете аквавита? — спросил Гар-Ра.
Они в Навь-Городе, верно, думают, что в Крепости Кор одним аквавитом и живут. В посольстве он аквавит и вправду изводит бочонками, но на кого — на гостей! А сам ни-ни, простой аквой перебивается. Престидижитация и никакой магии.
— Воды. Минеральной, белого источника, любезный Гар-Ра.
По вкусу она напоминала ессентуки, четвёртый номер. Воду эту он помнил — или воображал, что помнит, — потому, что три месяца перед отлётом «Королёва» к Маленькому Муку они провели в Кисловодске, в Кавказском Центре подготовки космонавтов. Помимо всего, бегали кроссы по парку и пили минеральную воду. Нарзан ему отчего-то не глянулся, и с позволения медикуса он заменил его ессентукской водичкой, солёной, почти домашней, марсианской.
Вода белого источника напоминала и предотлётный мир, и родной Марс — что ещё можно ждать от воды? Не аквавит.
Он залюбовался бокалом. Достоин лучших музеев Меж-потопья: Эрмитажа, Лувра, Оружейной палаты, Воронежского краеведческого. Слева — ваза работы Бенвенуто Челлини, справа — набор пасхальных яиц Фаберже, а в центре — бокал с космической каравеллы работы неизвестного навьгородского ювелира. А теперь, товарищи экскурсанты, перейдём в зал фламандской живописи…
С чего это живопись, да ещё фламандская, на ум пришла? Вот она, волшебная сила союза амброзии и аквавита — ассоциации возникают самые немыслимые. Тут уж скорее нужно думать о Византии — стены обиты золотой и серебряной парчой, кресла красного дерева — то есть не дерева, астика, но не отличишь. И массивный золотой бокал. Чем хороша каравелла навьгородцев — нет ограничений по массе. Гравитоника. Сила воздействия гравитационных полей пропорциональна массе, и потому безразлично, унцию весит бокал или двадцать — ни на скорости, ни на манёвренности это не сказывается.
Правда, по сравнению с византийскими дворцами хоромы тесноваты — но только по сравнению с дворцами. А по сравнению с катером… Круглый шарик объёмом… Как там: четыре третьих пи эр в кубе… Эр пусть будет восемь метров.
Каравелла побольше даже, чем гондола самого крупного воздушного судна Межпотопья, дирижабля «Максим Горький». Знаменитый перелёт через Ледовитый океан в Америку, на две недели раньше встречного перелёта Линдберга. Ну, он не так стар, чтобы помнить эти перелёты. Дирижабль он видел в Музее авиации и космонавтики, когда их класс поехал на экскурсию в Калугу. В две тысячи двенадцатом году. И тогда громада «Максима Горького» его поразила и он решил стать лётчиком.
А стал послом.
Летели они всё медленнее и медленнее, словно что-то выискивали. Он посмотрел вниз. Судя по двум озёрам, аккуратнейшим овалам по две версты, находились они над Голубым урочищем.
Крепость Кор отстояла от урочища на пять сотен лиг, но всё равно, стоило подуть ветру с запада, приходилось принимать антирад, впрочем, более из перестраховки.
За две склянки долетели. Скорость приличная. А вот если идти пешком… А если на Бышке… Сколько потребуется туров, чтобы обогнать каравеллу навьгородцев на середине пути к Луне?
Похоже, он явно недопил. Минимум рюмки три, если бессмысленные расчёты всё лезут и лезут в голову.
А почему бессмысленные? Всё-таки нужно знать, на чём и куда плывёшь. Король испанский на горшке решил поплавать по реке. Будь поустойчивей горшок, подоле выдался б стишок. Итак, шар объёмом две тысячи кубических метров с гаком. Не так уж и много — но ведь никаких баков с горючим, силовых установок и прочих непременных агрегатов времён Межпотопья. Сто кубических метров на брата. В кубических футах куда больше. Но ощущение простора ещё и заслуга конструктора.
— Мы подлетаем к фонтану, — возвестил тем временем паладин Ортенборг. Навьгородцы, отставив кто воду, кто амброзию (и даже не «кто»: паладин амброзию, а хранитель Туглон, доктор Гэрард и магистр Хаммель воду, — подметил Фомин с зоркостью захмелевшего человека, которому всё кажется значимым, исполненным особого смысла), уставились в иллюминатор.
Фомин почувствовал, как чуть-чуть, а всё же прижало к креслу. Ускорение пустяковое, но зато дармовое. Каравелла, описывая узкую спираль, начала восхождение.
Хорошая штука гравитоника, особенно если знаешь, что это такое. В Межпотопье монопольный гравимагнит был штукой чисто умозрительной вроде корня квадратного из минус единицы. А навьгородцы возьми да извлеки этот корень в реальный мир.
Сквозь облака прошли быстро, вертикальная скорость, почитай, уже четверть звука.
Небо потихоньку темнело. Будто вечереет. А он и встал рано, да ещё на медузку адреналина извёл. Подремать, что ли? В конце концов, он опытный лётчик, для него одним взлётом больше, одним меньше… Верх профессионализма — спать во время полёта, ежели тебе делать нечего. Или пойти погулять по галереям, их две, галереи для прогулок: одна — экватор, другая — меридиан. Ходи и смотри под ноги.
Но неудобно. Подумают — пренебрегаю. Лучше подремать наяву, погрезить, благо этому искусству его обучил друг Крепости Кор магистр Хаммель.
Он подавал реплики в ответ на простые, вежливые слова навьгородцев и дремал. Потом встал. Прошёл в КУПе, благо недалеко, тут всё недалеко. Переход выполнен в традиционном навьгородском стиле — блестящий, но нескользкий пол, ровные стены и сводчатый верх. КУПе. Никакой двери, зачем навьгородцам двери в КУПе? Опять же жизнеспособность каравеллы возрастает. Постучать? Нет нужды. Фомин вызвал в памяти потаённую мелодию перехода в измерение Зет. Верстовые ходы он прокладывать не может, но вершок-другой переборки одолеет.
Командир поприветствовал посла неформально, кивнул в сторону свободного кресла, и только. Всё-таки активная, атмосферная, часть полёта.
Здесь вся наружная стена была прозрачной. Вид потрясающий. Появились звёзды — и неудивительно, Солнце было вне поля зрения, а высота километров сорок восемь. Аквавитная высота.
Он осмотрел КУПе. Три кресла. Для командира, для штурмана, а третье — для гостя? Или в иные полёты экипаж каравеллы составляет три человека. Или… Ну, это он уж разошёлся.
Из любезности его не предупредили, не трогай, мол, рычагов управления. Их, рычагов, было по два у каждого кресла. Разумно. Если у человека две руки, то и рычагов должно быть ровно два. Приборная панелька тоже совсем простенькая, только не понять пока, что означают светящиеся секторы.
— «Всё выше, и выше, и выше…» — замурлыкал командир древнюю песню межпланетчиков.
— «Стремим мы полёт наших птиц», — подхватил Фомин. Здесь и сейчас командир каравеллы, и штурман, и чрезвычайный и полномочный посол крепости Кор, доблестный рыцарь Кор-Фо-Мин, были членами братства межпланетчиков, братства не менее крепкого, нежели рыцарский орден или даже Лига магов.
— Командир-пилот Юр-Ти, шестой заатмосферный полёт, первый лунный.
— Штурман-пилот Фор, шестой заатмосферный полёт, первый лунный, — представился второй навьгородец.
— Бортинженер Фомин, на гравимагнитном корабле лечу впервые, — честно сказал Фомин.
Следующие две склянки штурман рассказывал о способах поисков гравитационных потоков, Фомин — о полёте к Маленькому Муку, принципах реактивного движения и основах эксплуатации мезонных двигателей, а командир-пилот настоял на том, чтобы Фомин собственными руками контролировал восхождение в спирали. Последнее было проще простого — правую рукоять вправо и вперёд, главное — соблюсти меру и не выскочить из потока.
Время шло замечательно. Но…
Но пришло время возвращаться в пассажирское сословие.
Фомин вздохнул и грезить перестал. Он остался в кресле, но не пилотском, а в своём законном, пассажирском. Обмен незначащими фразами шёл вяло. Говорили об удобстве и приятности путешествия на каравелле, о пользе путешествий вообще и межпланетных в частности, о возможности — не сейчас, но когда-нибудь — использовать магические силы для мгновенного преодоления пространства.
Подоспело время трапезы. Отдали должное и трапезе. Избегали лишь одного — разговоров о предстоящей миссии. Суеверие, боязнь сглаза? Скорее боязнь уха Небесов. Сейчас они в космосе. Кто их знает, Небесов, на что они способны.
Перемежая беседу приёмом аквавита (за трапезой его подавали в крохотных посольских, вполглотка, рюмочках, и потому ясность головы держалась долго), посматриванием в иллюминатор и вкушением очередного блюда, они чувствовали, как облегчение охватывает их. Самое настоящее облегчение. Это вам не баллистический полёт, где либо перегрузки, либо невесомость. Ошибка Жюля Верна здесь ошибкой не была. А может, Берн, описывая в знаменитом романе полёт к Луне, опирался на собственный опыт? Вдруг он летал на каравелле? Писал же он в другом романе о путешествии к центру Земли. Прямо к навьгородцам.
Притяжение Земли уменьшается по мере удаления от неё. Уже сейчас он чувствовал себя вновь марсианином, а вскоре станет ещё легче.
Наконец графин аквавита опустел. Пора по каютам, обдумывать слова сказанные и ещё больше слова умолчанные.