Госпожа Бриэль, пока я работал, не отходила ни на шаг. Не доверяла, наверное. Казалось бы, хочет смотреть, так пусть смотрит! Но она же еще болтала без умолку и терлась возле меня чуть не вплотную. К примеру, когда я обмазывал очаг будучи по локоть в глине, хозяйка стояла за спиной так, что ее юбка задевала меня. Когда я ел, сидя за ее столом, она нередко касалась меня ногой. Я всякий раз отодвигался подальше и бормотал извинения, а она будто и не замечала, морщила круглое, побитое оспинами лицо, смеялась, показывая уцелевший десяток зубов, поправляла поседевшие пряди волос, выбившиеся из-под чепчика.
На четвертый день я быстренько проглотил разваренный в кисель овес и ушел, сказав госпоже Бриэль, что мне пора искать работу, иначе я не смогу платить за ее крышу. Она явно огорчилась. Хорошо хоть препятствовать не стала.
Насчет заработка у меня было несколько задумок. Пока мы с крысоловом ходили по разным домам, осматривали их и выискивали щели, хозяева часто следовали за нами по пятам и рассказывали всякое про свой быт, про беды, преследующие их дом, про проклятья, про жадных цеховых мастеров и скупых хранителей корней. Кое-что я запомнил и сейчас хотел посмотреть, выйдет ли моя задумка.
Перво-наперво я отправился к дому торговца шерстью. Он выстроил дом в четыре яруса, каждый ярус был шире предыдущего, набил дом диковинками, там даже была своя конюшня, а его немалой семье прислуживало аж семь человек. В таком большом доме за день набиралось немало помоев и нечистот, служанки выливали их ведрами, но сточная канава, проходящая вдоль этой улицы, забилась. Торговец мог бы заплатить золотарям, чтобы те вычистили ее, или строителям, чтоб расширить канаву, но он не захотел. Пожадничал! Хуже того, разругался с золотарями, и теперь их цех вообще не показывался близ того места. Поэтому возле того дома страшно воняло, нечистоты разливались по всей улице, и ни одна женщина не могла пройти там, не перепачкав юбок.
Всё это сам торговец и вывалил, пока ходил за нами по дому: ругал жадных золотарей, ныл, что жена и дочери достали его жалобами на дурной запах, радовался, что шерсть хранится в другом месте. Вот я и подумал уговорить торговца дать мне работу, а для того попросить плату меньше, чем золотари.
На счастье, хозяин был дома и даже согласился со мной встретиться.
— А, юный крысолов! Зачем пришел? Я всё, как оговорено было, отдал. Твой мастер всю душу из меня вынул из-за пары десятков медяков. Говорил же, что те крысы не мои! Поди, поймал их на помойке и подсунул мне! Все вокруг норовят обокрасть да надурить!
— С платой всё верно. Я насчет другого пришел! — бодро начал я. — Видел, канава тут забилась.
Торговец плюхнулся на обшитую парчой скамью и оскалился, показав темные зубы. Сразу видать, что богач! У бедноты зубы белые или желтые!
— Золотари возгордились совсем! Живут, как крысы, по ночам ковыряются в навозе! Должны радоваться каждому медяку, а тут глянь — носы воротят от моего дома. Будто из меня выходит не то же дерьмо, что у всех, а… — он задумался, пытаясь представить, что может быть хуже, — … а крысиный помёт!
Ну, тут я бы поспорил. Крысиное дерьмо выглядит получше человеческого, похоже на обугленное овсяное зерно: маленькое, вытянутое и темное. И пахнет не так сильно.
— И бургомистр… Для чего он над городом стоит? Ни ума, ни совести! Уж сколько раз я ему говорил, столько жаловался на золотарей, сколько раз к нему подходил, а он только ржет, как лошадь. Вон, золотари ходят по площади, как хозяева, и ничего не боятся!
— Так вот, — не выдержав, перебил я торговца. — Могу помочь с твоей бедой.
— Как? — сразу же спросил он. — И почем?
— За пятьдесят медяков вычищу канаву, и все нечистоты уйдут.
— Дорого просишь.
— Золотари возьмут больше!
— Не знаю, не знаю, — засомневался торговец. — Вдруг заберешь медяки, а делать ничего не станешь? Да и хватит ли силенок? Там давно уж засорилось…
— Вперед возьму лишь десяток и начну в тот же день. Остаток заберу, когда всё будет готово. Не справлюсь, верну медяки. Я работаю честно, как с крысоловом, так и один!
— Пятьдесят — много. Ты не золотарь! Вдруг что напортишь? Дам десяток и хватит тебе.
— За десяток поищите кого другого. Скоро вся улица будет в нечистотах. И крысы вернутся! А, может, и в погреб что просочится…
— Двадцать монет. Больше не дам.
Я поклонился хозяину, повернулся к нему спиной и пошел к двери со словами:
— Ну, раз нет, так нет. Видел там с десяток крыс. Скоро наведаются в гости.
— Пять монет вперед и тридцать после! — крикнул торговец.
Чуть посомневавшись, я согласился на такую плату, но с условием, что лопату и ведра мне дадут. Хозяин кинул мне пять медяков, кликнул конюшего, тот отвел меня во двор, где я переоделся в рвань, в которой пришел из деревни, выдал всё обещанное и выпроводил за ворота. Сам не ушел, а остался приглядывать.
Канава была довольно узкой и вроде бы неглубокой, примерно по колено, но сейчас ее толком и не разглядеть под расплывшейся огромной лужей нечистот. Я пошел вниз по улице до того места, где помои уже не растекались по мощеной дороге, а мирно засыхали в проложенном каменном русле. Оттуда я неторопливо пошел обратно, время от времени проверяя канаву: если лопата проходит свободно, значит, тут засора нет.
И почему торговец не отправил своих слуг на прочистку? Неужто тот же конюший не справился бы? Для чего было нюхать всю эту вонь? И ведь дожди уже шли не раз, но даже они не смогли смыть всю грязь с этой улицы.
Когда лопата уткнулась во что-то, я начал действовать: подтащил ведра поближе, с размаху вогнал острие в засор, поднатужившись, вывернул наверх и закинул в ведро. Проверил дальше русло — всё забито намертво. Так что я понемногу отколупывал куски и наполнял ими ведра. Чего там только не было: ветки, обрывки тряпок, разложившиеся крысиные трупики, кости, объедки… И всё это, будто глиной, обмазано дерьмом да помоями. Вонь стала настолько сильной, что я едва мог дышать.
Наполнив ведра, я ухватился за ручки, поднял их и крякнул от натуги. Теперь понятно, почему слуги торговца не справились с этим делом: силенок бы не хватило. Медленно, чуть пошатываясь от тяжести, я двинулся вниз по улице, выглядывая, где можно опустошить ведра. Золотарям проще: у них есть повозка, в повозке — огромная бочка. Они наполняют бочку и вывозят за город. Если же я каждую пару ведер буду таскать за ворота, то мне и недели не хватит.
Но удача была на моей стороне. В самом конце улицы я увидел выгребную яму, прикрытую дощатой крышкой. В нее я и вытряхнул свою ношу. Затем вернулся к дому торговца и начал всё заново.
Через десяток таких прогулок я пожалел, что запросил так мало. Всего тридцать пять монет? Нельзя было уступать. И пятидесяти мало! Новус я или нет, но от такой тяжести у меня заныли плечи и спина, колени дрожали, и я весь пропитался мерзкой вонью. Сходив еще раз пять-шесть, я понял, что больше не выдержу. Вернулся во двор торговца, бросил ведра с лопатой в дальний угол, попросил принести воды. Мог бы и сам, но вдруг случайно испачкаю колодец? Конюший аж побледнел, услыхав это, и приволок два ведра чистой ледяной воды. Я разделся догола, взял пук соломы и стер с себя приставшую грязь. Одежду стирать не стал, ведь завтра я продолжу работу, так что переоделся в чистое и поспешил домой.
Одно порадовало: госпожа Бриэль поначалу сунулась ко мне, но почуяв запах, отшатнулась и больше в тот день не приближалась.
Глава 14
На следующий день я не спустился по лестнице, а скатился с нее с превеликим грохотом. Пальцы совсем не гнулись и не держали брусья, спину тянуло, и мерзотный запах все же не до конца смылся. Как закончу с канавой, надо выбросить солому, на которой сплю. И одежду тоже. Что-то дорого встает мне эта работа!
Госпожа Бриэль поставила на стол миску с кашей, но сама садиться не стала. Значит, вонь мне не чудится!
— Чем это таким ты занимаешься? — спросила она издали.
— Еще несколько дней, и я закончу, — успокаивающе сказал я.
Быстро съев немудреный завтрак, я поспешил к дому торговца. Вчера я продвинулся всего на несколько шагов, и пока у засора не было видно ни конца, ни края. Укрывшись в конюшне, переоделся в грязное, подхватил ведра с лопатой и вернулся к работе. Вонзить острие в смердящую толщу, наклониться и кое-как отковырять кусок, шлепнуть его в ведро, стараясь особо не приглядываться, снова воткнуть лопату. Нечистоты, что растекались ниже по улице, подсохли и застыли на камнях бурой липкой пеной. Ничего, первый же дождь очистит дорогу! Только надо успеть до него пробить засор, иначе вода принесет новую грязь, и пробка снова разрастется.
Плечи взвыли почти сразу, я тащил переполненные ведра, приседая от их тяжести, пыхтел на всю улицу и обливался потом. Вокруг вились мириады навозных мух, канава вся кишмя кишела мерзкими белыми червями. Наверное, от них сточные крысы и становились ядовитыми.
Вымотавшись, я решил передохнуть и проверить, насколько далеко уходит тот засор. Медленно побрел вверх по улице, время от времени проверяя канаву лопатой. Не проходит. Снова не проходит. И тут тоже засор. А когда лопата, наконец, провалилась вглубь, оглянулся на ведра и обомлел: да тут не меньше двух десятков шагов! Сколько же дней я провожусь? Нет, в следующий раз буду умнее и не возьмусь за работу, прежде чем не узнаю о ней всё.
Сам виноват! Надо было думать, почему золотари так много запросили с торговца.
Делать нечего. Я уж пообещал. Если сейчас брошу, по городу пойдет слух, что мне верить нельзя, мол, взял вперед плату, а сам сбежал. И никому не будет дела, вернул ли я полученные медяки, насколько тяжела работа, обманул ли меня торговец.
И я продолжал ковыряться в нечистотах, пыхтеть, волочить неподъемные ведра к выгребной яме и думать, что с каждым разом мне приходится их тащить на шаг-другой больше. Когда мои силы были на исходе, солнце еще стояло высоко. Уходить так рано я не хотел, потому схватился за уже проверенный способ — заветные слова. Но на сей раз я не проваливался в забытье, как это было во время страды, а всего лишь отступил, чтобы боль и усталость чуть меньше терзали мое тело.