Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я услыхал бряцание ключей. Дверь распахнулась, и тюремщик велел выходить. Я не обрадовался его появлению, а испугался. Вдруг меня будут расспрашивать под пытками? Но тюремщик даже не стал вязать руки, а лишь подтолкнул к лестнице, ведущей наверх. Наверх — это же хорошо? Может, они разобрались и решили меня выпустить? Я не знал, кто эти они, но ведь наверняка существуют люди, которые должны этим заниматься? Кто-то же выслушивает всякие наветы и проверяет, правдивы ли они?
Вскоре меня и впрямь вывели на улицу. Я сощурился, толком ничего не видя из-за яркого солнечного света, ослепившего меня, но тут же получил удар в спину. Видать, они хотели, чтоб я шел дальше. И я шел, протирая глаза и пытаясь разглядеть хоть что-то.
Знакомые улицы… Вон и площадь. Видать, нынче ярмарочный день, столько людей вокруг! Кричат лотошники, расхваливая свой товар. Смеются над забавным карликом дети. А вон и помост с двумя стражниками. Я вытер набежавшие от солнца слезы и четко увидел, где я. На Веселой площади! Там, где наказывают преступников, где рубят уши воришкам и вешают убийц.
Я остановился. И снова меня сильно толкнули в спину.
— Иди давай!
Меня привели к самому помосту и заставили подняться. Я оглянулся. Вокруг столько незнакомых лиц! И все смотрят на меня с любопытством. Сердце мое колотилось быстро-быстро. Что же со мной будет? За что меня сюда?
Мужчина в строгом одеянии развернул свиток бумаги и громко сказал:
— По решению суда города Сентимор некий Лиор из простого люда признан виновным в совершении множества дурных деяний. А именно…
Глава 16
— По решению суда города Сентимор некий Лиор из простого люда признан виновным в совершении множества дурных деяний. А именно: Лиор со сладострастными намерениями и злым умыслом посягнул на почтенную вдову по имени Бриэль, преследуя ее целомудрие. Невзирая на доброту вышеупомянутой вдовы, что приютила его, он также возжаждал ее богатств и намеревался обокрасть ее дом. Да ужаснутся все, кто слышит, что сей преступник самовольно выдал себя за золотаря без должного разрешения и принадлежности к таковому цеху. Лиор презирает священные правила ремесленников, потому оскверняет труд честных мастеровых! А еще Лиор, коварный в своей сущности, учинил злонамеренное колдовство, приманив крыс к складу с шерстью, чем учинил немалый ущерб. Исходя из всего вышесказанного, суд города Сентимор нашел Лиора виновным во всех трех преступлениях, за что приговорил его к пятидесяти плетям. Приговор будет приведен к исполнению немедленно!
— Нет! Это неправда! — закричал я. — Они лгут!
Но стражники уже схватили меня и поволокли к столбу, там ловко обвязали запястья веревкой, которая удерживала меня на месте и не давала упасть.
— Это ложь! Я не виновен! Нет! Я не хочу!
Я попытался вывернуться, чтоб посмотреть на палача, но путы были слишком коротки. Глянул вокруг и увидел лишь довольные лица горожан. Им было весело! Для них я всего лишь развлечение вроде ряженого карлика. Лишь несколько испуганных юных девиц, но и те не сводили с меня любопытных взглядов.
Я дергался, пытаясь вырваться. Мои члены сводило от ужаса в ожидании первого удара. Как это будет? Насколько больно? Нет! Не хочу! Я же не виноват! Почему они не начинают? Почему так тянут? Может, сейчас кто-то придет и скажет, что это ошибка? Есть же бургомистр! Он же, наверное, умный! Бывают же помилования!
Вдруг я увидел знакомца неподалеку от помоста. Он смотрел на меня с жалостью, потом кивнул, отвернулся и ушел. Воробей.
Тут на меня обрушился первый удар. На миг показалось, что это совсем и не больно, но едва плеть оторвалась от меня, как спину ожгло нестерпимым жаром. Чудилось, что там, позади, не узенький кровавый след, а огромная рана от затылка до поясницы. Словно с меня содрали всю кожу! Второй удар был еще больнее, как будто по открытому мясу. Я завопил во весь голос, и люди вокруг отозвались восторженными криками.
— Три! — донесся до меня чей-то холодный голос.
Новый удар. Он проломил мои кости и добрался до самого нутра. Я обмяк, повиснув на веревке.
— Четыре!
Сердце колотилось так быстро, словно хотело выскочить из терзаемого тела. Я всё еще вопил, но воздуха не хватало. Дышать больно! Я с трудом протолкнул глоток воздуха внутрь себя, но следующий удар выбил его из моей груди.
— Море ка…
Удар! Я выгнулся от боли и забыл напрочь всё слова на свете.
Миг меж падениями плети. Он настолько краток и потому бесценен. Я снова ухватился за заветные слова, пока мой разум не помутился.
— Море камней и…
Удар. Нет ничего, кроме боли. Есть только она!
— Семь!
Я стискиваю зубы до скрежета и хруста. Надо вспомнить слова, иначе…
Удар.
Вот бы провалиться в беспамятство! Я с размаху бьюсь лбом о столб, но увы…
— Восемь!
Плеть хлещет уже не по коже или мясу, она полосует меня на куски, раздирает внутренности и рвет саму душу.
— Море камней и…
Палач почему-то медлит с новым ударом, и я судорожно вспоминаю все отчимовы слова, держусь за них так крепко, как только могу.
— Девять!
Но я уже выскользнул из собственного тела. Теперь я видел, как палач медленно заносит плеть и как резко опускает, как ее кончик обвивает меня и впивается в бок, раздирая его в клочья, как разлетаются брызги моей крови, а люди внизу промакивают в ней обрывки ткани, как судорожно дергается мое тело при ударе, как натягивается впившаяся в запястья веревка, сдирая кожу. Удары следуют один за другим, размеренно, неотвратимо и страшно. Я же не выживу! Никто не выдержит столько! Значит, меня приговорили не к плетям, а к смерти.
Вокруг толпились люди: мужчины, женщины, дети, и все смотрели на то, как я умирал. Им было весело! Всякий раз, когда плеть вырывала кусок моей плоти, они радостно кричали. Каков умелец этот палач! Как ловко он управляется с хлыстом! Захочет — едва погладит кожу, а захочет — располосует надвое. И кому какое дело до страданий жертвы? Он же преступник! Все слышали приговор.
— Пятьдесят, — сказал один из стражников.
Последний удар опустился на изорванные в мясо плечи. Палач устало опустил плеть, покрутил измученной рукой, вытер пот и брызги крови с лица. Его тяжелый труд окончен, и теперь он может пойти домой, чтобы поесть и отдохнуть.
К помосту начали стекаться люди. Они все хотели заполучить кровь казненного, я тоже слыхал, будто она помогает от кожных хворей. Ведь все же хотят, чтобы их лица были гладкими и чистыми. Когда с досок всю кровь стерли, кто-то закричал, чтоб меня отвязали и дали собрать кровь прямо с тела. Стражник поднял копье и сказал, что так делать нельзя. Преступник должен провисеть до заката, и лишь потом его отвяжут. Если бы у меня тут были родичи, они могли бы сунуть мзду стражникам и забрать тело сразу после порки. Так часто делалось. Но я был один.
Понемногу толпа расходилась. Чего глазеть на неподвижное истерзанное тело? Только мальчишки кружили рядом, подбегали к помосту вплотную и пытались угадать, мертв я или жив.
— Да сдох он! Вон, даже не дергается! И глаза закрыты! — утверждал один.
— И что, глаза закрыты? — не соглашался второй. — Ты когда спишь, тоже с закрытыми глазами!
— Угу! Когда меня отец порет, я потом всю ночь уснуть не могу. А он взял и уснул.
— Так дышит же! Вон, видно, что дышит.
— Помер! Помер! А ты дурак!
— Сам слеподырый межеумок!
Запекшиеся потеки крови выглядели так, словно мне на спину накинули темно-красный короткий плащ. И выглядело это совсем не страшно. Попросту не верилось, что это плоть живого человека.
Я не хотел возвращаться туда. Я сбежал еще на десятом ударе, и каково там сейчас, после пятидесяти, знать не хотелось. Но вернуться надо. Почему-то я чувствовал, что связь души с телом истончается с каждым мигом и вскоре исчезнет вовсе. Тогда я и умру.
Вдох. И мучительная боль пронизала меня с головы до ног. Я выгнулся дугой в беззвучном крике! Горло охрипло от криков и могло лишь едва слышно сипеть.
— Я ж говорил! Живой он!
Хотелось убить себя, чтобы больше не чувствовать этой боли. Или снова сбежать из тела. Пусть оно уже подохнет. Зачем растягивать страдания? Я начал было говорить заветные слова, но остановился.
А почему умирать должен я? Это ведь не моя вина! Да, я зря взялся за работу золотарей. Но госпожа Бриэль и торговец шерстью… Почему они должны остаться в живых после того, как оклеветали меня? Почему я должен умереть, а они жить? Это ведь нечестно! Не по заветам древа Сфирры!
Я сжал пересохшие губы и попытался наскрести хоть немного слюны. Горела спина, горели плечи, горело нутро и горел мой рот, будто я не пил целый месяц. Боль… она не ушла, но ее можно было вытерпеть, ведь плеть больше не секла мое тело.
— Воды, — просипел я.
Только никто меня не услышал. Мальчишки все еще бранились меж собой, стражники стояли поодаль и обсуждали смазливую бабенку, прошедшую мимо них.
— Воды!
Солнце сегодня катилось по небу невыносимо медленно. Время от времени я разнимал слипшиеся ресницы и смотрел, долго ли до заката. И всякий раз казалось, что долго. Иногда я впадал в беспамятство. Видимо, потому я не заметил, как к столбу подошли стражники и обрезали веревку, лишь резко вспыхнувшая боль от падения заставила меня очнуться.
— Глянь, еще живой. И куда его? — спросил один стражник.
— Куда? Пусть лежит. Коли за ночь помрет, так с утра могильщики подберут.
Они ушли. А я остался лежать, пытаясь пошевелить пальцами. Рук я вовсе не чувствовал, будто их отрезали. Глазами вижу, что целые, а сам их не слышу и двинуть не могу.
Вечером на Веселой площади делать было нечего, и людей тут почти не осталось. Я лежал и думал лишь о том, как бы напиться воды и оживут ли руки. Но жажда мучила сильнее, чем страх остаться калекой.
— Воды, — снова выдохнул я из последних сил. — Воды…
И вдруг мне на лицо полилась холодная свежая вода. Я повернул голову и принялся глотать ее, захлебываясь и задыхаясь от невиданного прежде удовольствия. Какое, оказывается, счастье — просто пить! Вскоре поток иссяк. Хотя я выпил немало, хотелось еще и еще!