— Ну, и так неплохо, — сказал Воробей.
Он немного повеселел, увидев монеты, хоть это и не обещанное серебро. Да и наесться досыта ему тоже удавалось нечасто.
Но едва мы выбрались на дорогу, как я пошел не к городу, а от него.
— Эй, ты куда?
— Еще не всё, — ответил я. — Думаешь, я врал про серебро? Пойдем, тут недалеко.
Когда деревня скрылась за леском, я свернул с дороги и пошел прямо в чащобу. Воробей плелся позади, то и дело окликивая меня. Он страшно боялся заблудиться. А еще он почему-то думал, что на нас вот-вот набросятся кровавые звери, будто они в каждом лесу кишмя кишат.
— Не трусь, — подбодрил его я. — Тут был всего один кровавый волк, которого мой отчим убил, а до того их лет десять в этих краях не видели.
— А вдруг еще один придет? Откуда тебе знать?
— Ниоткуда. Но нам тут недалеко. Скоро выйдем на опушку.
Вскоре мы и впрямь выбрались из лесу. Я покрутил головой, распознал, где мы, пошел к своему схрону, но на полпути остановился и сказал Воробью, чтоб ждал меня тут.
— Ну уж нет! Я с тобой. Я ж отсюда ни в жизни не выберусь! — затрясся городской мальчишка.
— Жди! Иначе никакого серебра! Я быстро. Если не вернусь, так иди вон туда, к тому леску, он совсем небольшой. Как пройдешь насквозь, увидишь ручей, а за ним и до деревни рукой подать.
Чтобы успокоить Воробья, я оставил все сумы и торбы, а сам пошел налегке. Место, где помер отчим, я отыскал сразу, наскоро пробормотал первую попавшуюся хвалу древу Сфирры, чтоб оно не забыло позаботиться о покойнике, затем подобрал палку и кое-как расковырял землю. Та подмерзла за ночь и поддаваться не хотела. Я всё ждал, что снова вспыхнет боль, вот-вот затрясутся руки, а спину стянет невидимыми путами, как будто каждый удар плети врос под кожу, но вот уже отброшены бурые листья, откинут дерн и первые комья земли полетели в сторону, а боли всё не было. Лишь далекие ее отголоски.
Я даже отложил палку на полпути, встал, потянулся в одну сторону, потом в другую. Путы не слетели полностью, только ослабли, но и то было в радость. Я месяц провалялся недвижимым калекой, встал на ноги всего неделю назад и едва расходился, а тут всего за одну ночь такие перемены! Может, мне и впрямь надо было всего лишь наесться от пуза да поспать в тепле и тишине?
Нарадовавшись, я вспомнил, зачем сюда пришел, разгреб оставшуюся землю и нашел свой схрон. Кажись, его пока никто не заметил! Меч я вытаскивать не стал, незачем, книжонку тоже не тронул, взял кошель и вынул оттуда несколько серебрушек. Три отдам Воробью: одна покроет всё, что он на меня потратил, две подарю в благодарность, остальные же приберегу для себя, кое-что разменяю на медяки, кое-что припрячу. И еще половина тут останется. Мало ли что еще со мной приключится! Пусть лучше будет запас.
Затем я закопал схрон, прикрыл опавшей листвой и травой, как смог, и вернулся к Воробью.
— Это твое! — сказал я и протянул руку с тремя блестящими монетами.
Он неверяще уставился на них.
— Серебро? Взаправду? Пятка удавится со злости!
Я расхохотался. И Воробей подхватил мой смех.
Всю дорогу я терзался одной мыслью, но никак не мог решиться. Еще и Воробей болтал без умолку, радовался так, будто эти серебрушки вытащили его из петли палача. Видать, я не до конца понимал, в каком отчаянии он был.
— А ведь я не поверил. Я б тоже набрехал что угодно, лишь бы выжить. Ну откуда у такого пентюха серебро? Ладно бы украл, но по тебе ж сразу видно: помрешь, а не украдешь, а если и полезешь, так сразу попадешься. Я когда забрал те медяки из схрона, не хотел возвращаться, а потом подумал, вдруг ты уже помер? Надо хотя бы похоронить, как обещал, ну там, хранитель, дерево и все такое. Глядь, а ты еще дышишь и всё про серебро толкуешь. Тогда я и задумался, вдруг и правда есть? И потом каждый день ждал, что помрешь. Горячка же! От нее многие мрут…
Делать или не делать? Забыть или нет? Я не замечал ни боли, ни ноши, но идти было тяжело, словно что-то давило помимо припасов тетки Филоры. А вот мой попутчик изрядно притомился: каждые три шага перекидывал торбу с одного плеча на другое да утирал рукавом пот.
Едва показались городские стены, я остановился и перебил Воробья:
— Дальше сам. Донесешь поклажу? Сдюжишь? Только сразу всё не ешьте! Лучше похлебку варите, так надольше хватит.
— А ты как? Куда? — опешил он.
— Дело есть! Скоро вернусь.
Я вытащил пирог и одеяло, закинул свою суму на плечо Воробью, махнул рукой и пошел обратно. Не мог я оставить всё, как есть. Нечестно это!
Несмотря на уже пройденный немалый путь, назад я зашагал еще бодрее. И дело не только в скинутой суме! Каждый шаг в город давался нелегко из-за моих дум, словно я шел супротив себя, а сейчас наоборот думы эти подталкивали вперед. Так что к деревне я подошел еще до темноты, но заходить не стал. Забрался на верхушку холма поодаль, завернулся в одеяло и сел.
Вон стадо потянулось с дальней стороны деревни, хозяюшки с лампами да лучинами встречали своих кормилиц, провожали в хлев, чтоб подоить и бросить охапку-другую сена. После вечернего подоя редко кто покидал дом, разве что облегчиться. Если летом еще можно было увидеть парней, что околачиваются возле домов зазнобушек, то в конце осени дураков мерзнуть нет.
Пришла моя пора!
В неровном свете луны я сбежал с холма, не таясь, прошел меж дворами. Изредка какая-нибудь собака взлаивала со сна, но быстро успокаивалась, услыхав, что это всего лишь прохожий, а не вор.
Я подобрался к своему бывшему двору и задумался. Если что пойдет не так, может, и дом Харта с Филорой задеть, а я того не хотел, потому начал с дальнего строения. Хорошо, что здесь собаки не было, это я еще вчера приметил. Так что я спокойно залез в недавно отстроенный сенник, вытащил несколько охапок сухой травы, разложил по разным углам, затем огнивом высек искры и подпалил сено прямо в сеннике. Пока огонь разгорался, перебежал к хлеву и поджег траву там, затем к курятнику, а в конце укрылся за кладовой, выжидая.
Пожар почуяли не сразу. Сенник уже полыхал так, что не погасить, коровы бились о дверь хлева с жалобным мычанием, истошно вопили куры. Из дому выскочила баба, завизжала, бросилась обратно, и вскоре оттуда высыпали все, кто ни есть, от мала до велика.
— Живо! Соседей позовите! — рявкнул мужик.
Дети с криками разбежались по деревне. Они стучали по калиткам и вопили:
— Пожар! Пожар!
Поднялся неимоверный шум. Лаяли собаки, орали петухи, хлопали дверьми люди, бабы подхватывали крик, мужики спешили на выручку с топорами и ведрами. Когда вся деревня собралась у моего двора, спасти можно было лишь дом с кладовой и то ненаверняка. Порывистый ветер взметывал в небо облака искр и швырял во все стороны, некоторые долетали и до соломенной крыши дома, но пока безуспешно, почти сразу гасли.
Это было красиво. Я никогда прежде не видел такого большого костра. Языки пламени переливались от багрянца до чистейшей белизны, в воздухе роились клубы искр, словно мошкара возле ручья, небо озарялось красными закатными всполохами.
Если же перевести взгляд ниже, то видно совсем иное. Лица в алом зареве казались чужими, невзаправдашними, уродливыми. Я никого не узнавал, хотя прожил с ними всю жизнь. Перепуганные обожженные коровы метались по двору, сшибая людей с ног. Чуть подальше мелькали черные тени. Они передавали друг другу ведра с водой, спешно обливали крышу и стены дома, кто-то уже выбрасывал изнутри скарб, пытаясь спасти хоть что-то.
Взглянув в последний раз на кутерьму, я пошел через зады к середине деревни, отыскал там самый большой двор — Веридовы хоромы! И вот там-то собака была, причем презлющая. Она услыхала меня и начала неистово лаять, рваться с веревки, зовя хозяев на помощь. Дверь отворилась, женщина что-то рявкнула и снова скрылась.
Я неспешно высек новые искры, запалил последнюю охапку прихваченного сена и подложил ее к деревянной изгороди. Бревна я вряд ли подпалю так быстро, изгородь займется раньше, к тому же она с одной стороны упирается прямо в сенник. Если повезет, огонь успеет охватить стену и, может, зацепит всё остальное. Я выждал, пока мой костерок разгорится, и ушел из деревни задами.
Если Харт с Филорой не сглупят, то смолчат о моем появлении. Кроме них, меня никто не признал, к тому же все думают, что я мертв. Пусть винят кого хотят! Зато дом, где помер отец, где померли мать с отчимом, так просто не достанется Вериду и его сыновьям. Они должны поплатиться!
На душе стало так спокойно и радостно! Будто я не просто отомстил за свои обиды, а еще и успокоил родителей, утешил умершего отчима. Словно распутал закрутившийся узел.
Я вернулся обратно на холм, накидал еловых веток под куст, завернулся в оставленное одеяло и спокойно уснул. Поутру же отправился в город, ведь там у меня тоже остались долги.
Глава 20
На этот раз на воротах стояли другие стражники. Они едва удостоили меня взглядом, видно же, что деревенский простофиля и при этом не совсем босяк, вон, даже одеяло тащит.
А я понемногу начинал осознавать, что натворил. Я сжег свой дом. Поджигателей всегда вешают! Но ведь я никого не убил? Торговцу шерстью я тоже хотел отомстить и поплатился собственной шкурой. А вдруг Харт скажет, что это был я? Вдруг они меня отыщут в городе?
Недавняя радость быстро сменилась страхом.
И зачем я это сделал? Ну, забрали дом и ладно! Я ведь знал, что так будет. Кто я такой, чтобы лезть поперек старосты и Верида? Крыса? Это даже не смешно! Разве крыса может загрызть собаку? Или волка? Или медведя? Из меня даже новус не получился толковый. Нет, надо забиться в нору и больше не высовываться.
Я оглянулся и понял, что нахожусь близ Сфирровой площади. Высоченное белокорое дерево стояло недвижно, лишь далекие ветви покачивались на ветру. Оно словно укоряло меня, подавляло величием и чистотой. Кто я пред ним? Букашка. К тому же запачканная букашка, мерзкая и ничтожная.