л:
— Хорошо, Мирон Игнатович, я выступлю на митинге.
— Вот и славно, Сергей Владимирович, — с облегчением сказал генерал и предложил, — ну, тогда пойдём, а после митинга мы продолжим наши переговоры в расширенном составе.
Мы вышли из большого кабинета, обстановка в котором сохранилась ещё со времён Машерова, и направились по длинному железобетонному коридору, разделённому на отсеки герметичными бронелюками, к выходу. Перед импровизированной трибуной, представляющей из себя прицеп от "Камаза", но со стоящими возле борта микрофонами, уже легче, не придётся драть глотку, собралось, ей-ей, не менее двадцати тысяч человек мужчин и женщин. Вместе с генералом мы поднялись на прицеп и он выступил первым, представив меня, как временного военного коменданта России. Перед минчанами я предстал в полевой форме с майорскими погонами, с чёрной, пластмассовой кобурой-прикладом со "Стечкиным" на поясе с одной стороны, офицерским планшетом с другой, в голубом берете, да, ещё и с орденскими планками на груди. Генерал выступал минут пятнадцать и пересказал жителям Минска всё то, о чём рассказал ему я, за исключением подавления тверского мятежа. О нём он ещё не знал. После этого он передал слово мне. Я подошел к микрофонам, упёр руки, сжатые в кулаки, в бока и пристальным, немигающим взглядом обвёл людей, прежде чем громко рявкнуть:
— Какого **я вы здесь собрались? Вы что, конченые придурки? Вы, бля, о чём думаете? Идиоты, у вас больше половины города лежит в руинах, а вы шляетесь по митингам и слушаете всяких пи**доболов! То, что вы пережили такую страшную катастрофу и вам не пришлось, как нам, хоронить чуть ли не каждого второго, это ещё не повод для радости. Это просто прекрасно, что ваши колхозники тоже её пережили с минимальными потерями, а большая часть посевов уцелела не смотря на то, что по ним прокатилась полуторакилометровая волна. Впереди вас ждёт зима, а у вас в Белоруссии, как и у нас в России, зимы суровые и морозы случаются под тридцать градусов. Что вы тогда запоёте, когда они ударят? Думаете, что согреетесь в подземных убежищах? Да, вы в них задохнётесь, как крысы! Не хрена на меня глазеть, я вам не звезда экрана. Быстро разделились на две части и дружно взялись за работу. Половина народа бегом бросилась восстанавливать сохранившиеся дома, а вторая взялась за кирки, лопаты и принялась раскапывать завалы, искать в них каждый уцелевший лоскуток, каждый гвоздь, осколок стекла и щепку. Все ваши и наши заводы лежат в руинах и мы не скоро увидим их продукцию, а потому сейчас самая главная профессия, это поисковик-сталкер, охотник за уцелевшими в катастрофе, но вбитыми волной в грязь, вещами, без которых человеку не выжить. Вы должны найти всё вплоть до последнего лифчика и катушки ниток, чтобы не превратиться в голых обезьян. Или вы думаете, раз бульба на полях вырастет, так значит уже всё, вы не помрёте? А вот *** вам всем в грызло, вымерзнете зимой, как фашисты в чистом поле. Поэтому вот вам мой приказ, инженеры и техники, быстро разбили стадо на рабочие отряды, нашли инструмент, механизмы и за работу! Бегом, марш с этой площади!
Я умолк, в мегафонах затихли последние отзвуки моей речи, обильно насыщенной матом и эмоциями, и над площадью установилась мёртвая тишина. Какой-то мужик лет шестидесяти, стоящий буквально в пяти шагах от меня, кашлянул и спросил:
— Э-э-э, майор, а ты не мог бы быть с народом поделикатнее?
— Что? — Взревел я — Поделикатнее? — Хватаясь рукой за кобуру, я заорал благим матом — Да, я сейчас каждую гниду, которая уклоняется от работы, собственноручно расстреливать стану за саботаж, вредительство и предательство своего народа! Всем работать, восстанавливать Минск и другие белорусские города. Быстро выполнять приказ! Время, пошел! За его выполнение с вас не я спрошу и не генерал Лушкевич, а зима!
Мне так и не пришлось доставать из кобуры "Стечкина", чтобы шмальнуть пару раз в воздух. Народ и без того понял, что имеет дело с конченым психом, рядом с которым Малюта Скуратов и Лаврентий Павлович мальчишки, а потому, приговаривая на ходу: — "А чо, мужик ведь правду говорит, помёрзнем зимой или действительно задохнёмся в убежищах. Пора толоку собирать и восстанавливать порушенное, а не демократией маяться." Через каких-то пять минут на площади не было ни души и генерал Лушкевич, покрутив головой, сказал:
— Лихо их ты к порядку призвал, майор. Послушай, может быть ты точно так же и на заседании правительства выступишь?
Кивнув, я ответил:
— Собирай народ, Мирон Игнатович. Я выступлю. Я сейчас так выступлю, что кое-кому дурно сделается. Желательно, чтобы твои люди организовали трансляцию моего выступления по радио и обязательно записали его.
Мы вернулись в подземное бомбоубежище, построенное для руководителей Советской Белоруссии и генерал Лушкевич, приказал собрать всех членов правительства, а они, в отличие от Российского, в Непал не дёрнули, после чего мы снова зашли в его кабинет, чтобы коротенько переговорить и помыть руки, так как из кабинета он потащил нас в столовую, где уже обедали мои хлопцы и лётчики. Все они слышали мою речугу, а потому встали и наградили меня за неё аплодисментами и возгласами: — "Правильно, Батя! Не хрена минчанам прохлаждаться, пора город восстанавливать!" Обед был скромным, но вкусным, сытным и обильным. После обеда мы собрались в зале заседания и там, сидя за одним столом вместе с генералом Лушкевичем, я сделал заявление следующего характера:
— Товарищи, ввиду того, что по самым оптимистическим подсчётам на нашей планете смогли спастись от катастрофы не более двух миллиардов человек, я предлагаю вам навсегда забыть о том, что Белоруссия это независимое государство и предлагаю объединиться. Пора, наконец, на нашей планете перестать устанавливать границы и жить порознь. Судя по всему, только в центральной части России нашли приют свыше сорока миллионов человек из США, Канады и стран Западной Европы. Немало их и у вас. Всё, хватит маяться дурью. Пора устанавливать новые порядки на всём земном шаре. Спешу вас обрадовать. России удалось сохранить самое главное — наш научный потенциал. Мы уже связались с главными наукоградами и выяснили, потери среди учёных, не смотря на безумие первых месяцев, всё же были минимальны. Точно так же в России, как и в Белоруссии, сохранён трудовой потенциал. Большинство здравомыслящих людей, которые не чурались тяжелого труда и строили убежища, выжили. Комета выявила в нашем обществе всю гниль, которая, впав в безумие, попыталась было устроить ад для всех остальных людей, но довольно большое число этих хищных зверей было уничтожено физически ещё в феврале и марте, остальных прикончила Комета, поднявшая огромную волну. Она же принесла нам зелёных существ, похожих на невзрачных слизней, которые способны не только очистить воду на нашей планете, но и стать неиссякаемым источником природного газа. Поэтому, начиная с этой самой минуты и вплоть до той поры, пока весь мир не объединится, Белоруссии больше не существует, а потом исчезнет и Россия, как последнее государство на Земле и мне плевать на то, что кто-то из вас имеет на это своё собственное мнение. Отныне генерал Лушкевич заместитель военного коменданта России майора Дубинина на данной территории и не только на ней одной. Вся Прибалтика также подчиняется ему. Каждый, кто вспомнит о Погоне и независимости, а также о так называемой демократии, будет немедленно повешен, как бешеная собака. До тех пор, пока на планете Земля не будет всенародно избран президент всего объединённого Человечества, будет действовать режим чрезвычайного положения и ССР — система справедливого распределения всего, что человеку требуется для нормального существования. Никаких возражений я не потерплю. Если кто-то со мной не согласен, он может встать и покинуть помещение. Все, кто останутся, с этой минуты перестают болтать и начинают заниматься исключительно делом. Мы пролетали над обоими минскими аэропортами. Они находятся в удручающем состоянии, битком забиты самолётами и их нужно срочно приводить в порядок, чтобы между Москвой и Минском было налажено воздушное сообщение.
Выступив с такой краткой, но жутко бесцеремонной речью, я повернулся к генералу Лушкевичу и пристально посмотрел на него. Тот сидел несколько насупившись, я ведь не предупреждал его о том, какое заявление хочу сделать. Немного подумав, он улыбнулся, повернулся ко мне в полоборота, протянул руку и когда я её крепко пожал, решительным голосом сказал:
— Батя, ты полностью прав. Хватит терпеть весь этот бардак, пора начинать жить так, как это заповедали нам предки. — Повернувшись лицом к своему правительству, он добавил — Все, кто с этим не согласны, могут покинуть зал заседаний. Любая болтовня об этом на улицах будет считаться попыткой военного мятежа.
Я тут же поторопился сказать:
— Да, кстати, товарищи, мы только что подавили в Твери настоящий военный мятеж. Там один деятель решил, что он сможет теперь стать диктатором местечкового масштаба и через несколько дней он выслушает приговор тверичей, а я его утвержу и мой отряд "Ночной дозор", который пачками расстреливал в Москве убийц и насильников, выведет его в расход, но перед тем всем мятежникам будет разрешено обратиться ко мне с письмом о помиловании и каждое будет внимательно изучено. Если кто-то действительно заслуживает помилования, то он будет помилован уже только потому, что мы не кровожадные звери, но вместе с тем мы не наивные дураки, чтобы нас можно было обвести вокруг пальца. Каждое такое заявление будет тщательно изучено и потому все те мерзавцы, которые недостойны жить, будут расстреляны. Так что запомните мои слова. Никакой расхлябанности, сравнимой с преступлением, я не потерплю.
Не знаю, может быть опасаясь репрессий, а может быть ещё почему-то, но никто не стал ни возражать нам с генералом, ни тем более уходить. Мы провели рабочее совещание и я начал его с того, что попросил всех доложить о состоянии дел. Меня интересовали только цифры и сроки, а все эмоции я попросил отбросить в сторону. Выслушав доклады министров, я оказался в некотором замешательстве. Положение было не просто хреновым, а катастрофически хреновым, о чём я тут же и заявил, после чего принялся немедленно отдавать распоряжения. Самое неприятное заключалось в том, что даже по Минску, не говоря уже о ближайших к нему районах, у правительства не было никакой точной информации, всё было просто брошено на самотёк. У нас в Москве такого не было. Максимыч полностью владел всей информацией и наверное поэтому по нескольким линиям метро уже ходили поезда. Пусть и практически пустые, но москвичи знали, что метро уже действует и это их всех здорово воодушевляло. А ещё их успокаивало то, что над Москвой то и дело летали самолёты и они могли звонить друг другу по сотовым телефонам, пользуясь прежними номерами, так как в компьютерах операторов сотовой связи были сохранены все данные об абонентах.