Составим с Солнышком расписание, будем по очереди хахалей в комнату таскать!
У церберов на плотскую любовь запрета нет: это семью двенадцать лет заводить не моги, а любиться — любись, лишь бы службе помехой не стало.
Мне про это еще наставница рассказывала.
Тетка Карима, когда поняла, что на болоте мне жизни больше не будет, здорово вспылила — столько сил ею было в будущую преемницу вложено, а из-за моей дурости всё прахом пошло!
Но потом, когда гнев у нее уже схлынул, а задница у меня еще не зажила, стала понемногу отходить и наставлять бедовую-непутевую, рассказывая, что там у них да как:
— Как только звезды в Зале Испытаний новичка признают — всё, пути тому назад нет. Цербер своей волей из ордена уйти не может, только с позволения старших. А они раньше, чем через двенадцать зим, не отпускают. Да и потом — еще по службе поглядят.
Я повозилась на лавке, пытаясь осторожно согнать наглую муху: жар, вроде бы, спал, спасибо Ведающему Тропы, и в озноб меня больше не бросало, только укрыться все еще было выше моих сил. А эта тварь назойливая кружила, кружила, стремясь сесть на подживающую спину или то что пониже — да и жигануть так, что искры из глаз сыпались.
Тетка Карима поглядывала на моё шебуршение искоса, поджав губы.
— А раньше, что — совсем никак? — я, наконец, устроилась поудобнее и затихла.
— Ну, почему… можно за золото. Но цену назначает орден, и он не торгуется. И обязательно должен найтись человек, который тебя выкупить захочет — самому за себя откуп заплатить нельзя. Это если вообще орден согласится отпустить. А не согласится — так просто откажет, и никто ему в этом не указ.
— А если, скажем, цербер — баба, и понесет?
Муха вернулась, и теперь жужжала где-то над ухом, зля неимоверно.
— Ты себя-то самой умной не считай! — вскипела тетка Карима.
Спина заныла: нынче ей как раз за то и прилетело, что посчитала я себя самой умной.
Я затихла, замерла, выжидая — но миновало, и буря прошла стороной, тетка успокоилась так же быстро, как и рассердилась.
— Орденские бабы, конечно, нос дерут до небес. Да только родить не могут.
Думать об этом мне, шестнадцатилетней, было неприятно: пусть мужа мне ждать не приходилось, но детьми ведьме обзавестись никто не запретил бы.
Детей я хотела.
Не прямо сейчас — но когда-нибудь потом, попозже!
— Но беременная баба — ордену один убыток, — продолжала между тем наставница. — Да и мужикам след бы думать о том, как какую пакость изловить, а не как детишек прокормить. Так что как только станете вы новичками — так и проведут над вами обряд. Парней выхолостят, девкам чрево замкнут.
— Так что, — хмыкнула я, — Парни там все что боровы холощеные?
— Дура, ой, дура! — рассердилась тетка Карима, и моя задница испуганно сжалась на знакомые слова. — Окстись, девка, мужик без яиц - не мужик! Нет. Просто пустым семя становится, и прорасти не способно. Шесть лет, пока орден щенков натаскивает, и еще шесть лет, пока они злыми псами рыщут, вынюхивая, где какая пакость затаилась, детей церберам не видать. Зато как срок минует и волшба спадет, тем, кто доживет, устав семьей обзавестись дозволяет, и даже из ордена для того выходить не обязательно.
Мерзкая муха теперь жужжала совсем перед носом, и я, замерев, приготовилась — а потом резким движением выкинула руку!
Спину обожгло болью, подсохшая корочка треснула и показала мне звезды из глаз посреди бела дня.
Я лежала, блаженно обмякнув, чувствуя, как по спине растекается упоительная прохлада.
— Ох, Ведающий Тропы! — причитала тетка Карима, накладывая мне на спину жирную мазь толстым слоем. — Почему, ну почему, такая сила — такой дуре!
Я потихоньку уплывала в сон.
Над головой ехидно и назойливо жужжала муха.
Я мотнула головой, отгоняя воспоминания (и привязавшегося ко мне слепня), косы подскочили и снова шлепнулись на грудь.
Дорога, по которой вёл отряд Солнышко, давно отделилась от большака и нырнула в лес. Вокруг шумели кронами деревья — и никакой тебе избушки тетки наставницы…
Только тянуло знакомым моховым запахом — кажется, где-то к самому лесу подступились болота — да метался перед конской мордой слепень, словно вырвавшись из воспоминаний.
Примерившись, я сшибла мерзкую тварь простеньким “огненным плевком”.
— Танис, тебе делать нечего? — тут же возник Солнышко. — Потерпи до привала, там я найду применение твоим силам!
Вот же ж!
Вот интересно. Если цербера можно откупить у ордена за золото — почему граф-отец не растряс мошну для сына и наследника? Может, просто, он и там всех достал?
Хмыкнув, я шевельнула ногами в стременах, и Коряжка пошел резвее, а вслед за ним послушно прибавила ход на совесть выученная вьючная.
— Камень, а Камень! — позвала я напарника.
Позади меня оживились, предвкушая очередное развлечение в скучной дороге. Впереди, наоборот, предпочли не услышать.
— Илиан!
— Чего тебе? — сдался он, поняв, что я так просто не отлипну.
— Есть вопрос! — бодро отозвалась я.
— Рад за тебя, — буркнул Камень.
Я решила, что это вполне можно считать разрешением:
— Скажи, а тебя в Логове как учили — как Клыка или как Око?
Он оглянулся, хмыкнул, приподняв бровь, “украшенную” шрамом.
Ну, он же не ждал, что я этого не узнаю, верно?
Гемос не дал Солнышку скрыть от меня эту великую тайну, хохотнул:
— Из него хотели Око вырастить, надеялись графского дитятю за спиной напарника от опасностей держать. Но такое шило разве удержишь!
— Всему меня учили, — буркнул Камень, метнув выразительный взгляд в напарника Навары. — И как Око, и как Клыка.
— Скажи, может ли такое быть, чтобы Око чувствовало чужое наблюдение, а найти смотрящего не могло?
Теперь во взгляде напарника сквозило удивление.
— Наблюдение магическое?
Отряд, прислушиваясь к разговору, подтягивался ближе.
Я еще раз вспомнила вчерашние ощущения (стараясь вспоминать не все, а только магические, и надеясь, что кровь не прилила к щекам).
Наблюдал за мной, определенно, маг. Человек.
Не чудовище.
Коряжка позвенел трензелями, намекая мне, что я слишком натянула повод, и я торопливо исправилась, потрепала его по холке, извиняясь.
— Магическое.
Камень задумался, нахмурился сосредоточенно — и даже перестал на какое-то время выглядеть, как высокомерный засранец.
— Может.
— Не может! — вставила тетка-Око, русоволосая, полноватая и какая-то вся уютно-округлая.
— Может, Грельма. Если есть существенная разница в силе дара...
— Если цербер наблюдение смог почувствовать, он сможет его и установить! — упорствовала тетка.
Вот и нас в Логове учили: способен почуять — способен найти.
— ...если есть существенная разница в силе дара, мастерстве и расстоянии, с которого ведется наблюдение, — невозмутимо продолжил Камень, как будто его не перебивали.
Тетка фыркнула возмущенно и отвернулась ко мне:
— Я, кстати, Грельма Гроза, это Ринко Батог, — кивок себе за спину, — а это, — она ткнула пальцем в спину на Илиана, — хам, который не представил спутников друг другу!
Я сдержала смешок: приятно, что не одна я так считаю!
Камень сделал вид, что не слышит.
Ринко Батог, Клык Грельмы, и впрямь худой и жилистый, как пастуший кнут, усмехнулся в усы.
— А ты чего спросила-то?
Переговариваться через Гемоса было не слишком удобно, Грельма повелительно махнула головой — и Клык покладисто подался к обочине вместе с вьючной лошадью, благо, дорога здесь это позволяла, и пропустил Грозу вперед.
Конечно, ответ на этот вопрос нужно было бы продумать заранее — не трудно догадаться, что он возник бы. Но прогнозирование — это не моё, я сильна своей спонтанностью, поэтому пришлось выкручиваться на ходу:
— Да так, гадаю, имеет ли вообще смысл та игра, в которую нас заставляли играть в Логове наставники? Когда нас сгоняли в учебные комнаты и заставляли первую половину учеников следить за товарищами, а вторую — искать, кто именно за ним следит. Какой в ней смысл, если невозможно не вычислить наблюдающего — а значит, у тех, кто следит, нет возможности победить?
— Ну не скажи! — легко проглотила обманку Грельма. — Это же не игра на самом деле, а отличное упражнение на разработку навыка, вы так тренируете скорость и силу поиска! Тут вовсе не в победе дело!
Камень, которого, видимо, тоже интересовало, отчего я задала этот вопрос, бросил на меня “ну-и-дура”-взгляд.
Дура, Солнышко, как есть дура — мне тетка Карима еще сызмальства это твердила!
Но рассказывать кому-то про ночного смотруна до того, как поговорю с аргусом, я не стану. Да и после не стану, даже если аргус Эстон и разрешит: неудачами со всем орденом делиться не намного лучше, чем орденские секреты разбалтывать.
Но если за мной и впрямь кто-то следил… Я накрыла поиском весь Кремос. Кому я, к лебедям болотным, нужна за пределами акрополя?!
На обед останавливались совсем не надолго, и доедали его в седлах: орденские кони, которых каждых в ордене привыкли беречь, устать не успели, а двести золотых в ежегодно — достаточная причина, чтобы слегка утрудить церберов и вьючных лошадей.
Грельма рассказывала, как она заработала свое прозвище (нет, не потому что она гроза чудовищ — а просто, обладая сильной склонностью к погодной магии, ненужной ордену, она решила развивать ее сама, без наставника, и как-то раз вызвала грозу которая гремела три дня. Не над Сардом, над другим городом — из которого ее от греха подальше перевели в Кремос, чтобы горе-магичку не пришибли разгневанные горожане). Я увлеклась, и тревожные признаки заметила, когда стало уже поздно.
Я спохватилась, когда изменился запах: в нем стало больше сырости, прелой листвы и еще чего-то, что невозможно описать словами. Знакомого с детства.
Подкованные копыта Коряжки больше не цокали по утоптанной до каменной твердости дороге — они проминали под собой упругую землю.