И вроде бы я все время смотрел на него, взгляда не отводил и даже не моргал — но на месте лошади снова была коряга, а я так и не заметил, как это случилось…
Чуть походив из стороны в сторону, я убедился, что Танис в мороке не исчезала, просто за широким древесным комлем спящую девушку было не видно.
Покачал головой, и вернулся к седлу у костра.
Из плохих новостей: эта рыжая скотина явно не доверяла мне как сторожу, прикрывая на всякий случай мороком себя и хозяйку.
Из хороших новостей: сна, мать его, больше не было ни в одном глазу!
— Я просил тебя сообщать мне важную информацию.
Утро началось не то чтобы с ссоры, просто еды не было, отряд предстояло еще догнать, а из-за кое-кого мы не только ничего не выиграли по времени, а даже и потеряли... В общем, утро началось с ссоры.
— А что я тебе не сообщила? — удивилась Танис.
— Что твой конь умеет прятаться за мороком.
— А! Так это он когда засаду устраивает! — очень своевременно пояснила Болотная.
С болот поднимался парок, лес, влажный от утреннего тумана, просыпался, перекликаясь голосами мелких птах.
Кони перефыркивались о чем-то своем.
Сонное, мирное утро.
Совсем не подходящее для убийства напарниц.
— Почему ты не предупредила меня об этом?
— Ну, ты же разобрался в итоге? Ну и чего не так тогда?
...а может, и подходящее. И труп до болота тащить не далеко.
С места снялись еще в рассветных сумерках, а через час — догнали своих. Костер они еще не залили, и в едва теплых углях стоял, заботливо прикрытый, котелок с остатками каши, как раз на двоих — нас ждали.
Я поймал на лету приготовленную загодя торбу с овсом, и пока подвязывал ее Граниту, Гемос рассказывал:
— Где договорились, встать не удалось — лошади от каждого чиха с болота в истерику впадали. Чуть ветром потянет — метаться начинали. Пришлось уводить, от греха подальше…
— И кое-кому неплохо бы за это извиниться, — вставил Ринко, сверля взглядом Танис.
— Без тебя знаю, что надо, — огрызнулась Болотная.
Похлопала по холке рыжего, смачно хрупающего овсом, и вместо того, чтобы как и я взяться за ложку и кашу, пошла к вьюкам.
Деловито растянула горловину одного из них, безошибочно найдя овес, зачерпнула и в ладонях поднесла ближайшей вьючной.
Гемос удивленной кхекнул, у Ринко брови поползли вверх, они с Грельдой переглянулись, и посмотрели на меня с выражением “держись, брат!”.
Танис, же плевать хотела на всю эту немую пьесу за спиной, и пока буланая кобыла собирала губами подношение, что-то тихо и серьезно шептала ей в ухо. Вернулась к мешку — чтобы сразу после этого пойти к следующей вьючной. И следующей. И следующей…
Когда она закончила и затянула горловину мешка с овсом, Ринко, избалованный взрослой мудрой Грельдой, язвительно бросил:
— Вообще-то, я имел в виду людей!
— Ну, давай, — недобро предложила Танис. — Извинюсь!
Но Ринко почему-то передумал.
А я счел за благо вмешаться и сунуть ей в руки котелок с остатками каши.
Рыжий за время этих расшаркиваний успел сожрать свою меру овса, и примерялся сжевать и торбу. Гранит, кстати, все еще мерно жевал под заинтересованные взгляды четвероногих коллег. Добросердечный (и бережливый) Гемос освободил торопыгу, и тот, отыскав хозяйку, пристроил ей башку на плечо, вздохнул…
Но не успел я сострить на тему этой трогательной сцены, как Болотная молниеносно закрыв локтем котелок с кашей, возмутилась:
— Пшел, утроба ненасытная!
Улыбнулся даже Ринко, а Грельда, не утерпела:
— Ну и конь у тебя!
“Это вы еще не всё знаете” — мог бы добавить я.
— Это кто тебе такого сотворил?
Мне, кстати, тоже было интересно — потому что в ордене я уже лет десять, но что-то лошадей, способных баловаться мороками, ни у кого из церберов не видал.
— Сама, — Танис доела последнюю ложку каши, и вздохнула почти так же тяжко, как и ее рыжий.
— Я вот тоже Уголька сама меняла, — хмыкнула Грельда, непринужденно присаживаясь на бревно рядом с Танис и деля на двоих невесть откуда взявшийся пирожок.
Я проводила его невольным завистливым взглядом: наверняка, сладкий! Принюхался — так и есть. С малиной.
Просить не стал, сурово скомандовал:
— Собираем лагерь, на ходу расскажешь!
— Да нещево, — Танис осеклась, прожевала и повторила, — да нечего там рассказывать. Всё как у всех было. Просто когда меня спросили, по какому обряду хочу коня менять, по простому или сложному, я выбрала сложный.
...ритуалы изменения для коней учеников орден проводит массово в конце первого года обучения. Вернее, орден предоставлял мастеров, инструменты и материалы — а вот магическую силу, необходимую для изменения, её отдавал будущий цербер. И для него требовалась привязанность между конем и хозяином.
Когда меня забрали в церберы, еще неизвестно от чего отец больше бесился: от того, что орден наложил лапу на старшего сына и наследника, или от того, что со мной вместе он загреб и Гранита.
Тильзирский жеребчик стоил состояние, второго такого не было во всем графстве, но отец, делая роскошный подарок вновь обретенному сыну, рассчитывал, что производитель таких кровей здорово улучшит местную породу, и тем окупится — а на деле, приплод от Гранита достался ордену Цербера.
Но при этом и речи не шло, чтобы выдать мне вместо него коня попроще из графских конюшен: виконту Бирнийскому пристало иметь только самое лучшее, и это должны видеть все. Я усмехнулся, вспомнив.
Когда первый год обучения подошел к концу, меня тоже спросили, по какому обряду я хочу менять коня, я только отмахнулся от этого вопроса: при сложном обряде есть немалый риск, что конь погибнет. А даже если не погибнет — наставники честно предупреждали, что из десяти проведенных сложных обрядов изменения успехом завершается едва ли три. И пусть гибнет только один из десяти коней, еще шесть становятся непригодными для изменения. Орден, конечно, выделит другого — но и долг за него повесит на ученика. Новый же обряд изменения разрешено будет провести лишь в конце третьего года обучения. Я не хотел потерять Гранита, кто-то другой не желал два года рисковать жизнью, сражаясь с чудовищами верхом на обычном коне...
Сложный ритуал вообще мало кто выбирал, на моей памяти — никто. Он, даже успешный, давал непредсказуемый результат, и никогда нельзя было угадать, что ты вытащишь, золото или пустышку.
А Танис Болотная, выходит, рискнула.
У меня на языке зудел вопрос, но задай его я, со змеи болотной сталось бы упереться: уж больно злопамятная. К счастью, Ринко хотел знать тоже самое:
— А не жалко было коня-то?
— Не-а, — легко отозвалась Танис. — Я знала, что у меня получится.
Очень хотелось закрыть лицо ладонью, но я как раз навьючивал мешок на буланую кобылу.
Взгляд, который Грельда бросила на мою напарницу, я поймал случайно. Он был понимающим и сочувствующим.
— Тяжко было? — быстро спросила Гроза, опережая Ринко, который уже раскрыл пасть сказать какую-то гадость.
Тот бросил взгляд на свое Око — и захлопнул рот.
А Танис, затаптывая кострище, пожала плечом:
— Не-а. Я толком ничего не помню. Я в себя почти не приходила.
— Долго? — не утерпела любопытная Гроза.
— Неделю.
И рассмеялась, глядя на наши ошарашенные лица:
— Ну чего вы уставились? По малому обряду у лошадей меняются сухожилия, кости и мышцы. Что-то в голове, отчего они перестают бояться нечисти. А у Коряжки… думаете, мало надо изменить, чтобы конь змею мог жрать?
— Да просто не ожидала, что так долго.
— А никто не ожидал, — легко согласилась Танис, — Запрос-то к обряду был стандартный для будущего Ока, на защиту. А вот проклятья моего наставники не учли. Сложные обряды редко проводятся, вот и не знал никто, что в сочетании с проклятьем, обряд будет менять коня для защиты в первую очередь от него… Первые пару дней никто не волновался: после сложного обряда конь из цербера долго силу тянет. Устроили у Коряжки в стойле и проверяли время от времени, не померла ли?
Такая, пожалуй, помрет! Сперва всех вокруг себя угробит...
Танис моих мыслей, ясное дело, не слышала, а потом продолжала:
— Потом встревожились, хотели обряд насильно прервать — да поняли, что тогда и церберу не жить, и махнули рукой. Оставили как есть, в назидание другим, кто захочет сложный обряд выбрать — чтобы знали, как оно может обойтись. Я так там неделю и провалялась в конюшне: очнусь, поем, и снова в беспамятство проваливаюсь. Коряжку в кокон завернуло, будто гусеницу, только сколько орденские маги отщипнуть от этого кокона не пытались — не смогли. К исходу недели всем уже было интересно, что ж оттуда вылезет. Ждали, говорят, чуть ли не костяного дракона…
Я, проверяя сбрую не Граните и своей вьючной, не утерпел, и щелкнул ее по носу:
— Врешь! Костяной дракон за неделю не вылупится, ему два года без малого надо развиваться!
Пойманная на вранье (на привирании!) рассказчица ничуть не смутилась, усмехнулась только, качнув косами:
— Так я и сказала — “чуть ли”! Словом, к исходу недели связь перестала тянуть из меня силу. И когда кокон распался, наставники даже разочарованы были: оказалось, что конь внешне не изменился. Ни рогов, ни крыльев — только тощий, что твоя сдыхоть.
Сама Танис, надо думать, выглядела не лучше. Неделю своей силой обряд кормить!
— Вот же отчаянная баба, — беззлобно проворчал Гемос, по очереди проверяя подковы у своего коня. — Как только решилась… (или эта фраза лишняя?)
— Я же говорю — я знала, что у нас все получится! — Танис дергала, проверяя, ремни подпруги, и потому голос ее звучал откуда-то из под конского брюха.
Рыжему тоже было интересно, что там, внизу, и он норовил сунуть морду, помочь, пощипать хозяйку за волосы…
Отпихивая его, Танис продолжила:
— Да и потом, какой смысл иметь дар, зажигающий девять звезд, если не можешь даже… Обеспечить себе защиты от проклятия.