и, и со скорняками и алхимиками, пока мы змея везем, сговорится.
— А вы?
— А мы, — проникновенно ответил Гемосу Камень, — тут останемся! Посторожим!
В седла церберы поднимались с ухмылками.
Ну и что, ну и как будто, я сама не знаю, что сейчас будет! Прекрасно знаю, и даже Коряжку привяжу, а то еще защищать полезет, и от злого Камня огребет…
Когда я, закрепив повод рыжего, повернулась к Солнышку передом (а к лесу — задом), Илиан Камень Бирнийский вытаскивал ремень из петель, будто он не виконт, в будущем — цельный граф, а простецкий землепашец-работяга, встречающий с гуляний подзадержавшуюся дочь.
Нет, ну я так не согласна!
Я готова была к тому, что мне устроят трепку с оружием. К тому, что мне просто и бесхитростно дадут в грызло — тоже. Но… Но вот так? Как малую дитятю?!
А дальше что? Как гулящую жену, за косы таскать будет? А не хрена ли ему?!
— Стоять! Стоять, погань! — рявкнул Камень, когда я увернулась от карающей длани (с карающим ремнем) и метнулась в сторону, и скакнул за мной.
Ого! Да он, судя по голосу, взбешен мало не до красных глаз!
Но держался, дождался, пока останемся наедине! Мужик!
Мне внезапно стало смешно. Голова и ноги стали легкими-легкими — и это был очень плохой признак. Вот никогда еще у меня такие “приступы” хорошо не заканчивались!
— Ты, когда в болото сигала, головой своей подумала? Ты ею вообще думаешь, хоть иногда? Если бы эта тварь тут не одна была? А если бы она ядом плевалась? — орал Камень, гоняя меня по поляне.
— Да не было на тех хуторах плевков! — верещала я, уворачиваясь от возмездия так, что только косы мелькали.
— Ты понимаешь, что нам всем пришлось лезть в болото, не подготовив ни пути отхода, ни ловушки? Не обсудив план и не разделив роли, в конце концов! Из-за тебя, дуры, в болоте весь отряд мог полечь!
Да, ты прав, а я дура, но… Но я же хотела, как лучши, мать твою!
...графиню Бирнийскую!
Почуяв напарника близко, я резко сменила направление, лихо проскочив у него под самым носом:
— Ты же собирался вернуться в Хорвус и прийти завтра!
— А нахрен рисковать, если можно потратить на один день больше — и не рисковать?
— А нахрен тратить лишний день, если можно всё сделать быс…
Это стало моей ошибкой: нельзя было позволять вовлечь себя в переговоры! Я отвлеклась, и тут же за это поплатилась: коварный Солнышко сшиб меня, навалился сверху, жестко завернув руку, чтобы меньше дергалась, и принялся сдирать штаны. Я брыкалась, боролась и извивалась, но...
У него мало что пар из ушей не валил. У меня...
Мне больше не было смешно. Губы горели, кровь пульсировала, отзываясь в самых чувствительных местах, и какая там “дрожь” — меня всю буквально колотило. Но не от смеха. И не от страха.
Я обмякла, и когда Илиан, презрев возможное притворство, попытался стащить с меня портки, свирепо бормоча “Приказы, значит, не для нее отдаются!”, выгнулась всем телом ему навстречу — и впилась поцелуем в губы.
Поцелуй, пусть и односторонний, был упоительным: сердце грохотало барабаном, в голове звенело и плыло, а я упивалась собственной наглостью — и поцелуем, как будто не было на свете больше ничего, кроме ощущения чужих губ под моими, и чужого закаменевшего (хе-хе!) тела, к которому оказалось так будоражаще прижаться.
Я осторожно потянула кисть из захвата, желая большего, и точно уловила момент, когда Камень передумал: едва ощутимо выдохнув мне в губы, он бросил ремень.
И я уже не опасаясь зарылась пальцами в короткое солнечное золото чужих волос.
Ответный поцелуй был жестким, с привкусом его злости на меня, но мне ли пугаться подобной ерунды? У меня и своей злости на Солнышко — горка, хоть разбрасывай!
И я ухнула в поцелуй, как в поединок не жизнь, а насмерть.
Когда языки сплетаются и толкаются, когда тело вьется само, сладко потираясь о того, чьи руки стискивают стальным кольцом.
Теряя разум от нетерпения и жадности, я легко прикусила Илиана за губу — и выгнулась со всхлипом, когда жесткие руки стиснули мою грудь.
Казалось бы, что там той груди — а сколько удовольствия!
Жаркое, влажное томление между ног подводило дрожью живот, побуждая теснее и теснее прижиматься промежностью к мужскому паху, и становилось только сильнее от ощущения, как там твердо и горячо. Голова кругом!
Сапоги слетели непонятно когда, каким-то волшебством не иначе — и в этот раз я ничуть не возражала, когда волшебник принялся стаскивать с меня и штаны.
Когда Камню зачем-то взбрело в голову вытащить из моих кос змешкурые ленты, я только мимоходом удивилась — они-то ему чем помешали?! Но была слишком занята, обдирая с Солнышка одежду — жесткая куртка, а за ней и рубаха со шнуровкой на вороте празднично украсили ближайшие кусты, и теперь сверху напарника украшали лишь шрам над бровью да орденская бляха на цепочке
Стаскивать с него штаны моего терпения уже не хватило, и я просто сдернула их, насколько смогла. Благо, от возни с ремнем теперь была избавлена!
Илиан сидел на коленях, и когда он дернул меня, опуская на себя верхом — я ничуть не протестовала. Чего уж там, с нетерпеливым восторгом встретила горячее прикосновение шелковистой плоти — чтобы толкнуться ей навстречу, принять в себя целиком, и замереть, чувствуя, как Илиан упирается в меня изнутри. Горячий. Большой.
Боги-боги, как хорошо!
Прикрыв глаза, я смаковала первые мгновения близости, чувствуя, как как ветер и удовольствие прогоняют по моему телу волны дрожи.
А потом, открыв глаза, ухмыльнулась и приподнялась над его бедрами, ненадолго выпуская плоть из себя — чтобы тут же на нее опуститься.
Вцепившись в широкие плечи, я двигалась, ритмично, чувствуя, как медово копится внутри меня наслаждение, а Камень… кажется, его руки были везде — он то пропускал сквозь пальцы пряди, волнистые после кос, то стискивал мои ягодицы, направляя и задавая ритм, то ласкал мою грудь, скользнув под рубаху.
А томное, медовое, все нарастало внутри меня, сворачиваясь в тугой вихрь, горячий, как клубок боевого заклинания, и я спешила, отчаянно спешила, чтобы успеть, чтобы удержать это ослепительно чувство, желая достигнуть его пика — и не желая, чтобы оно когда-нибудь заканчивалось.
Желанное, яркое удовольствие, даруемое твердым, горячим телом внутри меня…
И когда ослепительная молния разрядки прошила меня насквозь, через живот к затылку, застилая белый свет, сжимая в трепете внутренние мышцы, я обмякла на мужскую грудь,сквозь завесу слабости и удовольствия ощущая, как он подхватывает меня под ягодицы, как в несколько толчков догоняет свою молнию, разливаясь внутри меня горячей влагой…
Ну вот, я же знала, что он сильный и умный! Он обязательно сам со всем разберется!
Илиан
В спину кололо. Трава, то ли какой-то мелкий сор — боги его знают. Шевелиться, подниматься, отряхиваться было лень.
Н-напар-р-рница, чтоб её, растеклась сверху медузой, и уж её-то явно ничего не беспокоило: ни мусор, ни дохлый змей рядом, ни еще какие мелочи, вроде совести..
Чудовище.
Досталось же мне…
Эстон — мстительная скотина, наверняка он что-то подобное предвидел. Не может быть, чтобы в письме из Логова о дивном нраве нового цербера, Танис Болотной, его ни словом не предупредили!
Обнаружив, что моя ладонь так и лежит на ее спине (а вторая — на заднице), бездумно поглаживая кожу под рубашкой, я легонько поскреб ее между лопатками, словно пытаясь достучаться до спинного мозга, если уж он ею и управляет, и мирно (на гнев запала уже не было) поинтересовался:
— Скажи, ты вообще обучаемая? Ты же опять сделала то же самое, за что тебя выперла наставница.
Танис завозилась, приподняла голову, чтобы видеть меня одним глазом.
Ну да, не велика птица — двумя глазами на меня смотреть.
— Ты нарушила запрет, не удосужившись подумать о последствиях.
— А вот и нет, — она все же приложила усилия и заняла вертикальное положение, прямо на мне, не делая попытки разомкнуть тел.
Потрясла головой, затем отвела упрямые пряди ладонями.
С расплетенными косами Танис Болотная казалась удивительно похожей на женщину и выглядела куда моложе своих настоящих лет и почти милой...
— А вот и нет, — уже увереннее повторила она. — За нарушение запрета наставница меня выпорола — а выгнала потому что со змеиным проклятием мне на болоте не жить. Это первое.
— А второе, — Танис ухмыльнулась и подмигнула мне, — Второе в том, что твой-то запрет я нарушила — да только ты здорово постарался, чтобы у меня к тебе доверия не было!
...но только выглядела.
Ладно. Было бы очень удобно, если бы удалось вызвать в ней угрызения совести и заставить слушаться. Но не очень-то я и рассчитывал.
Хорошо. Возвращаемся к предыдущему плану.
Лениво потянувшись на земле, я приподнял бедра, потянулся поддернуть вверх штаны…
И когда Танис послушно приподнялась надо мной, позволяя одеться — рывком подхватился с земли и сгреб козу в охапку.
Чтобы перекинуть ее животом через колено, завернув руку за спину и соблазнительно оголив подтянутый округлый зад. Тянуться за далеко улетевшим ремнем было лень — да и злости на это уже все равно не хватило бы.
Ладонь звонко прилегла к упругой ягодице, отпечатав на ней красный след.
Это тебе за неподчинение приказам! Это тебе за то, что я мог оставить отряд в болоте, спасая безголовую напарницу! Это тебе за “что-то я тебе не доверяю, так что еще подумаю, нужно ли тебе подчиняться”! Это тебе за бездумный и неоправданный риск!
Надежно зажав козу локтем, я с мстительным удовольствием смачно охаживал ее по заднице.
На третьем шлепке извивающаяся, свирепо брыкающаяся девушка затихла. На четвертом — затряслась всем телом.
На пятом я попытался придушить ржущую погань: умеют же некоторые испортить всё удовольствие!
Битва добра со злом не задалась: злу лезли в глаза собственные волосы, с добра сползали штаны…