Копыта взрывали дерн, широкая грудь сносила деревья — я была огромна. Я была велика. Я была яростью — ярость кипела в крови, ярость бурлила под шкурой, ярость стискивала череп.
Ярость гнала меня вперед — и я неслась вперед. Она вырывалась, и я ревела, выла, визжала — и камни рассыпались песком от моей ярости.
И не было вокруг никого, на кого ее можно было бы выплеснуть.
Сбить с ног, поднять на бивни, затоптать, обратить в месиво, в кашу!
Повергнуть!
Никого! Ни-ко-го!
Все разбежались, все!
Попрятались! Залегли!
И от этого ярость становилась совсем нестерпимой, и оставалось только нестись, снося деревья, и реветь, трубить, требуя достойных врагов, и впадая в неистовство от того, что не было не то что достойных, а хотя бы каких-нибудь врагов!
Ярость была такой кипящей, что я проснулась.
Тело колотило крупной дрожью, сотрясало до кончиков пальцев на ногах, и я не знала, чего во мне было больше сейчас: испуга от странного сна — или восторга от чужой ярости.
Неистовой. Непобедимой. Восхитительной.
Стиснув стучащие зубы и уняв колотящее меня желание срочно вскочить, что-то делать, куда-то бежать, я постаралась прийти в себя.
Да хотя бы вспомнить, где я и что со мной было!
Хорвус.
Болото.
Постоялый двор дядьки Бравлина.
Ночь.
Церберский отряд. Я на кровати слева от двери, Гроза справа, и еще трое на полу (я надеюсь, это не солнышко там такие рулады носом выводит — такого соседа по комнате остается только подушкой удавить).
Оберег.
Не помогло!
Потому что если этот взгляд был не злой — то я даже и не знаю, какой тогда злой!
Тело чувствовалось так, будто я и впрямь только что вырвалась из боевой горячки, и теперь остывала: успокаивалось, замедлялось сердцебиение, просыхала испарина…
Накатывала знакомая вялость, та, что случается со мной после прилива куража.
Я укуталась в одеяло по самый нос, и вздохнула.
Чужое внимание ощущалось снова. На этот раз — заинтересованное, любопытное.
Что ж, Танис. Пожалуй, пора признать: ведьмовские обереги — это явно не твое!
Тебе бы Плясуньей обидчику в зубы сунуть, да и забыть...
С этой мыслью я снова провалилась в сон, и, хвала Ведающему Тропы, на этот раз до утра мне не снилось ничего!
Глава 11
Спа-а-ать! Как же я хочу спать!
— Ты чем ночью занималась? — мрачно уточнил Солнышко, когда я, мучительно сцеживая зевоту в кулак, покачивалась в седле.
— Да так, муть всякую смотрела, — честно призналась я. — Тебе, кстати, что снилось?
— Мне? — растерялся Камень.
Задумался. А потом неуверенно пожал плечами, припоминая:
— Да ничего, кажется… А что?
— Да так, — я дернула плечом. — Снова сон чужой приснился. Слушай, а может, это твой? Раз тебе ничего не снилось?
— Мне вообще сны не снятся. И уймись уже с этой выдумкой о чужих снах, ладно? Не бывает такого! Ну нельзя человеку чужой сон подбросить…
Поймав мой подозрительный взгляд (А чего это ты так, голубчик, отпираешься, а? Уж не ты ли виновник?!), Солнышко только плюнул:
— Тьфу, дура! Ладно, спи уже. Я первый покараулю…
Я благодарно зевнула, не размыкая зубов, и закуклилась в седле: чего бы и не поспать? Здесь, поблизости от города, в обжитых местах, уж точно не найдется твари, настолько голодной, и, одновременно, настолько сильной, чтобы напасть на обоз. Наша работа начнется позже — на подступах к Закатному лесу.
Утренний туман рассасывался нехотя, укутывая и дорогу, и оставшийся позади город, скрадывая звуки: скрип тележных осей, голоса возниц, бряцание конской сбруи…
Спа-а-ать!
Весь дневной переход Солнышко вел себя как образцовый напарник и наставник: гонял меня в хвост и в гриву.
Возницы посмеивались, обозная охрана благодушна усмехалась в усы, наблюдая за натаскиванием щенка. И даже когда Камень задержал обоз, чтобы замеченная мною неподалеку мелкая тварь решилась напасть, купцы ворчали, но больше для виду. Илиан пообещал отдать им трофей, и обозный старшина, соглашаясь, обронил:
— Та нешто мы не понимаем? И молодых учить нужно, и дорогу чистить…
Но тушу твари, размером чуть по крупнее рыси, в уплату за неудобства все же принял.
Я-то сперва радовалась, исправно носилась вдоль обоза, высунув язык от старания, что твой сторожевой пес.
Потом в головушку закрались подозрения: а чего это он вдруг так переменился? От той полянки у болота подобрел, что ли?
Так навряд ли ему “полянок” не хватало, как я в Кремос приехала, у него как раз “полянка” была — не должен был бы прям так уж оголодать…
Может, внимание отвлекает? Вот я успокоюсь, перестану пакости ждать, а он ка-а-ак…
Тут-то я и задумалась: а что — как? По всему выходило — ничего. Не станет он, пока мы с обозом идем, мне пакости делать… Да и все равно, где в следующий раз Солнышко взбрыкнет, мне не угадать, а над каждым его чихом думать, не злой ли это умысел против меня... Пусть лошадь думает, у нее голова большая. Пока не дурит — надо пользоваться. А как взбрыкнет — тогда и у мной ответ не задержится.
С этой мыслью я и погнала маету прочь.
Привалом встали незадолго до сумерек — и Камень, не вмешиваясь, наблюдал, как я обхожу кругом выбранное для ночлега место, оглядывая кусты, траву и деревья сквозь зелень заклинаний, проверяя на приметы присутствия чудовищ. Ничего не сказал. Пусть и не похвалил — но и огрехов, в которые меня стоило бы носом ткнуть, не нашел.
Ночь пришла ясная, звезд высыпало щедро.
Камень опять великодушно уступил мне первый черед, и я уселась на бревно у костра. Повозилась, мостя зад, выбирая положение, в котором телу будет удобно. И, примерившись, так поймала взглядом огонь, будто смотрю и на него — и, одновременно, сквозь. Зрение рассеялось, расплылось.
Теперь я видела и танцующее пламя в костре, и охранников, треплющихся неподалеку, и поставленные в круг телеги, под которыми спали возницы...
Потянулась к дару — и толкнула его из себя вместе с выдохом.
Зеленая дымка послушно растеклась, затопив поляну, поляну, людей, кусты близ поляны и деревья — и вернулась ко мне со вздохом.
Я недаром чуть ли не носом перепахала место стоянки вечером — вернувшийся поиск не принес дурных вестей.
Подперев руками подбородок поудобнее, я настроилась на долгое удержание поиска: вдох — выдох. Вдох — выдох…
И сила послушно следовала за дыханием: ко мне — от меня. Ко мне — от меня…
И текла ровно, плавно…
До тех пор, пока меня не коснулось хорошо знакомое ощущение чужого внимания.
Вот что тебе надо от меня, а?
Эти несказанные слова тут же потонули в ворохе других слов, бранных, но тоже не сказанных вслух. чтобы не всполошить охрану, когда знакомец подхватил мое заклинание, и понес, понес его, вытягивая лучом, куда-то дальше, туда, куда мне бы ни за что не дотянуться своей силой!
Выходя за пределы моих возможностей.
Моих телесных возможностей.
Я сопротивлялась: пыталась подчинить себе дар, оборвать заклинание, вынырнуть из плена… Я дралась, как зверь!
Я билась, как рыба: немая и бессильная против “лески” поймавшего меня рыбака.
В ушах шумела кровь, стучали в висках незримые молоточки, предупреждая, что пора остановится, что вот-вот подведет, не справится тело. И дыхание стало рваным и частым, и сердце билось о ребра неровно…
И я сражалась, сражалась с неведомым “поводырем” за свободу, за свою жизнь, за самое себя — и проигрывала сражение.
И когда под носом стало горячо и мокро, когда в глазах потемнело, и даже свет костра не пробивался сквозь эту тьму, когда дыхание пресеклось и встало комом в горле, я поняла — всё.
Это конец.
И в тот самый миг, когда я попрощалась с жизнью, всё прекратилось.
Меня отпустили.
Исчезла чужая воля, перехватившая мое заклинание, и давление силы, невозможное и невыносимое для человека, исчезло.
Схлынула боль, ломившая виски, и внутри моей головы снова осталась одна я — образы, схваченные моим-не моим заклинанием больше не теснились в ней, не распирали ее.
Выпрямившись на бревне, я спешила надышаться перед тем, как оборванный поиск хлестнет по мне отдачей — и это будет всем отдача отдача, как бы мозг из ушей не хлестнул! — и готовилась выстоять, да только особо на это не надеясь...
Сила вернулась журчащей речкой, быстрой, говорливой, норовистой — но все же не обезумевшим потоком, собравшим воедино что воду, что землю, что камни.
Кто бы ни влез в мое заклинание только что, он позаботился о том, чтобы меня не перемололо его силой.
Тело слегка клонило в сторону, я выпрямлялась, садилась ровно — но тут же понимала, что меня снова ведет.
Шум в голове сменился звоном, темнота в глазах отступила, но чувствовала я себя… Чувствовала я себя так, будто давешний болотный змей меня все же догнал и проглотил. И соратники меня все же отбили, но до того тварь долго-долго гойсала от них по трясинам, собирая брюхом все камни да коряги.
Что это было? Что это было и какого блазня именно со мной?
Касаясь дара снова, я чувствовала себя… неуверенно. Это чувство было мне внове и оно мне ужасно не нравилось.
Мне было попросту страшно, что этот, непрошенный, может прийти опять и… и второй раз уже не смилостивиться. Не отпустить.
Но это мой дозор. Это моя служба. Я несу ее честно.
Зелень поиска подсветила поляну и лес на полет стрелы вокруг стоянки.
Ни чужих людей, ни тварей. Все чисто. Все хорошо.
А тошнота, что колыхнула внутренности, когда я с выдохом отправила силу в поиск — ерунда, пройдет.
...и прошла.
Правда, когда проснувшийся без посторонней помощи Илиан пришел меня менять, в ушах у меня все еще слегка звенело, да и в ноги слегка подрагивали.
Дойдя до лежака, я с облегчением опустилась на нагретое Камнем место.