Первым делом проверила – Гранит в конюшне, значит замок Солнышко не покинул.
Виток за витком, коридор за коридором. Смазанные человеческие тени, темные провалы защищенных от чужого взгляда помещений, я плавно обтекала их своим Видением, чтобы не потревожить хозяев, которые и так нервные, ярко сияющие конструкты чар…
Илиан нашелся в восточной части замка, но не успела я попытаться сообразить, где именно и что он там делает, как поиск рывком схлопнулся, неприятно кольнув отдачей. Как будто по рукам получила, потянувшись за медовой булкой, не про мою душу испеченной.
Сволочь!
Что значит – не подглядывай?!
Я сердито перевернулась на живот.
Можно было, конечно, попытаться еще раз. Он застал меня врасплох, я сильнее, второй раз он поиск не сбросит, если я буду к этому готова. Но…
Ничего. Лицом к лицу он от меня тоже никуда не денется.
Я устроилась на кровати поудобнее и приготовилась ждать.
Илиан
С тренировки я возвращался если не в благожелательном расположении духа, то по крайней мере и не в настроении «всех убью один останусь». Раздражение, кипевшее в крови, улеглось. Натруженные мышцы приятно ныли, напряжение ушло. Ополоснулся я, никого не стесняясь прямо там же, во внутреннем дворе, испытывая некоторое злорадство от того, что дорогому отцу донесут, как его наследник плескался нагишом в дождевой кадке, что твой конюх.
Проходя мимо комнаты Танис я помедлил немного – не заглянуть ли? Зачем она меня искала? Но потом решил, что раз повторно искать не стала, значит, до утра подождет. А если подождет, то и нечего ее будить.
Однако с выводами я определенно поторопился.
Распростертое на кровати женское тело я увидел сразу, а вот опознал в нем горе-напарницу – нет…
Взгляд медленно и со вкусом проскользил по длинным голым ногам, оценил едва прикрытую рубахой задницу, слегка волнистую гриву волос и только потом разглядел подо всем этим великолепием крепко спящую Танис Болотную.
В конец обнаглела девица.
То есть, не дотянувшись до меня даром, она притащилась брать меня измором?
Раздражение колыхнулось, но как-то вяло.
Я пересек комнату, чтобы положить на стол оружие, заметил ванную, и понял, что обнаглела девица еще больше, чем мне показалось!
И что-то подсказывало, что застань я ее в момент купания, она ничуть бы не смутилась, еще и выдвинула бы, что водичка недостаточно теплая или мыло недостаточно мыльное.
Дурная.
Спущенное на тренировке раздражение так и отказывалось возвращаться.
Ну и что мне с ней теперь делать?
Будить было жалко.
Прошлой ночью таинственное нападение, этим днем русалочьи игры…
Тащить в комнату – перебьется, я ее сегодня уже достаточно потаскал.
Я сел рядом, задумчиво разглядывая «задачку».
Во сне Танис снова казалась моложе. Даже беззащитнее как-то.
Хотя на этот счет я бы не обольщался.
Око есть Око. Она до сих по не среагировала на меня, как полагается, только потому что я – ее Клык. И усталый организм по умолчанию не считает меня достаточно опасным или подозрительным, чтобы будить хозяйку.
Я положил ладонь на тонкую щиколотку и рука сама собой поползла вверх – икры, коленка, шелковая кожа бедра…
Танис во сне глубоко вздохнула и перевернулась с бока на спину, не просыпаясь.
Рубашка еще поддернулась верх уже почти ничего не скрывая.
Ладони там, где она касалась девичьей кожи, было горячо. А в штанах – тесно.
Будоражили и воспоминания о незадавшейся (или задавшей, тут как посмотреть…) порке, и мнимая беззащитность, и открытость, а образ Болотной ведьмы в солнечном луче добавлял этой смеси восприятий особую пикантность.
Я наклонился и, мало уже о чем думая, коснулся губами не отзывчивых сейчас губ. Чувствительно прихватил нижнюю, потянул.
Женское тело под моей ладонью снова вздохнуло и мотнуло головой, подставляя под поцелуи ухо и шею.
От еще влажных волос пахло лавандой.
А вся Танис была теплой, непривычно мягкой и податливой как глина.
Она металась, выгибалась, постанывала, в какой-то момент даже обхватила мою шею руками, но отказывалась просыпаться, как будто отчаянно цеплялась за какой-то очень хороший сон.
И только когда мои руки, устав ходить вокруг да около, пробрались под рубашку, чувствительно сдавливая грудь - и напряженную горошину соска между костяшек, Танис как-то особенно вздрогнула – и распахнула глаза.
Танис
Сон был хорош.
Я лежала на пляже, растянувшись на песке во весь рост, и песок был удивительно мягким, как будто даже шелковым. Ветер трепал мои волосы, солнечные лучи ласкали лицо, а морские волны ласково гладили ноги, подбираясь все выше и выше и от этого было приятно и щекотно одновременно.
Я нежилась, подставляя лучам то лицо, то шею и солнце целовало меня тепло, невесомо, так сладко.
И я, вроде бы знала, что это сон, но так не хотелось просыпаться. Так хотелось продлить эту негу…
А потом особо шаловливая волна неожиданно нырнула под рубашку, лизнув пеной грудь, я вздрогнула и против воли распахнула глаза, просыпаясь.
Вместо солнца надо мной обнаружился Солнышко, а вместо волны под рубахой — наглая мужская ладонь, сграбаставшая грудь с хозяйской уверенностью.
Илиан выждал мгновение, глядя мне в глаза с совершенно нечитаемым выражением лица, не дождался возмущения и тогда подцепил край моей единственной детали одежды, потянув его вверх — раз проснулась и не возражаешь, давай тогда, помогай.
И я послушно выгнулась и приподнялась, позволяя ему освободить меня от рубашки.
Раз уж проснулась. И не возражаю…
Я откинулась обратно на подушку, вытягиваясь перед Илианом уже абсолютно нагая. Позволяя ему меня разглядывать. Взгляд, какой-то тяжелый, почти такой же весомый, как прикосновение, беззастенчиво скользил по телу вниз — по зацелованным (когда успел, нахал!) губам, по косточкам ключиц вразлет, по вызывающе торчащим соскам… на них задержался, и внутри от этого тягуче дернулось, захотелось прогнуться в спине, потянуться, подманивая мужчину, чтобы он вернулся к тому, на чем остановился. Но я сдержалась — и взгляд потек ниже, по впалому животу, к темному треугольнику между ног.
Внутри нервы скрутились в тугой узел, и дышать было тяжело.
Что, Солнышко? Нравлюсь?
Темный мужской взгляд не допускал иной трактовки, и это добавляло жара к огню, уже во всю текущему по венам.
Не Наварра, конечно, с ее… крайне выдающимися достоинствами, но…
Додумать мысль я не успела.
Илиан наклонился и впился поцелуем в мой рот.
Поцелуй был не особенно торопливым, но глубоким и жадным, задающим всему происходящему определенный темп. Кое-кто явно не собирался ограничиваться торопливой разрядкой как тогда, на поляне.
А я что? Я разве против?
Только я за честный обмен: ты на меня посмотрел? Моя очередь!
И я вцепилась в рубаху Илиана, вытягивая ее из-за пояса, собирая складками в ладонях.
Камень проворчал что-то недовольно-неразборчивое, но оторвался, чтобы я вытряхнула его из ткани, только вместо того, чтобы послушно подождать, пока я утолю свое любопытство (раньше все тоже знаете ли, как-то урывками, кусками, зад вот хорошо разглядела, а перед все было как-то недосуг…), снова опустился на меня, придавливая всем немаленьким весом.
Я шумно, со стоном выдохнула и от ощущения тяжести, и от удовольствия, которое испытываешь от прикосновения кожа-к-коже, и от того, что мужские губы теперь захватили в плен грудь… мне снова был виден лишь кусок Илиана — золотой встопорщенный ежик и разворот плеч, но…
...а-а-а-а, какое это имело значение, когда его рот находится именно там, где согласно разбуженному желанию ему самое место находиться!
Знает же, как сделать девушке приятное, и чего только докапывается без конца?
Хотя, конечно, если бы мы на заданиях вместо того, чтобы собачиться занимались этим самым приятным, продуктивности нам это точно не добавило бы…
Ладно, плечи — так плечи.
И я погладила их, не цепляясь ногтями, а ласково, в полной мере впитывая ощущения. Он и правда был как нагретый солнцем камень — теплый, твердый, гладкий там, где обтесало море, шероховатый там, где поработал ветер. Мелкие шрамы — царапины, порезы — зарастают невидимыми для глаза (на цербере все как на собаке, любят смеяться у нас), но все равно ощущаются подушечками пальцев. А может быть мне кажется, что ощущаются, потому что я знаю, что они должны там быть.
Мне нравится трогать эти плечи, нравится гладить шею, зарываться пальцами в волосы на затылке, перебирать их, почесывать ногтями, как своевольного кота, соглашающегося потерпеть ласку за миску молока.
Илиан и урчит совсем как кот на это почесывание, не отрываясь при этом от своей “миски”.
Короткое движение всем телом — и вот Солнышко сверху, на мне всем телом, и член толкается во влажные складки. Толчок, другой — и я выгибаюсь навстречу, а горячая, гладкая плоть мягко, неторопливо растягивает вход…
Мне ужасно хочется вобрать его всего, быстрее добраться туда, где наслаждение подхватит на крылья и сбросит в пропасть — но Илиан мучительно медлителен.
Что с него возьмешь — Камень есть Камень, и летать боится! Я пытаюсь поторопить его, ускорить темп сама — но он лишь прижимает меня к постели, и, явно назло, замирает. За-ми-ра-ет.
Мучительно.
Бессовестно.
Нечестно!
Я бьюсь под ним, пытаясь настоять, потребовать но он тяжелее, и умело фиксирует меня, не давая почувствовать то восхитительное трение тел, что дарует разрядку. И целует.
Я чувствую на его губах свой вкус, и это почему-то примиряет меня с действительностью.
И когда мое тело расслабляется под ним, Илиан возобновляет движение.
А руки скользят по моему телу, ласкают его: гладят бедра, теребят грудь, ворошат косы, раскладывая их по подушке.
Он смотрит на меня, пожирает — и я не выдерживаю, отвожу взгляд. Закрываю глаза, оставляя его пировать одного.