Лодка ударилась о берег. Они обогнули лес и вышли к пологим холмам, тянущимся до самого горизонта. Маша одной рукой подхватила кролика, другой потянула мальчика.
– Но, – на берегу Маша сразу обернулась к Лодочнику, – у меня столько вопросов. Почему это место называется Перепутьем? Какой Хранитель ждёт мальчика? Где живёт ведьма? И как её победить?
– Ответы тебе самой искать. – Лодочник веслом оттолкнул лодку от берега. – На Перепутье много дорог. Оттого оно так зовётся. И на любом пути выбор за идущим. Прощай, Мария Звонова. – Лодочник скинул капюшон.
На Машу взирал молодой человек с копной кудрявых золотых волос. Маша застыла в изумлении. Лодочник улыбнулся и превратился в женщину в очках. Его лицо менялось. Он был и ребёнком, и взрослым, и мужчиной, и женщиной, и дяденькой из автобуса. Он был сразу всеми, кого перевозил.
– И помни, пригодятся тебе три вещи: горячее сердце, верная дружба и настоящая любовь.
Лодка пошла по течению. Маша моргнула, и лодка растаяла, будто её вовсе не было.
Перепутье встретило Машу, кролика и мальчика тремя дорогами. Дороги брали начало прямо от берега и уходили к холмам, ветвясь в разные стороны. Маша вспомнила сразу несколько сказок, где дороги расходились от камня с заветными словами: «Направо пойдёшь – коня потеряешь, налево пойдёшь – жизнь потеряешь, прямо пойдёшь – жив будешь, да себя забудешь». На дорогах Перепутья не было никакого камня – иди куда хочешь. Мальчик дёргал Машу направо, кролик рвался из рук налево. Маша, повинуясь звучащему в голове «прямо пойдёшь – жив будешь», ступила на центральную тропу. Она сделала первый шаг, соседние тропы исчезли, словно ушли под землю. Маша обернулась. Она забыла, что лодка ушла, ждала поддержки Лодочника. Может, кивнёт, или махнёт рукой, или хоть как-то покажет, что её выбор правильный. Но реки за спиной не оказалось, позади тоже стелилась дорога.
Мальчик прижимался к Машиной ноге, на Перепутье он казался меньше, чем в лодке. «И что я с ним делать буду? – заныло у Маши в груди. – Я и за Костей не смотрела, а тут чужой мальчик».
– Как тебя зовут? – спросила она как можно строже. «Как взрослая», – понадеялась она и даже ощутила прилив храбрости, почувствовав себя большой рядом с беззащитным малышом.
Мальчик похлопал серыми ресницами.
– Как же тебя Лодочник называл? Мирон? – Мальчик продолжал моргать. – Антон? – Маша перебирала имена. – Платон!
Мальчик уставился на неё.
– Платон, правильно? И тебе три года!
Мальчик прижал кулачки к глазам и заревел. Слёзы потекли по прозрачным щекам, он плакал и повторял:
– Мама. Мама где?
Маша обняла его свободной рукой.
– Ну что ты? Ты же не один, мы вместе. Мы пойдём с тобой по дорожке и найдём моего братика. Он младше тебя. Представляешь, как ему страшно? Он как раз совсем один, – «неизвестно где», чуть не добавила она. – Мы найдём его и вместе вернёмся, договорились? Лодочник сказал, тебя будет ждать Хранитель. Он тебя домой отведёт, обратно. К папе. У тебя есть папа, Платон?
Платон отнял кулачки от лица. Маша ахнула, заплаканные глаза потемнели. Может, её храбрость помогла? Маша взяла Платона за ручку.
– Я тебя не отпущу, понял. Так и пойдём за руки, и кролик с нами!
Идти оказалось непросто. Тропа делала поворот за ближайший пригорок, терялась за ним. Дети шли и шли, поворот не приближался, наоборот, пригорок отползал, дорога растягивалась. Платон не плакал больше, он вообще не издавал ни звука, зато кролик дёргался и вырывался. Маша шикнула на питомца и прибавила ход. Холмы играли не только с расстоянием, но и с цветом. То они, серые и безжизненные, покрывались туманом, то проступали яркой зеленью, будто внезапно выглядывало солнце. Краски так же неожиданно бледнели, трава увядала, и желтоватый след тропинки отчётливей виднелся на возвышенности.
– Она никогда не кончится. Нечестно!
Маша топнула ногой, и в тот же миг кролик изловчился и спрыгнул на дорогу. Запетлял в высокой траве, разом выросшей повсюду.
– Ты куда? – Маша бросилась за ним, трава скрыла кролика из виду. – Костик, вернись!
Платон бежал следом, точнее болтался за Машей, которая тащила его сквозь заросли. Среди травы выросли колючки, коричневые стебли оплетали Машины руки, шипы тянули за волосы. Маша оглянулась: Платон с трудом перебирал маленькими ножками, чтобы поспеть, за ним в переплетении стеблей осталась тропинка. Просветы затягивались.
– Костик! – звала Маша. – Костик, куда ты убежал? Вернись, дам тебе морковки!
Никакой морковки у Маши не было, но без кролика ведьма не отдаст настоящего Костика. Маша кричала в траву про шпинат и яблоки, но кролик не возвращался. Может быть, он специально убежал, чтобы Маша не добралась до брата? Или ведьма позвала свою зверушку? Повсюду сплеталась трава. Ни дороги, ни холмов, даже неба не разглядеть через стебли, густо скрутившиеся вокруг, Маша и Платон точно в сеть угодили.
– Костик, вернись, пожалуйста, – шёпотом просила Маша, продираясь сквозь колючие заросли. – Я же люблю тебя.
Она ведь пообещала, что они втроём дойдут до ведьмы. Но кролик убежал. Пообещала привести Платона к Хранителю, чтобы тот доставил его к папе. Но завела малыша в ловушку. Решила спасти брата, которого сама же и отдала, но даже себя от какой-то травы спасти не сумела. Плакать Маша не могла, Лодочник словами «слезами горю не поможешь» будто иссушил слёзы. Вместо слёз её сковывал сон. Она зевнула раз, другой, сжала кулаки от расстройства и усталости, зевнула в третий раз. Платон тоже зевнул. Шипы тёрлись друг о друга, и в тихом скрежете слышалась сказка, незнакомая и таинственная, от которой можно было убежать в спасительное сновидение. Они так долго шли по дороге, не желавшей поворачивать. Может, час, а может, и полдня, они устали. Бороться с травой, смыкающейся вокруг, не осталось сил. Маша сняла ветровку, расстелила её, легла между двумя большими узлами из стеблей. Платон примостился рядом, обнял её прозрачными ручонками.
– Мы поспим, – сказала Маша, борясь с очередным широким зевком, – и всё будет хорошо. Костик вернётся, и мы пойдём дальше. Он наверняка пошёл за помощью. Да, точно, он умный кролик, он найдёт кого-нибудь.
Стебли покрывались тёмно-фиолетовыми, как гроздья винограда, соцветиями. Они источали аромат, от которого спать хотелось сильнее. Прежде чем закрыть глаза, Маша разглядела красный цветок, непохожий на остальные. Он будто случайно забрёл на колючие стебли и качался у Машиного носа. «Вот он я! Сорви меня!» Маша прикрыла ладонью очередной зевок. «Всё здесь такое странное, – сонно подумала она, – вдруг он кусается…» Цветок исчез в темноте. Маша обняла Платона, черты его лица расплылись, и Маша уснула, веря, что обнимает родного брата.
Сначала ей ничего не снилось. Во сне без сновидений было тепло и удобно, ничего не тревожило, никуда не тянуло. Затем она услышала строгий мамин голос:
– Маша, просыпайся, школу проспишь!
– Маша, – тут же повторила мама ласково, – ты что к блинам хочешь? Варенье или сгущёнку?
– Маша, вставай, – настаивала мама строже прежнего, – кому говорю!
– Я блинов испекла, Маруся, – пропела мама, – вставай, а то папа все съест.
Маша заворочалась под одеялом. Чего это мама не определится, какое сегодня утро: доброе или не очень? Маша всегда начинала утро с правой ноги. Мама раньше говорила, когда Маша просыпалась недовольная или грустная: «Ты что, не с той ноги встала?» Вот Маша и решила, что с кровати надо вставать, спуская сперва правую ногу. А мама, по-видимому, вскочила сразу на обе ноги. Не выбрала настроение. То зовёт ласково, то сердито окрикивает.
Одеяло сползло с Маши. Глаза никак не открывались, ресницы склеились между собой и не желали расплетаться. Маша потёрла глаза. Не помогло. Зажмурилась и попыталась распахнуть их шире, но ресницы всё равно держались друг за друга.
– Ма! – позвала она. – Помоги мне!
Маша забеспокоилась. Собственные ресницы сговорились против неё! Мама тут же оказалась рядом. Подошла с двух сторон и крикнула в уши двумя разными голосами. От неожиданности Машины ресницы разлепились.
– Что случилось? – с тревогой спросила нежная мама, одетая в розовый халат с большими белыми ромашками.
– Что случилось? – дёрнула за руку сердитая мама в чёрной юбке и пиджаке.
Сразу две мамы разглядывали Машу.
– Ничего страшного, сейчас умоемся, и пройдёт.
– Это потому, что ты слишком долго спишь!
– И мы пойдём кушать блины, а потом в парк гулять, я же тебе обещала!
– Ты так всю жизнь проспишь!
Обе мамы птицами кружили рядом. Одна как райская птичка из краёв, пахнущих выпечкой, другая – из-под серой крыши детской поликлиники, где медсёстры запрещали детям играть в коридоре, ожидая приёма врача, потому что «это детская поликлиника, детям здесь играть нельзя».
– Мам, мне страшный сон приснился, – захныкала Маша.
– Мам, мне такой классный сон приснился! – улыбнулась Маша.
Две девочки выросли из настоящей Маши и разошлись каждая к той маме, которая стояла ближе.
– Когда будем умываться, – сказала строгая мама, – скажи «куда ночь, туда и сон». Ты же не хочешь, чтобы он сбылся?
– Вот умоемся, и расскажешь, – проворковала нежная мама, – а потом папе расскажешь. Надо рассказать сон нескольким людям, чтобы он сбылся. Ты же этого хочешь?
Маши пошли за мамами в ванную. Комнаты отражали друг друга. Маши и мамы тоже повторяли движения, словно между ними стояло зеркало.
– Мам, – громко сказала настоящая Маша, – это я!
– Мам, – повторили обе Маши, – это я.
– Что я? – спросили мамы.
– Я отдала Костика ведьме, – признались девочки-двойники.
– Какого Костика, Маш? Вечно ты придумываешь!
– Ну отдала и отдала. Мороки меньше!
Маша не поняла, что именно ответили строгая и нежная мамы. Ответы слились в один колокольный удар, Маша зажала уши.
– А ещё я ей Платона отдала! – услышала она.
Машины волосы ожили, вырвались из косичек, завились и закрыли уши. Они отрастили колючую чёлку и подбирались к глазам.