мечты… – Ястребов откинулся на спинку кресла, закинул за голову руки, задумался на миг, казалось, забыв о работе.
– Эх, хей, Доминик. Все же одного я лишился… Но осталось кое-что, иначе бы я здесь не оказался.
– Мм, а ты, кстати, с русской литературой часом не знаком? – спросил Ястребов, немного помолчав, так как вновь воцарившееся молчание заставило русского астронавта понять, что развлечений на корабле явно не хватает, – ты же искусствовед?
– Я лингвист. Но вместе с изучением европейской культуры нам преподавали и литературу. Байрон, Лейбниц, из русских Медведев, Акунин, Пушкин. Но меня больше интересовала философия Ницше, из постсороковых философов Ломбодин, знаете таких?
– Было дело, но о Ницше, он, я считаю, был, пардон, мудила. О последнем слышал, но не читал.
– Ну а?.. – вопрос итальянца стоял о немецком мыслителе.
– Как тебе объяснить. Я считаю, надо быть нетрезвым чтобы… или с глубоким похмельем для всего этого… Да ладно, не бери в голову, Дом. Вот послушай, синьор, хорошие стихи. Лирика Акеева, поэта двадцатых годов, – он пожал плечом, – мне нравится:
«Никто не вправе отнимать,
Что найдено тобою.
Никто не вправе пресекать,
Что наделено судьбою.
Никто не вправе и не знать,
Как скоро ли бегут песочные часы.
Мы сделаны из множества песчинок,
Чтоб вслушиваться
В бескрайность мира тишины».
Ястребов заметил, что Луалазье не понял смысл стихотворения. Он пояснил итальянцу:
– Поэт имел в виду Вселенную. Маленькие песчинки в огромной Вселенной – это судьбы людей, затерянные где-то далеко в других мирах. Видимо, на других планетах людей-астронавтов вроде нас, делающих свою работу далеко за пределами Земли. Песчинки эти жаждут найти свой маленький уголок, тело. Мы же с тобой и с другими хотим скорей вернуться с этой ржавой планеты домой, к родным…
Ястребов задумчиво прикоснулся пальцем к краю панели:
– Мы ищем, мы ищем потерянный рай…
Внезапно он услышал щелчок в наушнике, из динамика донесся громкий голос Янсона:
– …оно проявилась на локаторе, Доминик, твоя точка, – слышался радостный и в то же время напряженный голос командира, – она вновь появилась и приближается… к нам…
– Хм, что же это может быть? – задал вопрос Волон скорей самому себе. – Может, это…
Янсон находился рядом с ним, оставив Джоанну в своей лаборатории.
– Может, это один из «Викингов», – поддержал его Ястребов, также наблюдая за передвижением светлой точки на локаторе, – я слышал, что с одним из них прервалась связь в семидесятые годы прошлого века.
– На приближение челнока объект явно не смахивает, – звучал в наушниках голос Янсона, – тот бы казался неподвижным.
По пути следования по отдельным частям коридоров корабля он проверял синхронизацию аппаратуры, закончив осмотр, присоединился к Волону.
– Андрей, попробуй установить с ним связь, – сказал Янсон, обратившись к русскому.
В рубке было расположено дополнительное управление слежения за движением спутников и их передвижением над поверхностью Марса.
– И, если сможешь, определи его размеры.
Волон продолжал выжимать кнопки по клавиатуре, не доверявший облегченному костюму, он все же вылез из космического скафандра. Через минуту смонтированные компьютером данные орбитального зонда показали графическое изображение. Это было нечто похожее на транспорт, но никак, однако не совпадающее с челноком провианта, который должен был прибыть с часу на час.
3
Волны Красного моря разбивались о бесформенные валуны и бетонный каркас то ли бывшего здесь причала, то ли запланированного некогда места под строительство очередного гостиничного здания, которых было немало в Хургаде. Ястребов выплюнул попавшую в рот соленую воду и снова погрузил лицо в море, чтобы в который раз понаблюдать за морским ежом, трапезничавшим мелкими моллюсками возле каменного ограждения.
Погода была замечательная: грело солнце, температура была не менее двадцати восьми градусов, в апреле здесь это оптимальная температура. Ястребов вышел на берег, покрытый крупнозернистым песком, зацепил ладонью одну из дрейфующих у самого берега медуз фиолетового цвета, откинул ее в сторону. Ожидая, пока обсохнет кожа, стал наблюдать за движением яхт и огромных белых лайнеров. Ястребов побродил возле берега и заинтересовался вещью. На округлых валунах, скрытых под водой, едва угадывались окаменелые моллюски неизвестного вида. Это были затвердевшие небольшие членистоногие, вросшие со временем в камень. Здесь также были ползающие маленькие ракушки, крохотные крабы. Ястребов поискал взглядом самый цельный коралл. Достал из воды. Тщательно осмотрел обломок, пытаясь представить, сколько же ему могло быть лет. Сотни, тысячи лет? Гадал он.
Перед тем, как попасть в Египет, Ястребов даже не задумывался о том, что он может вообще куда-то далеко собраться. Ведь еще, по истечении каких-нибудь двух дней, с самого начала отпуска он мог ехать к своей подруге Лине, но поездка оборвалась. Лина Сереброва, как ему сказали, вышла замуж пять дней назад за одного из предпринимателей. Андрей об этом ничего не знал. Девушка, с которой в ранней юности они ходили вместе в кино, на танцы, появилась в его жизни семь лет назад. Они расстались на три недели, еще недавно, а как оказалось – навсегда. Андрей не мог представить себе, что он вновь остался один. Теперь, вслушиваясь в шум прибоя, забывая о прошлом, смотрел вдаль. Где-то там, казалось, был край Земли.
Ястребов еще раз взглянул на песок, отчего-то вспомнились Красные Горы в Фивах, разрушенную пирамиду в Гизе. Про себя он решил, что ни за что не будет поддаваться грусти. Не будет задумываться о своем прошлом… «А ведь этим структурам… – резко сменил мысли Андрей, старался отвлечься, – многие тысячи лет». Вспоминал он о статуях и строениях царя Хеопса.… И не какие-то там пять дней… Сменилось не одно поколение людей, и еще простоят столько же. Эпоха за эпохой, цивилизации и религии – все это ничто для песка.
Нет, никак не могло пройти то, что терзало его. Еще месяц назад, в те времена юности, можно было все изменить, созвониться, вырваться к ней. Но он старался забыть ее нежный смех, густые брови, как он ловил взгляд карих глаз на себе.
Шел последний школьный год. Лина обычно сидела за третьей партой, вслушиваясь в слова преподавателя, не обращая никакого внимания на Ястребова. Отчего-то тогда Андрею казалось, что он ей все же не безразличен. От этого было легко и одновременно тяжело. Мысль о том, что они никогда не будут вместе, уже веяла тогда, словно призрак, при каждой их встрече. Хотелось бежать от этого наваждения. Размахнувшись, не думая, не сожалея, без каких-либо причин выкинув вперед руку, разжав кулак…
Ястребов пустил вдаль моря окаменелый обломок коралла.
На поясе завибрировал телефон, Ястребов не пользовался имплантатами, считая добрый мобильник удобным для хранения музыки. Сдвинув рычажок, он услышал голос Миссина. Это его обрадовало. Как оказалось, по указанию центра Ястребов должен был в короткий срок вернуться на Родину.
Еще раз посмотрел вперед. По водной трассе продолжали шнырять, как игрушки, прогулочные катера, занимаясь извозом туристов.
Андрей не заметил у края платформы появившегося рыбака. Он знал: арабы не едят рыбу, считая ее за грязным существом, как и черепах. Видимо, он занимался этим ради развлечения. Рядом с отцом находился его сынок, который убегал от огромных разбивающихся волн. Стало веселее, забылось напряжение и скука. Воодушевленный тем, что его ждут, через двое суток вылетел первым же чартером.
Ястребов проснулся от пиликанья над кушеткой электронных часов. Прислушался. Янсон первым спустился с кровати, собираясь одеться.
– Через пятнадцать минут экипаж прошу собраться в «фире», – сказал Майкл.
Это новомодное слово шло от сокращения слова «кухня» от английского языка, каким-то образом закрепившееся в жаргоне экипажа. В отсеке для приема пищи астронавты проводили много времени, обсуждая итоги рабочего дня.
Собираясь позавтракать, они не могли подозревать, что в тридцати метрах от лагеря пропарил какой-то объект, бросив неровную тень в виде сигары на куполообразную палатку.
В девять утра по земному времени весь экипаж находился в столовой.
Янсон попросил всех членов экипажа собраться в мужской части отсека, по совмещению в спальне.
Находясь в кубрике, Майкл подошел к стене, где крепились ярусы кроватей. Из-за расположения двухъярусного комплекса лежанок у француза зарождалась некая апатия к итальянцу. После отбоя Волону приходилось каждый раз, ложась спать, вскарабкиваться поверх Луалазье. Это было поднадоевшим занятием, лишний раз не хотелось вспоминать о коечных местах.
Янсон сдвинул панель, плоской ручкой схожей для стока воды, поднял ее вверх. Перед ними предстала карта.
– В этой части находимся мы, – он указал пальцем, прикоснувшись к изображению на плазменном экране в стене.
На одной из круглых сфер физической карты Марса указанное место стало увеличиваться в размерах.
– Ого! – удивилась Линдау.
– Здорово, – решил поддержать девушку Ястребов, желая в который раз показаться перед ней.
Открывая для себя что-то новое в спальном комплексе «Паларуса», у Волона не было никакого интереса шутить.
– Я вижу, у нас есть все тактические приспособления, – сыронизировал Волон, – у меня вот предложение.
Все же, собравшись, француз продолжил:
– Просканируем эту планету, пройдем, дюйм за дюймом, сделаем ее сейсмографию и спокойно, потом будем сидеть, поплевывая в потолок.
– Я вижу, у вас романтическое настроение, мсье Волон? – Янсон почувствовал критику со стороны бортового инженера.
– Да нет, – Волон скрестил руки, стараясь спрятать внезапно одолевший его приступ истерии, пока, как ему казалось, никто не заметил его изменившееся поведение, – omne nimium nocet… – сказал он, стараясь оставаться хладнокровным.
Француз понимал, что сказал лишнее. Ведь психологический сбой одного пилота может повлиять на весь экипаж. Никто не решился что-либо сказать в ответ Волону, посчитав сейчас это неуместным перед коллегой.