В ходе обсуждения Георгий Левинтон полностью принял сближение с Мандельштамом «Куоккалы» Лившица, высказал сомнения по поводу анализа стихотворения Маккавейского (в 1918 году гораздо более важными должны были казаться стихи Мандельштама 1917 года) и не усмотрел вообще никакого сходства между стихотворением Демьяна Бедного и какими бы то ни было стихами Мандельштама. Со своей стороны, Олег Лекманов поддержал стремление докладчика показать, что современники ценили те ранние стихотворения Мандельштама, которые В. Пяст в рецензии на второе издание «Камня» назвал «незатейливыми гротесками».
Инна Булкина (Киев) использовала в названии своего доклада «„…В вибрациях его меди“: отражения „петербургского текста“ в киевской литературе»[247] формулу из записной книжки Блока. Формула эта, использованная, в частности, в названии одной из глав книги А. Л. Осповата и Р. Д. Тименчика «Печальну повесть сохранить…», полностью звучит так: «„Медный всадник“ — все мы находимся в вибрациях его меди». Именно эти вибрации, а говоря по-научному, механизмы усвоения модели городского текста и стали предметом рассмотрения в докладе; Булкину интересовало, каким образом эта модель применялась к описанию Киева. Впрочем, первый рассмотренный докладчицей текст — поэма поручика Вдовиченко «Киев» (1827), которую она по архивному списку впервые опубликовала в антологии «Киев в русской поэзии» (2012), — ориентирован не на «Медного всадника», в 1827 году еще не написанного, а на первую главу «Евгения Онегина». Это написанная онегинской строфой «сатира на бульвары», а точнее на прогуливающихся по бульварам киевлян. Впрочем, самая соль этой сатиры от нас скрыта, поскольку многие строки в списке заменены точками (кем сделаны эти пропуски — автором или переписчиком, неизвестно). В следующих стихотворных описаниях Киева, рассмотренных Булкиной, отсылки к «Медному всаднику» уже совершенно отчетливы. В поэме Григория Карпенко «Киев в 1836 году» (издана в 1849 году) ода «чудотворному строителю» Киева военному губернатору Василию Васильевичу Левашову написана под впечатлением от зачина «Медного всадника», а в поэме Степана Карпенко «Драматический артист. Киевская повесть» (1848) буря над Днепром напоминает петербургское наводнение, описанное Пушкиным. Впрочем, за сюжетом «петербургской повести» обнаруживается здесь сюжет страшной баллады, где героя преследует балладный мертвец, а точнее сказать, просто гроб (вдобавок в финале все эти ужасы и чудеса разоблачаются и сводятся к обыденным происшествиям). Следующим предметом рассмотрения докладчицы стала поэма Николая Ушакова «1918» (опубликована в его сборнике 1936 года «Киев»). Ушаков строит фрагментарный эпос по образцу пастернаковского, но в основу его кладет стихотворное слово Пушкина. Герой поэмы — киевский обыватель, бедный Евгений. У него есть возлюбленная Настенька, которая, как и возлюбленная другого, пушкинского Евгения, становится жертвой бедствия — правда, не вполне стихийного. Предместье на высоком берегу Днепра, где она жила, полностью уничтожено взрывом склада боеприпасов. На пепелище ушаковский Евгений сходит с ума, как и пушкинский, а очнувшись, обнаруживает, что в город входят войска Петлюры. Наконец, в конце доклада Булкина рассмотрела два стихотворения Дона-Аминадо (псевдоним Аминада Петровича Шполянского): «Город чужих» (1918) и «Из записной книжки» (1927). В первом стихотворении к «Медному всаднику» отсылают строки, посвященные киевскому памятнику Богдану Хмельницкому («Чугунный конь замедлит бег / На Старой площади Софии»). Второе стихотворение, по предположению Булкиной, написано уже после того, как автор прочел «Белую гвардию» Булгакова, где выведен герой, носящий его фамилию (Булкина, впрочем, считает, что в булгаковском Шполянском следует видеть не Дона-Аминадо и не Виктора Шкловского, а черновик Воланда). Размером «Медного всадника» Дон-Аминадо излагает в нем свою — сжатую до нескольких строк — версию тогдашних киевских событий (стихотворение начинается со слов «Я тоже помню эти дни»), а петлюровских кавалеристов уподобляет не только пушкинскому «медноскачущему коню», но и всадникам Апокалипсиса («И крик, и рык, и скок, и звон, / И конский храп, и лязг железный. / Взлетели. Скачут. Близко. Вот!»). Ироническую реплику на рассуждения булгаковского Шполянского: «Кто знает, быть может, столкновение Петлюры с гетманом исторически показано, и из этого столкновения должна родиться третья историческая сила и, возможно, единственно правильная» — Булкина увидела в строках из стихотворения Дона-Аминадо «Мыс доброй надежды» (1926): «Провижу день. Падут большевики, / Как падают прогнившие стропила. / Окажется, что конные полки / Есть просто историческая сила». Здесь, по предположению докладчицы, реальный Шполянский полемизирует со Шполянским романным.
Андрей Немзер (НИУ ВШЭ) назвал свой доклад «Проваленный диалог: Давид Самойлов — Александр Солженицын». Основываясь преимущественно на дневниковых записях Самойлова, Немзер рассмотрел его отзывы о солженицынском «Одном дне Ивана Денисовича» накануне публикации осенью 1962 года и сразу после нее. Самойлов тревожится относительно будущности писателя, на которого должна немедленно обрушиться шумная слава и вокруг которого будут распускаться «интеллигентские слюни»; он приветствует в повести Солженицына важное явление, не имеющее отношения к политике и важное своей художественной концепцией; в феврале 1964 года он записывает, что Солженицын нужен для перехода в новый период развития, в котором и он, Самойлов, хотел бы находиться и в котором будет восстановлено чувство независимости от угнетения (а через 12 лет, перечитывая эти свои строки, Самойлов пометил на полях: «Так это же „Доктор Живаго“!»). На середину 1960‐х годов приходится точка наибольшего сближения двух писателей, но очень скоро следует провал. 27 августа 1966 года происходит их единственная личная встреча — пятнадцатиминутный разговор около магазина в Жуковке. Обсуждали они «Раковый корпус», каждый защищал литературу от другого, и друг друга они не поняли. Самойлов восхищался личностью Солженицына (чем хуже будут обстоятельства, тем благороднее будет Солженицын), о текстах же говорил, что они всегда останутся хуже натуры автора. Свои упреки исторической концепции Солженицына и персонажам «Красного колеса» Самойлов сформулировал в писанной не для печати статье 1971 года «Александр Исаич. Вопросы». Высылка Солженицына за границу смягчила самойловские оценки, но вскоре он снова принялся упрекать Солженицына в «советодательстве», в том, что он «играет роль председателя земного шара». Именно в Солженицына метит запись от 9 марта 1974 года: «В России великий гражданин — обязательно ругатель. А чтобы ругательство его было услышано, должен и ругать-то на уровне ругаемых. Кто кого переплюет. Хуже всего, когда такой герой выступает с положительной программой, да еще посылает ее ругаемым». Из подобных критических реплик рождается программа «уездного Сен-Симона» в поэме «Крылатый струфиан» — сатира на крестьянскую утопию. Однако, заметил Немзер, критикуя такую утопию в варианте Солженицына, Самойлов сам в это время сочиняет поэму о Цыгановых, где ровно такая же крестьянская утопия изображена вполне всерьез и с полной симпатией. К концу жизни Самойлов стал пересматривать свое отношение к Солженицыну. 10 февраля 1990 года, за 13 дней до смерти, он пишет Л. К. Чуковской: «Пора разумным людям соединить воедино два проекта — Сахарова и Солженицына. Я прежде недооценивал конструктивные планы А. И.». Чуковская сделала это письмо известным, и Солженицын, по-видимому, не без учета этого стал перечитывать Самойлова и в конце 1994 — начале 1995 года написал о нем статью, где, в свой черед, адресует Самойлову упреки — и тоже далеко не всегда справедливые. Он пеняет Самойлову и за то, что в его стихах отсутствует еврейская тема, и за то, что он не упоминает в своих стихах Россию, и за интерес к балканскому, а не русскому фольклору, и за погруженность в себя и презрение к народу. Таким образом, заключил Немзер, у обоих писателей была потребность вглядеться друг в друга, а взаимопонимания — не было. Для взаимопонимания пятнадцатиминутного разговора недостаточно.
Завершились XXV Лотмановские чтения очень лотмановским аккордом: Татьяна Кузовкина (Институт гуманитарных наук Таллинского университета) представила две книги, изданные в серии этого университета «Bibliotheca Lotmaniana»: «Автопортреты Ю. М. Лотмана» (2106), подготовленные совместно докладчицей и С. М. Даниэлем, и сборник публикаций, воспоминаний и статей «Заре Григорьевне Минц посвящается…» (2017), изданный к 90-летию со дня рождения Зары Григорьевны.
Эткиндовские чтения
Слухи о смерти филологии сильно преувеличеныЧЕТВЕРТЫЕ ЭТКИНДОВСКИЕ ЧТЕНИЯ«Европейская поэзия и русская культура»(Европейский университет в Санкт-Петербурге, 28–30 июня 2006 года)[248]
Первая конференция, посвященная памяти Ефима Григорьевича Эткинда (1918–1999), выдающегося русского филолога, состоялась в Европейском университете (Санкт-Петербург) в 2000 году. С тех пор Эткиндовские чтения, проходящие раз в два года, сделались регулярными. 28–30 июня 2006 года в Петербурге прошли очередные, на сей раз Четвертые Эткиндовские чтения. Трехдневная конференция стала не единственным событием, которым петербуржцы почтили память Эткинда. В 2005 году была учреждена Эткиндовская премия, и в этом году состоялся ее дебют: 28 июня, перед началом конференции, ректор Европейского университета Н. Б. Вахтин огласил имена первых лауреатов, избранных жюри в составе: Всеволод Багно, Александр Долинин, Андрей Зорин, Катриона Келли, Жорж Нива, Вольф Шмидт, Кэрил Эмерсон и Михаил Яснов. Премия присуждается один раз в два года по трем номинациям:
1) за лучшую книгу западного исследователя о русской литературе и культуре;