— Тар-рен! Тар-рен!
Видение это было таким четким, что Тарен даже услышал голос барда.
— Отлично! На самом деле хватит валяться! — говорил Ффлевддур.
Тарен открыл глаза. Рядом с бардом сидел Гурджи, с тревогой глядевший на него.
Тарен протер глаза. Он не понимал, спит ли или бодрствует. На этот раз лица не исчезли. Он сощурился. Овечью шкуру сняли с окна, и солнечный свет проникал в хижину.
— Гурджи? И ты, Карр? — хрипло сказал Тарен. — Ффлевддур? Что с тобой случилось? От тебя осталась половина!
— Не тебе говорить о внешнем виде, старина, — усмехнулся бард. — Если бы ты мог видеть себя сейчас, уверен, ты не стал бы спорить со мной, кто из нас лучше выглядит.
Все еще не совсем пришедший в себя, Тарен обернулся к Гурджи, который радостно подпрыгнул и забил в ладоши.
— Добрый хозяин опять здоров! — закричал Гурджи. — С ним все в порядке! Нет ни стоналок, ни дрожалок, ни плясучих трясучек! И это верный, умный Гурджи, тот, кто заботился о нем!
— Это правда, — согласился Ффлевддур, — последние две недели он суетился и квохтал над тобой, как наседка, и заботился так, будто ты один из его любимых ягнят.
Гурджи радостно и гордо заулыбался.
— Из Каер Даллбен я летел стрелой, — продолжал бард, — э-э-э… ладно, почти как стрела. Правда, я немного заблудился, а затем повалил снег. Ллиан проваливалась в сугробы по самые уши, и, в конце концов, даже она вынуждена была остановиться. Некоторое время мы укрывались в пещере… Клянусь Великим Белином, я думал, что уже никогда не увижу солнечного света! — Ффлевддур потряс своим обтрепанным, в дырах и пятнах грязи, плащом. — В таком путешествии нетрудно и обноситься. Не говоря уж о том, что три четверти пути я не имел и крохи во рту. Просто умирал с голоду. К счастью, Карр нашла нас и повела кратчайшей дорогой.
Тут и Карр довольно пощелкала клювом.
— Что касается Даллбена, — не умолкал Ффлевддур, — то он был расстроен намного сильнее, чем хотел показать. Однако он сказал мне на прощание: «Тарен не сын пастуха, но останется он там или нет, решать ему».
Тарен улыбнулся.
— И вот я поспешил вернуться, как мог, — заключил свой рассказ Ффлевддур. — Увы, быстрее добраться до тебя я не сумел. — Он покачал головой. — Гурджи рассказал, что с вами случилось.
— Краддок мечтал о сыне, — медленно заговорил Тарен, — как и я мечтал об отце. Может быть, я был бы счастливее, если бы поверил ему, кто знает? Ни я, ни Гурджи не в силах были помочь ему. Ради Краддока я подал сигнал из рога Эйлонви. Если бы я сделал это чуть раньше, возможно, он бы и не погиб. Это был мужественный и гордый человек с добрым сердцем. Теперь он умер. Я долго берег последний зов моего боевого рога, и вот, когда потратил его, то, оказалось, потратил впустую.
— Впустую? — возразил Ффлевддур. — Я так не думаю. Ты сделал всё что мог, ты не пожалел использовать последнюю возможность спасти Краддока, а значит, старался не впустую.
— Есть то, чего ты не знаешь, — прямо посмотрел на барда Тарен. — То, чего не знает никто. Ведь первой моей мыслью было оставить Краддока на выступе над пропастью.
— Да ладно, — отмахнулся Ффлевддур, — у каждого человека бывают мгновения страха. Если бы мы все вели себя так, как нам часто хочется, потакали своим худшим чувствам и мыслям, немало горя прибавилось бы в Придайне. Считаются дела, а не мысли.
— Но в этом случае я приравниваю свои мысли к скверным делам, — холодно ответил Тарен. — Не страх меня сдерживал. Хочешь знать правду? Я стыдился своего неблагородного происхождения, так стыдился, что это отвращало меня от ни в чем не повинного человека. Я мог бы оставить Краддока умирать. Да, умирать! — выпалил он, — Потому что надеялся таким образом освободиться от него! Я стыдился быть сыном пастуха. Теперь я стыжусь самого себя.
Он уткнулся лицом в соломенную подстилку и больше не вымолвил ни слова. Друзья остались зимовать в хижине, и мало-помалу силы возвращались к Тарену. При первой же оттепели, когда снежный покров долины вспыхивал под острыми лучами солнца и ручьи вырывались из-подо льда, Тарен вышел за дверь ранним утром. Он стоял на пороге хижины, смотрел на склоны гор с бледно-зелеными пятнами прогалин и размышлял о том, что так давно томило его.
— Скоро станем собираться в дорогу, — сказал Ффлевддур, ходивший навестить Ллиан и лошадей, — Дороги очистятся. Озеро Ллюнет где-то неподалеку. С помощью Карр мы быстро отыщем его.
— Я долго и упорно думал об этом, — ответил Тарен. — Всю зиму я старался решить, что должен делать, и никак не мог найти ответа. Но одно мне ясно, и я сделал свой выбор. Я не стану искать Зеркало.
— Что ты говоришь? — вскричал Ффлевддур. — Я не ослышался? Прекратишь поиски? Именно теперь? После всего, что ты претерпел? Тарен, мальчик мой, ты поправил здоровье, но не мозги!
Тарен отрицательно покачал головой.
— Я не стану искать. Мой поиск принес горе всем вам. А меня он привел не к чести, а к стыду. Да, мне больно за того Тарена, который стоит перед вами. Я хотел быть благородного рода, так страстно желал этого, что поверил в то, что это правда. Высокое происхождение — вот то, что казалось мне самым главным в жизни. Я мог восторгаться Аэдданом, научился уважать Краддока. И все же считал, что простое происхождение принижает их, делает незначительнее, чем они есть на самом деле. Оттого и ценил меньше, хоть и восхищался ими от души. Теперь я понимаю, что это люди настоящие. Благородные? Да, они гораздо благороднее меня.
Тарен оглядел своих спутников. Они молчали, опустив головы.
— Я не горжусь собой, — тихо продолжал Тарен, — и никогда, может быть, не смогу. И если я вновь обрету чувство собственного достоинства, то найду его не в том, кем я был или кто я есть, но в том, кем я могу стать. Не по рождению, а внутри себя, в самом себе.
— Тогда всё решено, — сказал бард, — лучше всего будет собрать наши вещички и отправиться в Каер Даллбен.
Тарен отрицательно покачал головой.
— Я не смогу смотреть в глаза Даллбену или Коллу. Когда-нибудь. Но только не теперь. Я должен пойти своей дорогой, зарабатывая себе на хлеб. Малиновка сама должна искать червей для себя и своих детей. — Он неожиданно замолчал и добавил, глядя на барда, — Ордду. Это ее слова. Они коснулись только моих ушей. Теперь они проникли мне в сердце.
— Черви не самая аппетитная штука, если мне будет позволено высказаться, — поморщился Ффлевддур. — Но это правда, у каждого должно быть свое дело, свое умение. Взять меня, например. Я хоть и король, но лучшего барда ты не найдешь… — Струна на арфе лопнула, остальные напряглись, дрожали и, казалось, вот-вот порвутся. — Ладно, ладно, забудем, — засмущался Ффлевддур, — Если ты не хочешь возвращаться домой, тогда я предлагаю отправиться к Свободным Коммотам. Там любой мастер примет того, кто хочет чему-нибудь научиться.
Тарен подумал несколько мгновений, потом кивнул.
— Так я и сделаю. Теперь я не стану презирать ничье гостеприимство, будь это самый низкий по званию человек.
Бард расстроенно заморгал.
— Я… я… боюсь, что я не смогу пойти с тобой, старина. Меня ждет мое королевство. Конечно, для меня большее счастье бродить по свету свободным бардом, чем сиднем сидеть на троне. Но я уже слишком долго отсутствую.
— Значит, наши пути опять разойдутся, — печально сказал Тарен. — Придет ли время, когда мы наконец забудем слова прощания?
— Но Гурджи не говорит слов прощания доброму хозяину! — воскликнул Гурджи, — Нет, нет, скромный Гурджи всегда и топом и скоком будет поспешать за ним!
Тарен глубоко вздохнул.
— Твоя верность неоценима, друг мой, — улыбнулся он, — Я буду счастлив, если когда-нибудь смогу отплатить тем же.
— Нет, нет! — запротестовал Гурджи. — Никаких спасибок и улыбок не надо! Гурджи дает то, что хочет отдать его сердце! Он останется и ничего больше не просит. Когда-то ты утешил одинокого, не имевшего друзей Гурджи. Теперь позволь мне утешить доброго хозяина!
Тарен почувствовал горячую ладонь Гурджи в своей руке.
— Даллбен говорил правду, — промолвил Тарен. — Верность — что может быть дороже? Сила, мудрость? Твоя преданность важнее для меня сейчас, чем вся мудрость Придайна.
На следующее утро Тарен и Ффлевддур снова, уже в который раз, разъезжались в разные стороны. Несмотря на протесты барда, на его уверения, что Ффлевддур Пламенный никогда не заблудится и всегда выберет правильную дорогу, Тарен настоял, чтобы Карр проводила его. А потом, когда бард будет уже на верном пути, пусть возвращается в Каер Даллбен. Или, если захочет, может полетать на свободе, где ей вздумается.
— Я отпускаю тебя, — сказал Тарен, — потому что сам не знаю, сколько еще продлятся мои скитания и куда они приведут меня.
— А куда мы поедем? — спросил Гурджи. — Верный Гурджи без опаски и печалки последует за тобой, о да! Но куда сначала направится добрый хозяин?
Тарен стоял, не отвечая. Он смотрел на молчаливую хижину, на маленький холмик над могилой Краддока, и долина, в которой он провел долгие месяцы трудной жизни, вдруг показалась ему пустой и мертвой.
— Было время, — сказал Тарен, словно бы обращаясь к самому себе, — когда я считал, что строю здесь собственными руками свою тюрьму. Теперь я думаю: смогу ли я еще так же беззаветно трудиться и обрету ли столь же много, как в этой моей благословенной тюрьме?
Он повернулся к ожидавшему его Гурджи.
— Куда направимся? — Он опустился на колени, набрал полную пригоршню сухой травы и подбросил ее в воздух. Весенний ветерок понес легкие травинки на восток, в сторону страны Свободных Коммотов.
— Туда, — сказал Тарен. — Туда, куда дует ветер. Мы пойдем вместе с ним и следом за ним.
Ни Тарен, ни, тем более, Гурджи не хотели бросать овец на произвол судьбы. Поэтому они ушли из долины в сопровождении небольшой блеявшей отары. Тарен собирался оставить овец на ближайшем же крестьянском дворе, но прошло уже несколько дней пути, а он не видел ни одного хутора, ни единой хижины. Двое путников поначалу направлялись на юго-восток, но вскоре Тарен отпустил поводья Мелинласа, и хотя конь все время клонил больше к востоку, чем к югу, он мало беспокоился и не обращал на это никакого внимания, пока они не оказались у берегов ши