— Ну что ж, — деловито проворковала ткачиха, не обращая никакого внимания на растерянный взгляд Тарена, — в станок первым делом надо заправить нить. Разве я не говорила тебе, что все делается шаг за шагом, пядь за пядью, прядь за прядью?
— Хевидд Кузнец повторял мне, что жизнь — это кузница, где всегда есть и молот, и наковальня, и опаляющий горн, — вздохнул Тарен, усердно пытаясь посчитать бесчисленное множество нитей, — и я думаю, что отлично закалюсь до той поры, пока мой плащ будет готов.
— Жизь — кузница? — хмыкнула ткачиха, — Не-ет, ткацкий станок — вот жизнь, где нити дней твоих сплетены в замысловатый узор. Мудр тот, кто научится распознавать этот рисунок. Но если ты все же хочешь, иметь новый плащ. то лучше побольше работать и поменьше болтать. Или ты надеешься, что сбегутся сюда пауки и мигом сплетут тебе одежку из паутины?
Тарен выбрал узор и заправил концы пряжи в станок Он старательно водил челноком, пытался понять суть и смысл работы, но видел лишь бессмысленную и непонятною путаницу нитей. Ткань появлялась мучительно медленно, и к концу дня высунулся язычок материи величиной с ладонь.
— Неужели когда-то я мог считать ткацкое дело пустячным и легким занятием для слабых женщин? — сокрушался Тарен. — Нет, этот маленький деревянный челнок гораздо тяжелее, чем молот, щипцы и наковальня вместе взятые!
— Не челнок тяжел, — усмехнулась Двивач, — но твое неумение — тяжелая ноша, Странник. Мастерство — вот тот секрет, которым можно облегчить любую ношу.
— Открой мне этот секрет! — вскричал Тарен. — Научи, или я никогда так и не сделаю свой плащ!
Но Двивач только улыбалась.
— Секрет прост, Странник. Терпение. Им все начинается и кончается. И научиться этому ты должен сам.
Тарен с мрачным лицом вернулся к работе, уверенный, что станет таким же древним, как Двивач, пока закончит ткать свой плащ. Однако постепенно, когда руки его привыкли, челнок стал сновать туда-сюда в переплетении нитей, словно рыбка между водорослями, лоскут материи на станке все удлинялся и удлинялся, хоть Двивач похваливала его, сам Тарен своими успехами был не очень доволен.
— Узор, — бормотал он, нахмурясь, — он… даже не знаю… как-то не радует меня.
— Что ж, Странник, — согласилась ткачиха — никто не заставлял тебя, приставив меч к горлу. Выбор узора был твой собственный.
— Это так, конечно, — согласился Тарен, — но теперь, когда я вгляделся в него, то хотел бы выбрать другой.
— Ага, ага, — проговорила Двивач со своим коротким сухим смешком, — в этом случае ты должен будешь выбрать одно из двух. Или заканчивай плащ, которым ты будешь недоволен, или распусти сделанную ткань и начни всё снова. Потому что станок делает лишь тот узор, какой ему задан сначала.
Долго Тарен глядел на творение рук своих, потом глубоко вздохнул и тихо сказал:
— Пусть будет так. Я начну новый.
Следующие несколько дней он уныло вытаскивал из станка нити и вправлял новые. Зато после того, как Тарен проделал все это и начал ткать заново, он с радостью увидел, что материя растет намного быстрее, чем прежде. Руки его постепенно овладевали мастерством, а им самим овладевало хорошее настроение. Когда плащ был соткан, Тарен с гордостью поднял и расправил его на руках.
— Этот гораздо лучше прежнего! — воскликнул он. — Но теперь, надевая плащ, я всегда буду помнить о тысячах нитей, из которых его соткали!
Гурджи издал победный вопль, а Двивач одобрительно покивала головой.
— Хорошо соткано, — сказала она. Взгляд ее острых булавочных глазок смягчился, и казалось, она тихо улыбалась про себя. — В твоих пальцах появилось мастерство, Странник, — промолвила она с непривычной мягкостью и почти нежностью. — Из тебя можно бы сделать одного из лучших ткачей в Придайне. Правда, мое веретено частенько проходилось по костяшкам твоих пальцев, но, согласись, не поучив, не научить. Живи, если хочешь, в моем доме, работай на моем станке, и я научу тебя всему, что знаю сама.
Тарен долго колебался с ответом, и ткачиха, улыбнувшись, заговорила снова.
— Я знаю, что у тебя на сердце, Странник, — сказала она, — Путь молодого человека беспокоен, и молодой девушки тоже… Я стара, но все же кое-что помню. Она хитро улыбнулась. — По твоему лицу вижу, что ты стремишься в дорогу и не желаешь оставаться в Коммот Гвенит.
Тарен согласно кивнул.
— Я хотел стать кузнецом, надеялся стать ткачом. Но ты верно угадала: это не тот путь, по которому мне суждено идти.
— Тогда распрощаемся, — ответила ткачиха. — Но предупреждаю тебя, — добавила она своим резким, словно треск сухой веточки, голоском, — узор, который выткан на полотне жизни, не распустишь так же легко, как на ткацком станке.
И снова Тарен и Гурджи двинулись в путь. Они упорно продолжали ехать на север. Вскоре Коммот Гвенит остался далеко позади. Хотя на плечах Тарена был новый плащ, а в ножнах на боку висел новый клинок, не радость и удовольствие чувствовал он, а неясное беспокойство. Последние слова ткачихи Двивач вертелись у него в голове, и неожиданно вспомнился другой ткацкий станок, тот, что стоял в странной хижине на далеких Болотах Морвы.
— Ордду, Ордду, — твердил он. — Неужто на ее станке были не просто шерстяные нити, а нити судьбы? И почему врезались мне в память ее слова о малиновке, которая сама добывает себе червей? Выбрал ли я сам узор своей жизни, или я не более чем нить на её станке? Если так, то немногого стоит эта нить. В любом случае, — грустно улыбнулся он, — вся она в узелках и здорово запутана.
Но эти мрачные мысли вылетели из головы, как только Мелинлас вынес его на вершину холма и перед ним открылось самое прекрасное селение, какое он когда-либо видел. Высокие ели и стройные лиственницы окружали широкий простор хорошо ухоженных, богато зеленеющих полей. Аккуратные тростниковые крыши белых хижин поблескивали на солнце. Даже воздух казался особым — холодным и напоенным терпким запахом хвои. Сердце забилось сильнее, когда он смотрел на всё это, и странное возбуждение охватило его.
Гурджи подъехал к Тарену.
— Добрый хозяин, может, мы остановимся здесь?
— Да, пожалуй, — задумчиво проговорил Тарен, блуждая взглядом по зеленеющим полям. — Да, здесь мы сможем передохнуть.
Он направил Мелинласа вниз по склону. Гурджи на своем пони нетерпеливо трусил следом. Перейдя мелкий ручей, Тарен увидел крепкого старика, копавшего землю у самой кромки воды. Рядом с ним стояла пара деревянных ведер на коромысле, и он аккуратно ссыпал туда полные лопаты светло-коричневой земли. Его седые, отливающие металлом волосы были коротко стрижены, лицо обрамляла небольшая, тоже тщательно подстриженная бородка. Несмотря на возраст, руки этого человека казались такими же могучими и сильными, как у Хевидда Кузнеца.
— Приветствую тебя, мастер Землекоп! — поздоровался Тарен. — Что это за селение?
Человек обернулся, вытер изборожденный морщинами лоб тыльной стороной ладони и поглядел на Тарена спокойными и внимательными голубыми глазами.
— Вода, в которой стоит твоя лошадь и мутит ее своими беспокойными копытами… это Папоротниковый ручей. А селение? Коммот Мерин.
Глава 19
— Я сказал тебе, где ты находишься, — добродушно продолжал человек, когда Тарен понудил Мелинласа попятиться и спешился на берегу ручья. Теперь скажи мне, кто ты? Что привело тебя в наши места, которых и названия не знаешь? Может, ты сбился с пути? Искал другое селение и набрел на Коммот Мерин случайно?
— Меня зовут Тарен Странник, — ответил Тарен. — Что же касается моего пути, — горько усмехнулся он, — то не могу с уверенностью сказать, что потерял его, ибо не знаю сам, где проложен этот путь.
— Тогда Мерин такое же подходящее место для остановки в пути, как и любое иное, — сказал человек. — Пойдем со мной, если не побрезгуешь моим гостеприимством.
Он кинул последнюю лопату глины в деревянное ведро, Тарен поспешно предложил свою помощь и подставил плечо под коромысло. Но ведра оказались намного тяжелее, чем рассчитывал Тарен. Лоб его вскоре покрылся испариной, он шатался под непосильным грузом, а груз этот с каждым шагом, казалось, становился вдвое тяжелее. И хижина, на которую указал человек, словно бы удалялась, убегала от них.
— Если ты собираешься обмазать глиной свою потрескавшуюся печную трубу, — пыхтел Тарен, — то далековато же отправился за глиной!
— Ты не так приладил коромысло на плечах. Хитрость небольшая, но уметь надо, — широко улыбнулся человек, глядя на мучения Тарена.
Он легко перекинул через плечо коромысло, которое с радостью уступил ему Тарен, и так резво зашагал вперед, что вскоре обогнал своих спутников, несмотря на тяжелую ношу. Придя в длинный сарай, он вывалил глину в огромную деревянную кадку, затем кивком пригласил путников войти в дом.
Внутри Тарен увидел ряды полок, на которых стояла глиняная посуда всевозможной формы и размеров — сосуды из обожженной глины, изящные кувшины, пузатые горшки, миски и тарелки. Среди них попадались вещи, сделанные с таким мастерством и такой красоты, что у Тарена перехватило дыхание. Только однажды, в сокровищнице лорда Гаста, он видел работу, подобную этой. Изумленный, он повернулся к старику, который тем временем ставил на дубовый стол миски и чашки.
— Понимаю теперь, какую глупость я сморозил, спрашивая, не собираешься ли ты чинить печную трубу, — сказал Тарен, смиренно кланяясь. — Если это твоя работа, то я видел кое-что из твоих вещей раньше и знаю тебя. Ты Аннло Велико-Лепный.
Гончар небрежно кивнул.
— Да, это моя работа. Если ты ее видел раньше, то на самом деле знаешь меня. Потому что я давно занимаюсь этим ремеслом, Странник, и уж не знаю толком, где кончается глина и начинается Аннло… Впрочем, это уже одно и то же.
Тарен пригляделся к сосудам, собранным в доме. Он разглядывал только что законченную чашу для вина, которая была сделана с большим мастерством, чем та, в сокровищнице лорда Гаста. Он рассматривал длинный, заляпанный глиной стол, на котором выстроились кувшинчики с краской, пигментами и глазурью. Теперь Тарен с удивлением обнаружил: то, что поначалу он принял за обычную посуду, было так же красиво, как и дорогая чаша для вина. Всё-всё здесь вышло из-под руки мастера. Он повернулся к Аннло.