И снова сон бежал от него. Тарен вышел наружу. В чистом, прозрачном воздухе звезды казались холодными бело-голубыми льдинками и висели над самой головой. Он постарался не думать о Хен Вен. В конце концов, он должен достичь Каер Датил, и ему еще предстоит выполнить это. Над головой пролетела сова, молчаливая, как недвижная ветка вяза. Бесшумной тенью появился Медвин.
— Не спишь? — спросил он. — Нельзя начинать путешествие с бессонной ночи.
— Я страстно мечтаю закончить это путешествие, — откликнулся Тарен. — Временами мне кажется, что я уж больше никогда не увижу родной Каер Даллбен.
— Людям не дано знать конца их путешествия, — загадочно сказал Медвин. — Может случиться, что ты никогда не вернешься в дорогие для тебя места. Но какое это имеет значение, если то, что ты должен сделать, находится здесь и теперь?
— Мне кажется, — тихо произнес Тарен, — знай я, что никогда не увижу свой дом, я хотел бы остаться здесь, в этой долине.
— Твое сердце молодо и не зачерствело, — сказал Медвин. — Да, если я правильно читаю в сердцах, ты из немногих, кого я бы принял здесь. Ты можешь остаться, если пожелаешь. И прямо сейчас. А свое дело поручить друзьям, тем, что пришли с тобой.
— Нет, — сказал Тарен после долгой паузы, — я взвалил его на себя по собственной воле и по своему выбору.
Тарену казалось, что вся долина шепчет на разные голоса, прося, призывая, умоляя его остаться. Холмы внушали мысль об отдыхе и покое. Озеро плеском своих вод говорило о солнечном свете, томящемся и дробящемся в его прозрачных и чистых глубинах, напоминало о радостных играх выдр, резвившихся на его берегу. Тарен закрыл свои уши и запер душу.
— Нет, — быстро сказал он, — я решил давно и не хочу менять своего решения.
— Пусть будет так, — мягко произнес Медвин, кладя руку на плечо Тарену. — Я дарую тебе самую малость: ночной отдых. Спи хорошо и спокойно.
Тарен не помнил, как он вернулся на сеновал, как уснул. Но проснулся он в сети солнечных лучей бодрый, освеженный глубоким и крепким сном, и с новыми силами. Эйлонви и бард уже позавтракали, и Тарен с удовольствием увидел, что Гурги присоединился к ним, сидит и облизывается, сытый и веселый. Как только Тарен появился, Гурги взвизгнул от радости и стал весело кувыркаться у его ног.
— О радость! — верещал он. — Гурги готов к новым шаганьям и скаканьям! К новым подкрадкам и подглядкам! Великие лорды были добры к счастливому, веселому Гурги!
Тарен заметил, что Медвин не только подлечил ногу Гурги, но и вымыл его и причесал. Правда, тот успел уже вываляться в листьях и сухих соломинах, которые забавно торчали в его кудлатой голове, похожей на большой репей. И еще заметил Тарен, седельная сумка верной Мелингар была набита битком, а через седло были перекинуты теплые плащи для всех них.
Старец собрал вокруг себя готовых отправиться в дорогу путников и сел на землю в середине круга.
— Армии Рогатого Короля сейчас опережают вас на день пути, — сказал он. — Но если вы пойдете по той тропе, которую я вам укажу, и будете двигаться быстро, то сумеете нагнать время, которое потеряли. Не удивлюсь, если вы доберетесь до Каер Датил на день или два раньше их. Тем не менее предупреждаю вас, что горные пути не так просты и легки. Коли вы желаете спокойной и легкой дороги, я могу провести вас опять на ту тропу, с которой вы сошли, к долине Истрад.
— Но тогда мы будем опять плестись вслед за Рогатым Королем! — воскликнул Тарен. — И будет меньше шансов обогнать его, а опасностей гораздо больше.
— Не надейся, что горы менее опасны, — предупредил его Медвин. — Хотя эта опасность, конечно, иного рода.
— Ффлам расцветает от опасности! — заявил бард и с опаской глянул на свою задрожавшую арфу. Но струна лишь загудела, оставшись целой. — Пусть обрушатся на нас горы или все воины Рогатого Короля разом, я не дрогну!
И струна все же лопнула, что привело барда в некоторое смущение.
— Мы пойдем в горы, — просто и твердо сказал Тарен.
— Хоть раз ты, не колеблясь, принял правильное решение, — вставила Эйлонви. — Горы, конечно же, не станут стрелять в нас из лука и разить копьями. И посмотрим еще, так ли страшны их опасности. Ты, Помощник Сторожа Свиньи, растешь в моих глазах, — добавила она задиристо.
— Тогда внимательно слушайте, смотрите и запоминайте, — повелительно сказал Медвин. Пока он говорил, руки его проворно двигались, создавая из глины крохотное подобие холмов, тропинок между ними, по которым Тарену было легче, чем по карте, нацарапанной Ффлеуддуром, запомнить весь предстоящий им путь.
Медвин закончил. Вещи и оружие путников были навьючены на Мелингар. Старец повел их прочь из благословенной долины. С каждым шагом Тарен осознавал, что тропинка, уводящая их из долины, исчезнет навсегда, стоит лишь Медвину покинуть их. Назад нет возврата.
Спустя некоторое время Медвин остановился.
— Ваш путь теперь лежит на север, — сказал он, — а здесь мы расстанемся. Ты, Тарен из Каер Даллбен, слушай свое сердце, и оно подскажет тебе, правильное ли решение ты принял. Может быть, мы встретимся вновь. Тогда ты расскажешь мне обо всем. А до тех пор прощайте!
Прежде чем Тарен успел открыть рот и поблагодарить Медвина, белобородый старец исчез, будто холмы поглотили его. И путники остались одни на каменистом, продуваемом ветрами нагорье.
— Ладно, — сказал Ффлеуддур, поправляя арфу за спиной, — зато уж если мы встретим волков, то теперь-то они будут знать, что мы друзья Медвина.
Первый день похода оказался не таким трудным, как предполагал Тарен. На этот раз он шел впереди. Бард согласился шагать следом, после того как он несколько раз перепутал наставления Медвина и упорствовал в своем заблуждении, пока струны на арфе не стали лопаться одна за другой.
Они без устали карабкались вверх, хотя солнце уже склонялось к западу и пора было сделать передышку. Дорога, которую им указал Медвин, была трудной, каменистой, осыпающейся под ногами, но зато шла прямо и не терялась.
Горные ручьи, чья чистая и холодная вода бурлила и пенилась вокруг валунов, словно бы танцуя, неслись вниз, к долине, усеянные играющими блестками солнечных бликов. Воздух был бодрящим, но стылым и обжигающим. И путники были благодарны Медвину за теплые плащи.
В расселине протяженного ущелья, защищенного от ветра, Тарен велел остановиться. Они прошли за день длинный путь, хорошо продвинулись вперед, гораздо дальше, чем он предполагал. И Тарен не видел причин продолжать изнурительный путь и ночью. Они привязали Мелингар к стволу одного из низких деревьев, росших прямо из скалы, и рядом, на ровной площадке, разбили свой лагерь. Дети Котла не могли здесь появиться, а войско Рогатого Короля осталось далеко внизу, и Тарен без всяких опасений развел костер. Пищу Медвина готовить не требовалось, но пламя согревало и веселило их. Когда ночные тени спустились с вершины горы и надвинулись на ущелье, Эйлонви вынула свой золотой шар и укрепила его в расщелине большого камня.
Гурги, который, на удивление, за все время пути не издал ни единого стона или даже тяжкого вздоха, уселся на валун и принялся с наслаждением расчесывать свою свалявшуюся шерсть. После мытья и причесывания у Медвина это, кажется, вошло у него в привычку. Бард, тощий, несмотря на огромное количество съеденного за ужином, как всегда, натягивал и надвязывал лопнувшие струны.
— Ты все время, с тех пор как повстречался нам, носишь эту арфу с собой, — сказала Эйлонви, — но ни разу так и не сыграл на ней. Словно хотел молвить что-то, а вместо этого показал всем язык.
— Не ожидала ли ты, что я стану бренчать веселые мотивчики, когда Дети Котла наступали нам на пятки? — ответил Ффлеуддур. — Не думаю, что это был подходящий момент. Но… Ффлам всегда любезен с дамами, поэтому, если тебе и впрямь хочется услышать мою игру… — добавил он, смущенный и довольный. Он умолк и закатил глаза к небу.
Потом стал словно бы убаюкивать свой инструмент в одной руке, в то время как пальцы второй мягко коснулись струн. И полилась нежная мелодия, почти такая же тонкая и изящная, как изгиб арфы, словно голос, поющий без слов.
Тарен слушал мелодию, и свои собственные слова, повторяющие все изгибы и извивы звучащей невидимой нити, рождались в нем, в его душе.
Дон-н, дон-н! Дом-м, дом-м! Слова такие неуловимые, что нельзя было быть даже уверенным, что они существуют, невозможно было ухватить, остановить их, оставить в памяти. Но они значили что-то очень радостное и почти видимое внутренним взором. Поля и сады Каер Даллбен, золотые дни осени и свежие зимние утра с розовым солнцем на снегу.
Вдруг арфа умолкла. Ффлеуддур сидел, склонив голову к струнам, на его длинном лице застыло изумление.
— Ну и ну, вот так сюрприз, — наконец произнес он. — Я собирался сыграть что-нибудь живое, веселенькое, из того, что так любил мой военачальник. Чтобы вы стали посмелее, вы понимаете меня? А на самом деле, — он слегка обескураженно повертел в руках арфу, — на самом деле я никогда не знаю, что ей вздумается исполнить. Вот такую шутку она со мной сыграла и сейчас. Мои пальцы двигались, но, мне кажется, арфа играла сама по себе, не подчиняясь им.
Он несколько настороженно прикоснулся к струнам и замер, слушая тонкий, едва уловимый звук.
— Возможно, — продолжал Ффлеуддур, — это имел в виду Талиесин, который, вручая мне эту арфу, намекнул, что оказывает большую милость. Надо вам сказать, когда я шел в совет бардов на экзамен, у меня в руках был скорее печной горшок, чем настоящая арфа. Ее отдал мне за ненадобностью один из менестрелей. На этой печной арфе я грохнул, вернее, угрохал несколько песен. Вот она, та самая арфа. И надо же, как она распелась! Но учтите, что тогда я принял ее с благодарностью. Ффлам никогда не смотрит в рот дареному коню. В данном случае правильнее было бы сказать — в струны дареной арфе.
— Это была печальная мелодия, — сказала Эйлонви. — Но странно, что она не оставила в моем сердце печали. Это похоже на облегчение и очищение после того, как всласть поплачешь. Я почему-то видела море, которого никогда не видела. Или нет, видела в детстве. — При этих словах Тарен фыркнул, но Эйлонви не обратила на него никакого внимания. — Я видела волны. Они бились о камни, вспенивались, и все заслоняли высокие белые гребни. Белые Лошади Ллира, вот как они называются. На самом деле это всего лишь волны, бегущие чередой к скалам, спешащие разбиться о них.