Выпуклые лица троеградских воинов косились на меня с ледяной недоброжелательностью, от которой пробирала дрожь. Я поспешила миновать их территорию, совершенно забыв, что мне надо вернуться на знакомую тропу. Но, поплутав между могил, все-таки вышла к Защитнику. Ангел с поднятым мечом в плотных сумерках выглядел куда более грозным. Однако если в первую нашу встречу лицо его светилось суровым и, бесспорно, справедливым величием, то теперь я ясно различила в этом облике решительный и непонятный протест.
Я невольно остановилась. Возникла уверенность, что если я сделаю хоть шаг мимо него, то меч опустится. Все в нем говорило – нельзя, нельзя, нельзя. «Как будто проход дальше был возможен только с тобой!» – обиженно подумала я.
Вдохнув в легкие побольше воздуха, я все-таки сделала шаг вперед. Мои глаза не отрывались от пустых глаз ангела. Еще один шаг. Мне почудилось, что меч стал опускаться…
Иллюзия! Я засмеялась и заплакала одновременно, повернулась и вместо того, чтобы броситься налево, побежала направо – там дорога была гораздо шире, и по ее краю получится пройти, не рискуя пострадать от ангельского меча, при условии, конечно, что он опустится. Слезы туманили взор, мне чудилось движение, но я невредимой добралась до леса. Того, через который проходили мы, когда шли к могиле твоей сестренки, или другого? Должно быть, другого, ведь я свернула не туда. Но, испуганная и растерянная, я пыталась скрыться от Него – в ушах продолжало стучать, – надвигающейся ночи и кошмаров, которые она несла вместе с собой.
Как и в том леске, здесь было много могил, старых, совсем заброшенных. Наверное, лес вырос уже потом, когда этот участок кладбища пришел в запустение. В сумраке я спотыкалась о покосившиеся плиты, почти полностью скрытые под землей и заросшие мхом.
И вдруг услышала твой голос.
Слезы сразу исчезли, сердцебиение успокоилось. Как завороженная, я пошла вперед, уже не обращая внимания ни на темноту, ни на надгробия – ноги сами переступали через них, хотя глаза решительно ничего не видели. Еще не слыша толком, что ты говоришь, я оказалась очарована твоим голосом. Твердый и уверенный, он разносился над глухотой кладбища чарующей звонкостью…
– Il est minuit; on ne voit plus un seul omnibus de la Bastille à la Madeleine. Je me trompe; en voilà un qui apparaît subitement, comme s’il sortait de dessous terre. Les quelques passants attardés le regardent attentivement; car, il paraît ne ressembler à aucun autre!..[5]
За деревьями показался просвет, в наступающей тьме уже почти незаметный. Я пошла на него – и на твой голос. Не понимая почти ни слова, я была очарована тем, что ты декламировал; незнакомые слова погружали меня в недра прекрасной, жестокой и печальной истории…
– L’omnibus, pressé d’arriver à la dernière station, dévore l’espace, et fait craquer le pavé… Il s’enfuit!..[6]
Я осторожно выглянула из-за деревьев. Ряд высоких надгробий мешал мне видеть как следует, но я все-таки разглядела тебя. В этой части кладбища были просторные тропы, сходящиеся в совершенно пустом центре, у которого раскинулся громадный гранитный памятник. Он представлял собой ровные плиты, выложенные таким образом, что широкие ступени вместо того, чтобы вести к могильной плите, поднимались к трону, суровому в своей простоте: ровно положенная плита – седалище; две, поставленные поперек, – ручки; еще одна позади, очень высокая – спинка, увенчанная латунным барельефом с надписью. На этом холодном гранитном кресле в задумчивой позе раскинулся старик в длинном одеянии, он походил на какого-нибудь древнегреческого мудреца. Каким величественным казался этот памятник, затерявшийся в самых недрах кладбища!..
Ты был рядом со ступенями. Усилившийся ветер трепал твои волосы и развевал шарф, одна рука утонула в кармане пальто, другая сжимала раскрытую книгу, плотно прикрепившую к себе твой взор. Ты стоял очень прямо и читал громко и с чувством, словно тебя окружали невидимые слушатели, которые с трепетом ловили каждое твое слово. Немудрено: чтобы послушать такое чтение, можно и выглянуть из уютного склепа, показаться из всеми забытой могилы. Слова превращались в заклинания и заставляли пожирать тебя восторженным взглядом, пропитываться каждой строкой и в нетерпении ждать продолжения, а ведь я ничего не понимала!.. Что же чувствовал тот, кто понимал?
Я медленно опустилась на землю и села, втиснувшись между старым надгробием и горкой мха, и прислонилась к стволу дерева. Мне не хотелось прерывать твоего чтения, хотелось слушать. И не только мне. Минут через пять я увидела, как заколыхался ближайший куст, и из него показалась мордочка кролика. Зверек с любопытством шевелил ушами и не боялся быть обнаруженным. Я подумала, что он слишком мал и неосторожен, совсем неопытен, но еще через какое-то время заметила у могил кошку. Она как будто не подозревала ни обо мне, ни о кролике, и вообще ни о ком на свете, просто сидела и неотрывно смотрела в твою сторону. Как и дрозд, бесстрашно приземлившийся на одну из мраморных плит.
Стало смешно: я словно была главной героиней мультфильма о Белоснежке или Золушке – сижу, окруженная зверятами и птичками, и все мы вместе вполне дружно наблюдаем за тобой, потерянные в читаемой истории. Даже эта мысль проплыла как-то отдельно от меня, рядом, и наблюдательность тоже была словно не моя; вся я оказалась пленена словами, разносившимися по кладбищу.
– Il s’enfuit!.. Il s’enfuit!.. Mais, une masse informe le poursuit avec acharnement, sur ses traces, au milieu de la poussière…[7]
Я подтянула к себе колени, положила на них голову и прикрыла глаза. Все во мне обрело совершенный мир, страх полностью исчез, восторг тобой тоже притупился и уступил место долгому плаванию, в которое отправилось мое сознание, ведомое твоим голосом. Мне виделась карета, мчащаяся по мостовой, и крик отчаяния, вздымаемый к темному городскому небу прошедших времен.
Уже сквозь подступающую дымку я отметила, что ты на минуту остановился и сказал кому-то:
– Нет, сегодня я читаю по-французски. Завтра. Эту же книгу? Хорошо. Il s’enfuit!..
Я открыла глаза. Вокруг стояла непроглядная темнота. Меня окружал только шорох листвы. Ноги затекли, руки совсем замерзли и не желали двигаться. Я вцепилась онемевшими пальцами в ближайшую ветвь и с большим трудом подняла себя с мерзлой земли. Пошатываясь и спотыкаясь, вышла из леска. Из-за плотных туч выглянула луна, и я увидела, что тебя нигде нет. Конечно, ты давно ушел, так и не узнав, что я стала свидетельницей твоего чтения!.. Но что мне делать теперь? Искать выход с кладбища в полной темноте было заведомо проигрышной затеей, и это не говоря о том, что ворота наверняка уже закрыты, а твой автомобиль давно пребывает рядом с твоим домом. С другой стороны, мне грозила опасность замерзнуть.
Я прислушалась, стараясь поймать голоса птиц. Увы, вокруг по-прежнему царила мертвая тишина.
Вздохнув, я протиснулась мимо двух могил и вышла на то место, где несколько часов назад стоял ты. Мне открылось было большое полукружие могил, но тут луна снова зашла за тучи, и я осталась в полной темноте. Делать нечего; я присела на ступени, ведущие к памятнику, и воззрилась во мрак, из которого едва проступали очертания надгробий. Хотелось снова уснуть, чтобы скоротать время до утра, но никак не получалось. Холодный ветер проносился по кладбищу, роняя тут и там пугающие стоны, где-то далеко хлестали в воздухе троеградские ленты, и лица суровых воинов нет-нет да и всплывали в сознании… Пожалуй, мне было жутковато, но это ощущение не шло ни в какое сравнение с тем страхом, что пригнал меня сюда в поисках твоего утешения. Странно!
– Меня не должно быть здесь, – наконец сказала я и подышала на замерзшие руки. Подумала немного и добавила: – Не должно, но так получилось.
Никто не ответил. Мне представились сонмы призраков с застывшими лицами, еще более холодными, чем ночной ветер, – недоуменные, жесткие, ожидающие объяснений. Ну что ж, подумала я, если мне не пришлось объясняться с птицами, почему бы не объясниться с мертвыми?
– Я оказалась здесь случайно, – заверила я. – И теперь не могу выйти. Темно, выхода не найти. И ворота, скорее всего, закрыты. А еще, если честно, мне боязно проходить одной мимо Защитника. Мне кажется, он совсем не хотел, чтобы я сюда заходила.
Снова нет ответа. Ветер продолжал подвывать, ленты шелестели в его беспощадных потоках.
– Я надеюсь, что не очень мешаю вам здесь, – предприняла я еще одну попытку оправдаться. – В любом случае, извините, что так получилось. Как рассветет, я сразу уйду.
Тишина.
Время шло. Я решила больше не досаждать мертвым своими разговорами и молча смотрела в темноту, а когда выглядывала луна – на надгробия. Мне уже начинало казаться, что я останусь здесь навсегда. Сначала на ступенях, потом – под одной из плит: уж слишком холодно. Не особенно тревожное чувство, даже если думать о том, что я тебя больше не увижу… Как страшно было поймать себя на этом, но среди могил сложно мыслить категориями привычной жизни, все это отступает куда-то, оно находится рядом с тобой, но раньше оно хранилось внутри, а теперь нужно найти желание и силы, чтобы протянуть руку, ухватить неповоротливую цепь реальности и притянуть ее к себе.
Сознание этого дало мне понять, что дело плохо, и замерзшие губы сами собой вымолвили в темноту:
– Иль санфюи!..
Случайно сорвавшиеся слова, которые ты так завлекательно декламировал здесь, едва не заставили меня начать читать что-нибудь по памяти, уже без страха, что мертвым надоест. В конце концов, многим наверняка откровенно скучно лежать в земле и только и слышать, что шорох листьев! Но сзади на мое плечо опустилась чья-то костлявая, жесткая рука.
Я повернула голову. Надо мной склонился, была уверена я, пожилой человек, хотя луна не выглядывала и я не могла его разглядеть.