Я взяла сумку, выбежала на улицу и почти бегом направилась по дороге, по которой еще совсем недавно меня заботливо вел Юный Чтец, рассказывая свою сбивчивую и трогательную историю о любви к книгам.
Дождь уже закончился, солнечный свет играл в глубоких лужах. Пасмурный день превратился в золотистый и свежий вечер, так и пророчащий новые свершения… и грозящий вызвать ностальгическую тоску. Балансировать между этими двумя крайностями было крайне тяжело, и я почти рухнула в сторону новых свершений и необычно бодрого настроения, и без того казавшегося мне неуместным, когда увидела тебя.
Ты стоял, как мне показалось, там же, где мы расстались несколько часов назад, как будто с той минуты и не думал двигаться с места. Ты смотрел куда-то в сторону, вид твой был задумчив, печален и окружен плотным облаком недавней трагедии.
Я опустила взгляд, собираясь, прежде чем подойти к тебе, стереть с лица бодрую улыбку. Глаза уперлись в кровавые брызги на асфальте. Они длинной загогулиной следовали от камешка к камешку, ближе к луже стекались в одно сплошное пятно и тонули в ней. Там что-то сверкнуло; я нагнулась и подняла ключ на цепочке. Тот самый, который нашла на улице Ангела Разиэля, и тот самый, что оказался в корзинке на подоконнике вместе с другими найденными ключами.
Не отерев ключ от воды и крови, я сунула его в карман пальто и подошла к тебе.
– Что случилось?
Ты вздрогнул и обернулся. Приятно было заметить, что черты лица у тебя чуть расслабились и, кажется, при одном моем виде ты почувствовал себя лучше, хотя и пытался не показать этого.
– Помнишь девочку? Ты говорила, что видела ее у своего окна.
– Да, – подтвердила я. – А когда уходила сегодня, то оглянулась и увидела ее рядом с тобой.
– Она подошла ко мне, я даже не расслышал, что она сказала… Потом повернулась и побежала. Там, – ты указал на кровавые разводы на асфальте, – ее сбила машина. Не знаю, как такое могло произойти. Никто ничего не успел понять…
– Насмерть? – расстроилась я.
– Не знаю, ее увезли на «Скорой». Тут долго шло разбирательство, и я почему-то не мог заставить себя уйти. Ладно. – Ты вымученно улыбнулся и постарался сделать свой взгляд строгим. – Зачем ты вернулась? Мы же вроде договорились, что больше не будем видеться.
– И не будем! – пообещала я и указала на сумку. – Я в аэропорт. Уезжаю.
Твое лицо претерпело чудесные изменения. Нарочитая суровость сменилась недоверием, потом – неприятным удивлением и, наконец, чистой, незамутненной яростью.
– Нет! – Ты схватил меня за плечи с такой силой, что мне стало больно. – Ты никуда не поедешь!
– Почему это?
– Ты не можешь уехать! Ты нужна мне! – Ты практически выкрикнул это и сильно встряхнул меня.
Должно быть, выражение моего лица тоже менялось стремительно – сначала легкий испуг, удивление и – счастливая, понимающая улыбка.
Я нужна тебе! Ты и мысли не допускаешь, что можешь больше меня не увидеть.
Увидев мою улыбку, ты разжал пальцы и стал выглядеть совсем потерянным.
– Ты мне тоже нужен, – сказала я. – Сейчас я должна уехать, но обязательно вернусь, и у нас все будет хорошо.
Мы немного помолчали.
– Давай все-таки расскажем свои секреты, – предложила я. – У нас будет время, чтобы подумать о них.
– Ладно, – согласился ты, все еще переводя напряженный взгляд с моего лица на сумку и обратно – не верил, что я действительно уеду и что какое-то время ты при всем желании не сможешь меня увидеть. – Но ты ведь все равно вернешься, каким бы он ни оказался?
– Конечно! Я могла бы спросить у тебя то же самое. Останешься ли ты, если я расскажу тебе.
– Ладно, – повторил ты уже задумчиво, поднял на меня глаза, в которых в этот момент убийственная серьезность могла посоперничать с серьезностью твоего Ангела, и сказал: – У меня была девушка. Ее звали Лилия.
– Светловолосая? – я вспомнила владелицу расчески.
– Да. Я убил ее. – Ты подумал и счел нужным уточнить: – Буквально.
В голове само собой всплыло следующее воспоминание – о полуразложившемся трупе на улице Ангела Разиэля. Мне ужасно хотелось поддержать тебя: взять за руку, обнять. Как некстати твой Асфодель велел нам отойти друг от друга! А ведь я ни на секунду не испытала страха. Любой в забытьи может убить того, кто причинил ему боль. Если кто-то вдруг скажет, что это неправда, то он не знает, что такое настоящая боль.
– У меня была дочь, – открыла я свой секрет. – Ее звали Лилия. Я убила ее. Буквально. – Мое уточнение прозвучало более жалко, чем твое: – Я не хотела, но так получилось.
Ты кивнул. Я заметила, что твоя рука непроизвольно дрогнула, – ты тоже захотел меня утешить.
– Как странно, – продолжила я. – Наши секреты прозвучали почти одинаково!
– Да уж. – Ты вымученно улыбнулся. – Возвращайся скорее, ладно?
– Вернусь как только смогу, – пообещала я.
Я с трудом сдержала еще один порыв броситься тебе на шею, махнула рукой и, придерживая сумку, побежала, боясь остановиться хотя бы на секунду и повернуть голову. Если бы я оглянулась и увидела тебя, то уже не смогла бы уехать, упустила бы свой шанс, как Орфей упустил Эвридику, и кто знает, возможно, это погубило бы всех нас.
Но все обошлось. Когда я решилась остановиться и с опаской оглянулась, то увидела только вымокший город, серый и безликий, по которому скользили, тщетно пытаясь оживить его, золотистые лучи заходящего солнца. Лишь одно действительно прибавляло ему жизни – звонкое и зловещее «сви-ри-ри», вдруг громкой переливчатой песней разнесшееся по пустеющим улицам.
[протокол беседы с гражданкой Р-й, шесть месяцев после происшествия]
Для начала расскажите о себе. О своей семье, отношениях внутри семьи.
Я родилась в поселке Н***. Его центром был сахарный завод, почти все жители поселка работали там. Мои родители в том числе. Когда мне было шесть, они развелись и отец увез меня в город. Мама осталась в поселке и продолжала работать в заводской лаборатории. В нашей семье никогда не было особых конфликтов, а развод отец объяснял просто: они с мамой больше не могли жить вместе. Так что обошлось без скандалов и моральных травм. Родители бо́льшую часть дня были на работе, за мной присматривали либо бабушка, либо соседка. Я не была привязана к ним слишком сильно.
Вы виделись с матерью после развода родителей?
Отец возил меня к ней примерно пару раз в месяц. Сама она почему-то никогда не приезжала. Не могу сказать, что это было для меня важно. Не помню особой радости от этих встреч или нетерпения. Расстройства тоже не помню. Поездки как поездки. Мы пили чай, мама задавала простые вопросы – как дела в школе, с кем дружу и так далее. Я отвечала. Душевного общения не было, просто обмен фактами.
Вам не казалось это странным? Все-таки мать, наверняка вам было с чем сравнивать.
Ну, у моих подружек, конечно, были мамаши, которые с ними постоянно сюсюкали. Или которые запрещали им все на свете. Мне и то, и другое казалось диким. Отец в меру интересовался моими делами, почти никогда ничего не запрещал, если я делала что-то не так – старался спокойно объяснить, почему так нельзя. Мама так же спокойно расспрашивала о моих успехах. Меня это всегда устраивало. Когда кто-то из взрослых узнавал о том, что я живу с отцом, и начинал мне сочувствовать, я этого не понимала. Подружки, наоборот, завидовали мне. Я никогда не страдала от семейных скандалов и не была стеснена в средствах. Если мне хотелось что-нибудь купить, а у отца не было денег, я звонила матери, и она всегда присылала.
Часто ли повторялись такие ситуации?
Нет. Отец никогда не говорил о матери ничего плохого, но ему не нравилось, когда я общалась с ней без его ведома. Когда я повзрослела, это стало особенно заметно. Сам он тоже не любил связываться с ней без серьезного повода.
Вы не спрашивали у отца, в чем причина такого отношения? И что все же послужило поводом для развода?
Не спрашивала. Старого объяснения мне было вполне достаточно – не могут жить вместе, и все тут. Никогда не приходило в голову углубляться в этот вопрос. Я ведь не хотела, чтобы они снова сошлись. Мне и так жилось хорошо. Так зачем углубляться в причины? Я задумалась о них уже потом, когда стала жить с матерью. И еще разок позже – когда произошла эта дикая история.
Как получилось, что вы стали жить с матерью?
Когда мне исполнилось восемнадцать, отец умер от рака желудка. Я оканчивала школу, на носу были экзамены в университет. Я была в отчаянии, не знала, что делать, куда деваться. От безысходности позвонила матери. Она тут же приехала. Мне запомнилось, что она была очень спокойна и уверена в себе. Сказала, что обо всем позаботится, и действительно сразу все взяла в свои руки.
Вы не подумали о том, что ею двигало? Что она рассчитывала на часть наследства?
Мне кажется – и казалось тогда, – что ею двигали только материнские чувства. Отец завещал все мне, но это была не слишком значительная сумма. Квартира, в которой мы с отцом жили все это время, принадлежала матери, как оказалось. Она сказала, что намерена перебраться в город и хотела бы пожить со мной, но если я против, она снимет себе жилье. Я была не против, после смерти отца мне страшновато было оставаться одной. Мы с ней прожили вместе два года. Не могу сказать ничего плохого об этом времени, но тогда я начала замечать в матери кое-какие странности. Тогда мне и подумалось, что, быть может, именно в них была причина развода родителей.
В чем выражались эти странности?
Мне сейчас сложно вспомнить что-нибудь конкретное… Просто в целом создавалось такое впечатление… Ну, например, она напевала песни на каком-то странном языке, а когда я спрашивала, что это за язык, она умолкала и прижимала палец к губам, будто это невесть какая тайна. Но согласитесь, какой бы язык это ни был, что плохого в его знании? Потом, она еще часто говорила сама с собой, стоя у окна. И все в таком роде. Еще она плохо спала. Часто я ее заставала на кухне среди ночи, она курила, руки ее подрагивали. В таких случаях она всегда говорила, что ей снились темные коридоры. Или какие-то ключи. Я пыталась как-то принять участие, спрашивала, не нервный срыв ли у нее. Но она отмахивалась и говорила, что это у нее давно и не стоит беспокоиться.