Ураган чувств, вспыхнувший во мне, был немыслим. Я любил Лилию и ненавидел одновременно. Я не хотел, чтобы она уходила, и хотел, чтобы она исчезла. Я любил ту девушку, что прожила со мной два этих года и стала частью меня; я ненавидел свою сестру, испортившую мне жизнь. Одна стала другой. У меня в голове все смешалось, я чувствовал, что еще немного, и просто потеряю сознание. Или сойду с ума.
– Лилия, – сказал я. Имя показалось чужим.
– Мне… Мне пора, – сказала она неуверенно и обеспокоенно посмотрела на меня. – Я совсем не хочу оставлять тебя одного, но мне правда надо уехать.
– Я ненавидел свою сестру, – медленно проговорил я, ощущая себя при этом так, словно говорил кто-то другой. – Она постоянно искала ключи. Думал, что это из-за нее у меня была такая жизнь…
– Разве твоя жизнь была плохой, Маркус?
Ее простодушное удивление вывело меня из себя. Я набросился на нее и повалил на пол, что было сил прижал ее руки к полу. Я не знал, что хочу сделать. А она продолжала с удивлением смотреть на меня, в глазах сквозило искреннее непонимание, и даже не пыталась вырваться. Во время падения ворот ее кофты сбился, цепочка на шее скользнула вверх, и я увидел край какого-то кулона. Раньше его у нее не было. Я дернул за цепочку. На ней висел ключ. Его я тоже хорошо знал.
Тот самый ключ, что родители получили в конверте. Как они думали, весточка от убийцы.
«Маркус провел ее в квартиру».
«Она взяла оттуда то, что нам нужно».
Ключи. Везде проклятые ключи.
Я отдал ей всего себя, а она использовала меня, вошла в мою жизнь, чтобы потом бросить, прекрасно зная, что я люблю ее и не смогу жить без нее.
Она не просто позволила всему случиться, она специально к этому шла.
«Я сделала, что должна была, и теперь мне необходимо вернуться».
И все ради ключей. Однако…
– Не уходи. Ты нужна мне.
Слова сорвались у меня с губ сами собой. Я все еще не полностью принял правду, которую узнал. Я все еще чувствовал, что не смогу жить без этого человека, кем бы он ни являлся на самом деле.
– Я должна уйти, Маркус. И я уйду. – Лилия пристально посмотрела на меня.
У меня потемнело в глазах от непереносимой боли – и ярости. Я плохо помню, как все случилось потом. Я сомкнул руки на шее Лилии. Кажется, ощущал слабое сопротивление, может, даже удары, но не мог выбраться из пропасти сна наяву, напоминающей ту черную бездну, у которой я впервые встретился с Асфоделем. Мне было больно. Душу рвало на куски. В мгновение ока та жизнь, что я выстроил, в которой у меня было все, оказалась разбита на множество осколков.
На улице полил дождь. Уголком разума я отдавал себе отчет, что слышу его. Наверное, громыхал гром. Я сидел на полу. В комнате стало очень темно, но я все равно видел белое лицо Лилии и ее посиневшие губы. И продолжал чувствовать боль. Только сопровождающая ее ярость сменилась отчаянием. Пониманием, что ничего не вернуть. Не потому, что Лилия умерла. А потому, что она меня предала.
Вместе с очередным раскатом грома вошел Асфодель. Или, может, я сам его впустил; не помню. В памяти отпечаталось только его лицо, почти такое же белое, как у Лилии, и пораженный взгляд.
– Что ты наделал, Маркус, – прошептал он.
Я ощутил во рту соленый привкус, мне показалось, что я захлебываюсь собственной кровью. Из горла вырвался сдавленный вопль, полный боли.
Асфодель присел рядом и прижал меня к себе. Это было властное объятие: он приказывал мне успокоиться. Я пытался, но только у меня начинало получаться, я снова слышал слова Лилии, потом женщины в лесу, и заново осознавал, что моя жизнь кончена.
Не знаю, сколько я пробыл в таком состоянии. Когда я очнулся все так же сидящим на полу, рядом никого не было – ни Асфоделя, ни Лилии.
Я встал и огляделся. Все вещи Лилии исчезли. Увы, я не мог соблазниться заманчивой мыслью, что все это сон. Было слишком больно, чтобы я мог предположить, будто сошел с ума и Лилии здесь никогда и не было.
Многим такое событие – расставание с любимым человеком – не причинит ощутимого вреда и не сломает жизнь, даже не надломит ее. Такие люди не смогут понять, что творилось со мной в тот момент. Но это значит только одно – они не были по-настоящему привязаны к своим избранникам. Пусть и недолго, Лилия была частью моей жизни, без которой я не мог помыслить себя. Она делила со мной все – насущные дела, разговоры, мысли. Напитывала все вокруг теплой атмосферой. Все, что я делал, имело ценность лишь потому, что она была рядом. И вдруг все исчезло; я бы не чувствовал себя так, если бы она просто умерла. Но она намеренно разорвала нашу связь.
Была ли она плохой? Наверное, нет. Просто у нее была своя цель – найти ключ. Я сам виноват, что позволил так себя одурачить. Я понимал это, но это не умаляло боли.
И все-таки ее вещей не было. Я помнил, что Лилия не дышала. Она не могла встать, забрать вещи и уйти. Но я не был способен думать об этом. Мне хотелось лечь и умереть. Я лег на кровать – при этом обыденном действии воспоминания снова полоснули по сердцу, – но, конечно, организм и не думал умирать.
В конце концов я забылся зыбким сном, полным кошмаров. Бодрствование было лишь немногим лучше. Я ничего не мог делать – ни есть, ни пить. Просто просыпался, смотрел в потолок и старался ни о чем не думать.
За этим незатейливым занятием меня и застал Асфодель. Он сел на край кровати и уставился в стену. Лицо его по-прежнему было мертвенно-бледным и как-то странно подрагивало.
Только тогда до меня наконец дошло. Я совершил нечто ужасное, непростительное, то, чему не может быть оправданий. Это наверняка не могло не сказаться на Асфоделе. Он выбрал меня, сделал Чтецом, и что в результате? Я перечеркнул все его старания. Вряд ли убийца мог быть Чтецом.
– Прости. – Мой голос прозвучал тихо и хрипло, как после долгой болезни. – Я знаю, что… Я пойду в полицию и обо всем расскажу.
– Не расскажешь, – отрезал Асфодель, по-прежнему не глядя на меня.
– Вряд ли Чтецом может быть убийца, – высказал я вслух свою мысль. – Ты же ангел. Наверняка твое дело предать мою душу адскому пламени… Или что-то вроде того.
– Примерно так, – хмуро проговорил Асфодель. – И однажды я это сделаю, не сомневайся. Но у меня уже нет времени готовить нового Чтеца. Поэтому я все уладил… Как смог.
Он повернулся ко мне. В его глазах скользнула жалость: так смотрят на жестоко изувеченных жертв катастрофы.
Я приподнялся на локте и тупо посмотрел на него, не понимая, что он имеет в виду.
– Твое дело – забыть об этой женщине, – жестко проговорил Асфодель. – И больше не вспоминать. Ни о ней, ни о том, что случилось. Завтра ты пойдешь на кладбище и будешь читать. Ясно?
– Ясно, – растерянно пролепетал я.
– И что бы ты ни увидел… Что угодно, связанное с ней, или кого-то, похожего на нее, твое дело – не обращать внимания. Понятно?
У меня возникло много вопросов, но я ответил утвердительно и стал морально готовиться к предстоящему походу на кладбище. Я не чувствовал в себе сил читать. Но я уже подвел Асфоделя, а он, кажется, давал мне шанс все исправить. В качестве извинений я должен был как минимум воспользоваться этой возможностью.
На следующее утро я заставил себя встать. В ванной увидел себя в зеркале – и быстро зажмурился. Мне показалось, что лицо мое исполосовано, как будто кто-то бил меня ножом по лицу, и из безобразных шрамов сочится кровь. Я открыл глаза и понял, что они меня обманули. Но только глаза. Я ощущал эти шрамы. Я знал, что они есть, хоть и не все их видят. Вот почему Асфодель тогда так на меня посмотрел.
Я плелся на кладбище в полном безразличии к своей дальнейшей судьбе и со слабым желанием, чтобы меня сбила машина. Но когда я достиг цели, мне стало стыдно. Старый Чтец сидел на появившихся откуда-то гранитных плитах, сложенных креслом, и очень обрадовался, увидев меня. Среди умерших тоже ощущалось радостное волнение. Я был им нужен. Они хотели меня слушать. Я не имел права обманывать их ожидания. Они были мертвы, а я жив. Теперь эта привилегия казалась мне крайне сомнительной, но мы не могли выбирать.
Боль, мешающая дышать и думать, сменилась отголоском злости на самого себя. Я решительно раскрыл книгу и начал читать. Сперва получалось неважно, как я счел сам: голос был ниже необходимого, и из-за того, что я старался слушать себя со стороны, звучал несколько отстраненно. Но потом я почувствовал в строках спасение и полностью погрузился в них. Читая, я отвлекался от того, что произошло.
После того как закончил чтение, я ожидал справедливых замечаний от Старого Чтеца. Но, обернувшись, увидел только памятник старика на гранитных плитах.
Мертвых тоже не было. По кладбищу пронесся порыв ледяного ветра. Где-то недалеко захлопали ленты или, быть может, флаги.
Я медленно двинулся к выходу с кладбища. Там меня встретил Асфодель.
– Старый Чтец умер, – сказал он, опережая мой вопрос. – Но он все еще будет приглядывать за тобой. Некоторое время.
«Некоторое время» растянулось не на один год. Как-то Асфодель объяснил мне, что читаю я уже идеально, но это нужно для того, чтобы удостовериться – после произошедшего я смогу быть Чтецом и читать так же, как и раньше.
Меня это задело, но я не подал виду и вместо этого с утроенными усилиями отдался делу Чтеца. Это было уже после того, как Асфодель в течение нескольких недель чуть ли не силой запихивал в меня еду, беспощадно заваливал книгами и так далее – в общем, делал все возможное, чтобы я выбрался из омута и забыл о своей потере. Его усилия не прошли даром. Вскоре мои шрамы перестали кровоточить, а потом и зарубцевались.
Но с тех пор я сильно изменился. Иначе и быть не могло; Асфодель говорил, что альтернативой этому могли быть только сумасшествие и смерть.
Мир превратился в зыбкое и малоинтересное место. Туман безразличия, окутавший его, постепенно становился бледнее, но происходило это томительно медленно. Время от времени я набирался сил, отправлялся за книгами, брал работу, даже купил машину и научился водить – все ради того, чтобы отвлечься. Но общаться с кем-либо у меня не было сил. Я почти не вспоминал о Лилии, она превратилась в бледное воспоминание, однако боль осталась и я часто впадал в прострацию, мне приходилось делать усилие над собой, чтобы сосредоточиться на том, что мне говорят. Я стал рассеянным и мог на вполне обыденную фразу ответить какой-нибудь чушью. Это происходило ненароком и было основной причиной, по которой те, кто порывался сблизиться со мной, спешно меняли свое решение. Меня это не огорчало. Я сознавал, что вряд ли в мире мог найтись кто-то, способный понять такого меня, медленно соображающего, бездумно выдергивающего фразы из огромного запаса разносторонних сведений, подхваченных из множества прочитанных книг. Смешно, но я, можно сказать, стал тем самым ненормальным, которых жестоко укорял в детстве. Чем-то похожим на своих родителей. Вдобавок, опасаясь новых утрат, пережить которые я был не в состоянии, я выстроил вокруг себя самую настоящую крепость, никому не оставляющую шанса пробиться сквозь мощные стены.