Интересно, а о чем думал тот, кто давал имя этой девочке? Не по годам угрюмая, она выглядела так, словно в момент перед щелчком фотоаппарата уже знала, что сделанное фото пойдет на ее собственное надгробие и прекрасное чистое имя, вырезанное в камне, навеки обретет околосмертный смысл. Ничего хорошего в этом нет, особенно если тебе, как гласили даты, всего семь лет.
Я улыбнулась угрюмому личику, обрамленному светлыми кудряшками. Низко радоваться в подобном месте, но я действительно была рада, что имя «Лилия» переместилось от знакомых смыслов к незнакомому. Как хорошо, когда тревоги оказываются излишними!
– Это моя сестра, – сказал ты.
Я выпрямилась. Поскольку тревога отхлынула, я снова обрела способность подмечать элементы реального мира. Мне послышался шорох за спиной, словно кто-то, прячась среди деревьев, тихонько подглядывал за нами.
– Просто ветер, – объяснил ты так громко, что я вздрогнула, а деревья сердито зашелестели с удвоенной силой и неожиданно затихли. Должно быть, невидимый соглядатай счел за лучшее ретироваться.
Мы с тобой медленно двинулись в обратном направлении. По пути ты рассказывал свою невеселую историю.
– На самом деле эта могила пустая. Лилия была на два года старше меня. Она была одержима ключами и часто надолго уходила из дома – искала ключи. Я не очень хорошо ее помню, но то, что помню, связано именно с ними. Однажды на улице я нашел ключ. Она буквально вырвала его у меня из рук, внимательно рассмотрела, вздохнула так тяжело и сказала: «Это не тот, но я все равно оставлю его себе». Тогда я спросил у нее, зачем ей нужны все эти ключи и не надоело ли ей постоянно их искать, а потом еще и до бесконечности перебирать в своей комнате. Ты просто не представляешь, как выглядела тогда – да и сейчас – ее комната! Куча коробок – металлических, картонных, деревянных, из-под конфет, обуви, игрушек, – каждая доверху полна ключами. Ключи в вазах, ящиках комода, подставках для карандашей. На ручках шкафов навешаны связки с ключами. Ключи повсюду. Не знаю, как она умудрилась столько достать. Но она очень надолго уходила из дома. Было дело, ее приводили взрослые, натыкающиеся на нее и удивляющиеся, что ребенок ходит один. Ей было всего пять лет, когда ее приволокли с другого конца города. Как она туда добралась – неизвестно. Но она всегда возвращалась, пусть и поздно, грязная, уставшая, но довольная, с кучей ключей. И немного удрученная, потому что нужного все-таки не находилось. Я даже хотел ей помочь и спрашивал, как выглядит этот самый нужный ключ. Но она ответила, что сама не знает. Осознаёт одно – она поймет, когда найдет его, обязательно поймет.
Как-то раз Лилия не вернулась. Ее долго искали, но безрезультатно. Говорили, что это не первый случай, что в городе были другие исчезновения, детей находили мертвыми… Но наши родители вели себя очень спокойно, бросали на поиски все силы, были твердо уверены, что Лилия найдется или вернется сама. Они считали, что она просто заигралась со своими ключами, и, как с ними ни бились, отказывались признавать очевидное. Но как-то раз, спустя примерно полгода после ее исчезновения, в наш почтовый ящик положили чистый конверт. Внутри был только маленький ключ, испачканный кровью. Это наконец-то вразумило родителей. Правда, ненадолго… Детоубийцу вскоре поймали. На ключе оказалась его кровь и кровь Лилии. Лилию объявили мертвой, только вот тело не обнаружили. Многих жертв нашли, но кто-то, как и Лилия, остался ненайденным. Сделали эту могилу, похоронили пустой гроб. И всего через пару месяцев траура родители стали вести себя так, как ведут сейчас. – Ты с грустной улыбкой пожал плечами. – Они делают вид, что Лилия жива, просто ищет ключи. Приходят на эту могилу и сокрушенно выдают: «Как же долго ее нет, когда же она, наконец, вернется?» Таким тоном говорят о ребенке, опаздывающем к обеду.
– Тебе, наверное, очень тяжело пришлось, – искренне посочувствовала я.
– Да. Особенно когда я был маленьким. Ведь они и со мной разговаривают так, будто Лилия жива и просто загулялась. В школе мне приходилось отвечать по этому поводу на массу неудобных вопросов. – Ты невесело засмеялся. – Прошло много времени, прежде чем я разобрался, что к чему.
Мы поравнялись с ангелом-защитником. На этот раз я просто кивнула ему. Мне показалось, что он улыбнулся в ответ, и я, сочтя это за позволение рискнуть, взяла тебя за руку. Ты скосил на меня взгляд, но не отдернул руки. Я крепко сжала твои пальцы. Не для того чтобы выразить сочувствие. Просто потому, что мне хотелось это сделать.
Ты рассказал о важной части своей жизни. Возможно, терзалась я, и мне стоит поведать о своем секрете? Но ведь это совсем другое, и кто знает, что из этого выйдет. Здесь все зависело не только от твоей реакции, но и от моей. Тот эпизод в моей памяти был подернут такой плотной пеленой, что когда людям понадобились подробности, вспомнить их мне помогала целая толпа.
Я взглянула на тебя. Ты спокойно смотрел прямо перед собой и, кажется, не ждал от меня никаких рассказов. И второй раз я вздохнула с облегчением.
Тогда я просто еще не догадывалась, что то, что ты рассказал мне о своей сестре, отнюдь не было секретом. Еще не пришло время делиться сокровенным… Несмотря на то что в тот же вечер я сделала решительный шаг.
Мы подошли к машине. Ты хотел высвободить руку, чтобы открыть дверцу, но я не отпустила. Ты посмотрел на меня несколько растерянно и немного испуганно. Наверняка уже прочел в моих мыслях то, что я хотела сказать, и сомневался, и не верил, что все происходит так быстро, не хотел верить, не знал, стоит ли.
– Не хочу, чтобы ты меня отпускал. – Я посмотрела тебе в глаза.
Ты слабо улыбнулся.
– Придется, если только мы не пойдем пешком.
– Я не об этом. Не хочу, чтобы ты меня отпускал, – повторила я и почувствовала, как спирает дыхание. Я изо всех сил сжала твою руку в своей. – Я сегодня поняла. Это не минутное расстройство. Ты мне нужен. Я хочу тебя.
Ты посерьезнел и пристально, сурово посмотрел на меня. Почти так же сурово, как ангел-защитник на кладбищенской развилке. Но и задумчиво тоже. Ты пытался оценить, что происходит и как такое вообще может случиться. Гиблое дело! На то они и чувства, чтобы не поддаваться рассуждениям и оценкам.
– Наше обещание, – сказал ты.
– Это ему не повредит. – Я уверенно тряхнула головой. – Даже наоборот. Мы пообещали, что у нас будет все, кроме самого главного. Если будет это – почему ты подумал, что будет главное? Не будет. Я просто хочу тебя, вот и все. Ты, наверное, тоже хочешь, – предположила я с уверенностью человека, который взирает на статистику вида «девяносто девять к одному» и, говоря о девяносто девяти, добавляет «наверное» только в священную память об утверждении, что абсолютной истины не существует.
– Наверное, ты права, – задумчиво проговорил ты.
Я не поняла, сказал ли ты «наверное» намеренно, чтобы подразнить меня, или случайно. И пока мы ехали, всеми силами старалась заставить себя ни о чем не думать. Ты, словно специально, не спешил выходить из своей задумчивости и молчал.
Мы миновали двор, из которого начали свое маленькое путешествие к кладбищу, проехали гостиницу, где наверняка все еще приходил в себя после нашей беседы мой новый отец, прокатили через улицу и остановились у многоэтажного дома.
– Я здесь живу, – пояснил ты.
Ты проводил меня в свою крохотную однокомнатную квартирку, сплошь заваленную грудами вещей первой и второй необходимости. То, что подпадало под категории третьей и четвертой, находилось у основания этих гор и практически не замечалось. Это великолепие перемежалось башнями из книг. Я никогда не видела столько книжек – может, только в библиотеке, но когда они аккуратно расставлены на полках стеллажей, их количество как-то теряется.
Мне сразу понравилось у тебя: эти столпы создавали своеобразный уют и заодно чувство защищенности от внешнего мира. Правда, передвигаться между ними было не так просто, но, ступая друг за другом, мы все же смогли добраться до аккуратно застеленной кровати, на которой, к счастью, сторонних предметов не обнаружилось.
Я без лишних слов стала снимать с себя одежду – уверенными движениями, быстро, не колеблясь ни секунды, но и не так, как могло бы быть в порыве страсти, когда пальцы путаются в застежках, дыхание становится лихорадочным и тело пробивает такой жар, что хочется скинуть не только одежду, но и кожу тоже. Нет; просто быстро сняла с себя все. Ты с несколько рассеянным видом последовал моему примеру. К тому времени, как ты закончил, я уже лежала на кровати, закрыв глаза и сложив руки на груди, как у тела, приготовленного к погребению. Но сердце больно билось о грудную клетку, напоминая о том, что в организме теплится жизнь. Я никогда так не радовалась этому обыденному факту, как в тот момент, когда ты прикоснулся ко мне. Чувствовать тебя – что это было за счастье! Я почти забыла и о ранах, и даже о злосчастных стенах, разделяющих нас. Наши тела решили, что стены им не помеха, и сплелись в жарких объятиях. Если бы ты вдруг отстранился и попросил меня встать, я бы не смогла – такая крупная дрожь била во мне; если бы спросил что-нибудь – я не смогла бы ответить, с уст сорвался бы только неразборчивый стон; если бы решил помучить меня промедлением – я бы залилась жалобными слезами, так ты был нужен мне.
Но и ты наверняка чувствовал нечто похожее, потому что не бывает такого действия и такого итога, если в ком-то зреет малейшая доля сомнения. Нужно быть всецело поглощенными друг другом, чтобы во всем существе зрела одна-единственная необъятная мысль, и эта мысль была о том, кто рядом. Ее нужно передать через себя; я сделала это и приняла такую же мысль от тебя, вместе с тобой. Как удивительно это было! Я почти не знала тебя, и вот ты не просто со мной, а во мне, соединились не только наши тела, но и души. Мне показалось, что произошло это где-то в районе третьего неба. Выше, при всем желании, людям не подняться, какая бы неистовая страсть их ни охватывала. Но и третье небо ознаменовало собой захватывающее блаженство, помрачающее все силы разума, а падение с него было столь стремительным, что во всех языках мира не найдется слов, чтобы хоть приблизительно описать его. Ведь свободный полет вниз во сто крат приятнее, чем вверх.