Зато стало от другого. Обезумев от бестолкового лежания, я попросил Асфоделя принести мне какую-нибудь книгу, чтобы не растерять ненароком навыки Чтеца. Он воспринял это как симптом моего выздоровления, и в кои-то веки мрачная мина, воцарившаяся у него на лице в эти дни, немного рассеялась. Он принес мне небольшую стопку, и я, выбрав из нее роман Гезы Гардони «Звезды Эгера», начал читать.
Время от времени я отвлекался и смотрел на Лилию – чтобы, если она начнет засыпать, прекратить чтение и не мешать ей, так как после аварии, по словам Медсестры-Птицелова, со сном у нее стало совсем плохо.
Поначалу девочка никак не отреагировала на венгерскую речь. Сидя в своей обычной позе – прислонившись к стене и поджав колени к груди, – она просто смотрела прямо перед собой и время от времени грызла ногти. Где-то через полчаса я заметил, что она перевела взгляд на меня. Когда я отвлекся в следующий раз, то вздрогнул от неожиданности: Лилии не оказалось на месте, она переместилась на пол рядом с моей кушеткой и внимательно слушала.
– Если хочешь, я почитаю тебе на русском, – предложил я.
– Нет, давай на этом. Только рассказывай, что происходит.
Я прочитал пару абзацев на венгерском, потом перевел на русский. Снова прочел на венгерском и снова перевел. Так я действовал несколько часов, пока за Лилией не пришла Медсестра-Птицелов, и за все это время девочка не сомкнула глаз и ни разу не отвлеклась.
– Почитаешь завтра? – спросила она перед уходом.
– Почитаю.
Мне понравилось ей читать. Она была первым живым человеком, которому я читал, так сказать, в полную силу, и это оказалось совсем не страшно, а очень даже приятно. Я решил, что, когда ты вернешься, я обязательно почитаю и тебе тоже.
Так я каждый день стал читать Лилии, и ей это не надоедало. Более того, она постепенно оживала, и уже не казалось, что ее жизнь оборвалась вместе с поиском ключей. Медсестра-Птицелов была очень удивлена такому повороту, но, вне всякого сомнения, довольна.
– Где ее родители? – спросил я как-то раз. – Они умерли?
– Нет, – ответила Медсестра-Птицелов. – Ее мать была больна и не могла о ней заботиться, а теперь еще и пропала без вести. Отец бросил их обеих. Лилия почти с самого рождения живет со мной и моим мужем.
Да уж, подумал я, страшный набор для ребенка – и ключи, и все прелести разбитой семьи, и авария.
В тот вечер я читал Лилии гораздо дольше обычного. Она всегда была молчаливой, а тут удивила меня несколькими вопросами: что я думаю о Герге, существует ли Эгерская крепость на самом деле и кто и зачем придумал венгерский язык (последний вопрос я счел особенно замечательным, хотя и не смог ответить на него ничего толкового). Так мы немного поговорили, к обоюдному удовольствию. Медсестра-Птицелов терпеливо ждала, когда мы закончим, и, читая газету, краем уха прислушивалась к нашей беседе.
Когда они ушли, мне пришлось встать, чтобы попить воды, – я слишком долго читал, потом говорил, и у меня так пересохло в горле, что до утра я бы не дожил. Да и сколько можно лежать, тем более что Медсестра-Птицелов уже второй день подряд была очень довольна моим состоянием и делала обнадеживающие прогнозы.
Я встал и нашел, что чувствую себя вполне неплохо. Да, при движении появлялась боль, но не особенно сильная. Во всяком случае, я смог не только налить себе воды, но и неспешно выпить ее, стоя на своих двоих.
А потом я поставил стакан и увидел твое фото в газете, оставленной Медсестрой-Птицеловом.
Постояв еще с минуту и убедившись, что мне это не снится и на фотографии действительно ты, я взял газету и стал читать – медленно, вдумчиво, но не желая осознавать написанное и уж тем более верить в него.
Суть статьи была в следующем. Некая девушка прилетела в Новую Зеландию и отправилась на прогулку в парк Кахуранги, где уже давно окопалась какая-то секта, за главарем которой тянулся длинный шлейф преступлений, в основном похищений и изнасилований. Кто, когда и за сколько позволил ему обосноваться в национальном парке вместе со своей «семьей», для автора статьи осталось загадкой, запрос на ответ он отправил прямиком правительству. Всплыла эта грязная история по той причине, что самого главаря обнаружили в одной из пещер жестоко убитым – буквально разорванным на части, притом что многих частей тела недоставало. Членов секты и посетителей парка допросили с пристрастием и выяснили тревожный факт: как минимум одна туристка пропала – именно она была на фотографии, – а в пещере, где обнаружили труп главаря, лежало ее пальто. Учитывая послужной список главаря, нетрудно было сложить два и два. В конце журналист делал вывод, что кто-то из членов секты не выдержал и убил главаря, но не уточнял, предъявлены ли кому-нибудь обвинения и был ли убит кто-нибудь еще, кроме несчастной туристки.
Интересно, что твоего имени указано не было, равно как и национальности, и даже просьбы опознать. Видимо, статья попала в газету исключительно с целью рассказать жуткую историю о секте.
Я снова посмотрел на твою фотографию, случайно сделанную кем-то из посетителей парка; на ней ты делала широкий шаг навстречу зарослям, с высоко поднятой головой, говоря – я был уверен – с птицей, ради которой и был сделан этот снимок, но пернатая вовремя взмахнула крыльями, оставив смазанный след, и осталась только ты.
Медленно отложив газету, я сел на кушетку и просидел с час, придавленный грузом ничего не значимых мыслей: они громоздились одна на другую, выносить их было так тяжело, что я не мог и не пытался понять, что значит хоть какая-нибудь из них или все они вместе взятые. Я боялся, что ты не вернешься и я больше никогда тебя не увижу; в то же время я был уверен, что это невозможно по одной простой причине: я этого не переживу. Я не верил в написанное, но фотография намертво отпечаталась в моей голове, и иллюзии того, что с тобой теоретически могло произойти, вяло, но довольно настойчиво пытались пробраться к моему воображению.
Беспросветное уныние нарушила Медсестра-Птицелов.
– Вы с Лилией так меня удивили, что я совсем забыла обработать твою рану… – объяснила она свое возвращение. – Что с тобой, Маркус?
Я молча показал на газету. Медсестра-Птицелов скользнула по ней взглядом и спросила:
– Ты что, знаешь ее?
– Да.
– И в каких вы с ней отношениях?
При этих словах Медсестра-Птицелов так строго нахмурилась, будто имела на меня некое эксклюзивное право. Не знаю, почему, но мне была приятна эта родительская гримаса, хотя, как выяснилось позже, я не имел к ней прямого отношения.
– Довольно близких, – сказал я. – То есть были… То есть когда она вернется… Если… Я хочу сказать…
Пришлось умолкнуть. Я не знал наверняка, вернешься ли ты, и если да, что из этого выйдет. Ведь наша последняя встреча ознаменовалась страшными открытиями.
– Вот оно что. Это очень серьезно, Маркус. Ну-ка, приляг.
Она обработала мне рану, сменила повязку, накрыла одеялом, заботливо подоткнула его и только после этого сказала:
– Это многое объясняет, знаешь ли.
– Вы о чем? – не понял я.
– Об Антонине. Не волнуйся, она в порядке. Пока, во всяком случае… Мне птицы сказали. Я давно их расспрашиваю, но Новая Зеландия – край далекий. Пришлось подождать.
– А вы откуда ее знаете?
– Она моя внучка.
Мозги у меня заворочались с таким трудом, что отсутствие скрипа показалось странным. Я еще не отделался от истории с сектой и твоим пальто, найденным в какой-то богом забытой пещере, а мне уже подкинули новую сенсацию – сенсацию, которая противоречила тому, что я знал.
– Разве? – осторожно спросил я.
– Почему ты так удивился, Маркус? Разве мы с ней не похожи? – Медсестра-Птицелов добродушно усмехнулась. – Да хотя бы тем, что Птицеловы.
– Похожи, – не покривил я душой. – Но ведь это значит, что Лилия – ее дочь?
– Ее.
– Но ведь она… – начал было я, но вовремя закрыл рот. Какое я имел право выдавать твой страшный секрет?
Медсестра-Птицелов с минуту пристально смотрела на меня и в конце концов догадалась.
– Ты думал, что она умерла? – Я кивнул, и она печально улыбнулась. – Вот, значит, как она считает, Антонина? Видишь ли, Маркус, когда случилось это… несчастье, ей было очень плохо. Не думаю, что она понимала, что творит. Да и все инстанции, которых дернуло влезть, признали это. Лилия поправилась, но когда на первых порах попытались поговорить об этом с Антониной, она не поняла, в чем дело, и вела себя так, будто у нее вообще никогда не было ребенка. Ну ее и оставили в покое, врачи порекомендовали. – Она неодобрительно поморщилась. – Все равно оставить Лилию с ней не разрешили. А почему ее мать потом с ней об этом не поговорила – вот уж не знаю… Может, посчитала, что Лилии будет лучше со мной.
– Вы тоже так думаете?
– Честно? Не знаю. Мы с Антониной не так уж много общались, а последние несколько лет я вообще ее не видела. Дочь пожелала, чтобы я к ней не приближалась. Боялась, видно, что надоумлю ее с птицами говорить, – усмехнулась она.
– Она сама надоумилась, – сообщил я с гордостью за тебя.
– Вот и хорошо. Именно это ее и спасло, я думаю, да и всех остальных… Впрочем, еще далеко не конец, посмотрим, что будет дальше.
На этой загадочной ноте Медсестра-Птицелов пожелала мне спокойной ночи и ушла, прихватив газету, чтобы она, видимо, не мозолила мне глаза. Вскоре я на несколько часов провалился в тяжелый сон – такой тяжелый, словно кто-то положил поверх одеяла каменную глыбу.
Мне приснился туман, чем-то похожий на тот, по которому когда-то бродили мы с тобой в мирах сновидений, но несравненно более мрачный. Я пошел наугад в надежде встретить тебя на каком-нибудь туманном перекрестке и вскоре выбрел на мрачную каменистую равнину, опущенную в безжизненный серый рассвет. По ней расхаживали огромные двуногие птицы, время от времени выгибающие свои длинные шеи и разражающиеся воплями. Вид у них был довольно жуткий – как и звуки, которые они издавали. Я хотел было ретироваться тем же путем, что и пришел сюда, но вдруг уловил краем глаза движение справа. Прямо на птиц быстро шествовала армия троеградцев, вооруженных длинными копьями. Я отступил, и последующую к