«Нет, она к себе не подпустит. К тому же какой из меня „дожимальщик“, я сам боюсь этого, как той реки в лагере. Что же делать? Господи, помоги!»
— Сам виноват, — ответил внутренний голос. — Положился на себя и не послушался. Прислушался бы ко мне, я бы не разрешил приглашать ее домой ни в коем случае.
— Ей негде ночевать. И кстати, если ты — Бог, то именно ты создал ситуацию, что ее Руслан куда-то делся. У меня не оставалось других вариантов.
— Вариант был, и пока еще есть. Вези ее прямо сейчас в аэропорт и отправляй первым самолетом в Ригу.
— Что?!
— Что слышал! Если вы приедете домой, наутро вам нечего будет друг другу сказать, и вы будете ждать расставания как избавления. А если ты отправишь ее сейчас в Ригу, то будет продолжение, причем она сама, да-да, именно сама, сделает первый шаг.
Раздолбая словно ошпарили кипятком. Он понял, что голос, независимо от того, был он Богом или обострившейся интуицией, дает правильный совет, но последовать этому совету у него не хватало решимости. Он словно залип в колее, края которой были выше его роста, и ему легче было катиться по этой колее к предопределенной развязке, чем преодолеть инерцию. Но голос умел быть настойчивым.
— Скажи водителю ехать прямиком в Шереметьево, пока вы на проспекте! — требовал внутренний Бог. — У тебя десять минут. Свернете с проспекта, будет поздно.
— А вдруг это самообман, — отговаривался Раздолбай. — Может быть, дома все будет не так плохо. Попьем чаю, поболтаем… Если повезу ее в аэропорт, она может обидеться.
— Пусть лучше обидится, чем потеряет к тебе интерес.
— В день вылета билетов не купишь.
— Покажешь себя еще раз пронырой, отправишь ее на «подсадке».
— Это глупость, хамство! Красиво увез, обещал заботиться, а потом выпихнул вон?
— Именно так — это пряник и кнут.
— Я ее потеряю!
— Сделаешь, как я велю, — получишь новый шанс и убедишься, что мне можно верить. Смалодушничаешь — и ее потеряешь, и веру не обретешь. Скоро поворот с проспекта. Делай, что я велю!
— Простите, пожалуйста… — дребезжащим голосом обратился Раздолбай к водителю. — В Химки сворачивать не надо. Едем прямо, в Шереметьево.
— Зачем Шереметьево? Куда мы? — встрепенулась Диана.
— Я подумал, что лучше всего будет, если ты прямо сегодня полетишь в Ригу, — неуверенно объяснил Раздолбай.
— Ты с ума сошел? Второй час ночи, я хочу спать.
— Я тебя напою в аэропорту кофе.
— Какой аэропорт? Какая тебя укусила муха?
— Никто меня не кусал. Я хочу, чтобы ты сегодня вернулась в Ригу.
— Ты обиделся на что-то?
— Нет. Я обещал тебе показать спектакль, мы его посмотрели, и тебе надо возвращаться.
— Разумеется, я не останусь здесь жить. Хочешь отвезти меня в аэропорт — поедем вечером, но зачем сейчас? Если я тебе мешаю, оставь меня в какой-нибудь гостинице. Что случилось?
— Абсолютно ничего. Так надо.
— Кому надо? Тебе? А ты обо мне подумал? Я совершенно без сил, как я буду болтаться еще несколько часов в дороге?
Раздолбай посмотрел на усталую Диану, которая в его растянутом свитере как будто уменьшилась в размерах, и почувствовал себя самодуром, издевающимся над человеком почем зря. Он и сам предпочел бы рухнуть спать, а не толкаться в очереди на «подсадку», усаживая ее в самолет.
— Ладно… — сдался он. — Если устала — полетишь вечером.
— Ну так что, куда в результате едем? — уточнил водитель.
— Едем, куда ехали — домой, — ответила Диана и отвернулась к окну.
Раздолбай почувствовал, что она стала бесконечно далеко от него, и набросился на свой внутренний голос с упреками:
— Что ты посоветовал? Стало только хуже!
— Но ты ведь не последовал совету.
— Она права! Это свинство по отношению к ней!
— Ты должен был идти до конца.
— Я не уверен, что твой совет правильный и тебя надо слушать!
— Сейчас вы свернете с проспекта, и можешь считать ее потерянной навсегда.
Водитель перестроился в крайний ряд. Раздолбай с напряжением смотрел, как исчезают под капотом последние метры асфальта, оставшиеся до черты, за которой изменить выбор станет уже невозможно. Внутри его как будто натянулась до предела толстая басовая струна, грозившая лопнуть и разорвать его на части. Терпеть ее натужное гудение становилось невыносимо, но вдруг… в душе послышался новый голос. Не тот, что звучал раньше, а другой — тихий, добрый, не требовательный, как первый, а утешающий.
— Осталось чуть-чуть. Машина свернет, и струна ослабнет, все кончится, — шептал этот голос. — С Дианой ничего не вышло, но ты понимал это сразу, а «внутренний Бог» сбил тебя с толку. Этот голос — самообман. Не надо его слушать, он приносит только ненужное напряжение. Потерпи немножко, последние метров двести… Выбор уже сделан. Сейчас он станет окончательным, и ты перестанешь мучиться. Зачем вообще нужны были эти сложности? Проще было отказаться от нее год назад.
— Я слышал внутри «дано будет», и хотел испытать, можно ли верить этому голосу.
— Конечно, нельзя! Он говорил «дано будет», а она даже не смотрит в твою сторону.
— Я не выполнил последний совет.
— Неужели ты думаешь, что если бы выполнил, то получил бы ее?
— Если не выполню, то так этого и не узнаю.
— Ты уже не выполнил! Смотри, водитель включил поворотник. Диана потеряна, ну и пусть. Завтра она исчезнет из твоей жизни, но появится другая девушка. Кстати, можешь взять у Мартина телефон Киси, она тебе обрадуется, и с ней будет не страшно. Потренируешься…
— И не узнаю, что такое первый раз по любви. Не испытаю, надо ли прислушиваться к внутреннему голосу. Не поверю, что моим внутренним голосом говорит Бог.
— Нет никакого Бога!
— Проверить это может быть даже ценнее, чем получить Диану.
Раздолбай нащупал в кармане ветровки двадцатикопеечную монету, сжал ее пальцами и взмолился:
— Господи, я верил, что слышу твой голос, но сомневался и сомневаюсь по-прежнему. Я склоняюсь к тому, что это всего лишь мои мысли, но хочу развеять сомнения. Если ты есть, ты можешь не только проникать в мысли, но и влиять на жизнь. Например, на исход жребия, который я брошу. Я полагаюсь не на слепой случай, я полагаюсь на тебя! Если ты есть — пусть жребий выпадет так, чтобы у меня с Дианой все получилось. Пусть монета выпадет не случайно, а по твоей воле! Решка — везти в аэропорт, орел — ехать домой. Господи, сделай выбор таким, чтобы мой первый раз был с Дианой, и я больше не усомнюсь!
Он повертел монету в кармане, зажал ее в кулаке и, украдкой извлек руку. Включенный в машине поворотник метрономом отщелкивал последние секунды возможности изменить выбор. Он разжал кулак — с покрытой блестками пота ладони на него таращилась решка.
— Прямо! — крикнул он водителю. — Едем прямо, в аэропорт! Не сворачивайте!
Шофер испуганно вильнул рулем, возвращая машину на прямой курс, и недовольно посмотрел на Раздолбая через заднее зеркало.
— Ты что, издеваешься надо мной? — возмутилась Диана. — Не слушайте его! Развернитесь, пожалуйста!
— Едем в Шереметьево и точка, — отрезал Раздолбай.
Жребий внушил ему уверенность, что он все делает правильно, и пусть даже сомнения оставались, нарушить подсказанное монетой решение после пылкой мольбы, было для него все равно, что пойти против Бога. Теперь он скорее позволил бы Диане выйти из машины и остаться на улице, чем внял ее уговорам. В то же время, он чувствовал, что должен сгладить углы и как-то обосновать свое странное поведение.
— Понимаешь, я не знаю, почему так надо. Это словно предчувствие, — заговорил он тихо, чтобы не слышал водитель. — Помнишь, я говорил, что если тебе суждено поехать в Москву, ты от этого никуда не денешься, и все вышло именно так. Значит, я в этом кое-что понимаю, верно? И сейчас я точно знаю, что надо ехать в аэропорт. Может быть, нам суждено в аварию попасть, если мы завтра поедем. Сейчас я поддамся твоим уговорам, а завтра ты из-за этого попадешь в больницу или чего похуже. Тебе это нужно?
— Делай, что хочешь, мне уже все равно, — ответила Диана и равнодушно отвернулась к окну, в которое, молча, смотрела до самого Шереметьево.
Так же молча, они подошли к билетной кассе. «Билетов на сегодняшнее число нет на все рейсы» — по-прежнему пылилась за стеклом картонная табличка.
— Ха-ха, — мрачно сказала Диана.
— Не волнуйся, через шесть часов будешь в Риге, — пообещал Раздолбай, возлагая надежды на «подсадку», и наклонился к окошку.
— В Ригу на какое ближайшее число есть билеты?
— Есть на сегодня, на семь часов.
— Как на сегодня? Тут написано…
— Тургруппа вечером сделала возврат.
— Нам один нужен.
— Давайте паспорт.
— Паспорт… — растерялся Раздолбай, чувствуя, как в его взгляде расплывается предательская беспомощность. — У тебя есть паспорт?
— Откуда у меня паспорт, если ты увез меня без ничего?
Вера в покровителя осыпалась как пепельный столбик, а с ней и вся выстроенная за последнее время конструкция.
Раздолбай ощущал себя так, словно вырядился на свидание, а его облили помоями. Он бился в споре с двумя внутренними голосами, бросал жребий, переламывал ход судьбы, и все ради того, чтобы, силком притащив Диану в аэропорт, узнать, что она не может никуда лететь даже при чудесном наличии билета.
— Простите, без паспорта можно как-нибудь? — безнадежно спросил он кассиршу.
— Документ с фотографией обязательно.
— Экзекуция закончилась, вези меня спать, — потребовала измученная Диана.
Раздолбай бросил взгляд на косметичку, которую она весь день таскала с собой вместо сумочки.
— Посмотри там.
— Что смотреть, если я знаю, что все мои документы в Риге?
— Посмотри на всякий случай.
Диана раздраженно открыла косметичку и с ерническим старанием стала перебирать смешавшиеся в ней предметы.
— Что у нас тут «на всякий случай»? Губная помада. Пудра. В пудренице нет паспорта? Паспорт, ау! В пудренице нет. Дезодорант. Тушь… Салфетки — все без фотографии, видишь? А это что…