Замахнулся изо всех оставшихся сил и, резко выдохнув, швырнул большой шатун как можно дальше, словно снаряд из катапульты.
А сам бросился к следующему колесу.
Шатун с грохотом запрыгал по песку – гул стоял просто чудовищный. К этому звуку почти сразу же присоединился приглушенный рев чего-то вывалившегося из брюха корабля…
– МЫ ЕГО ПРОСТО РАЗДАВИМ, – закричал Алеф. – ОБОЖЖЕННОЕ СЕРДЦЕ НАМ НЕ НУЖНО!
Взвалив на плечи цепь, он опустил голову и приказал двум своим товарищам, которые не погнались за Самиром, тянуть.
Прижимая руку к бешено колотящемуся сердцу, Самир тяжело повалился на песок. Отвлекающий маневр сработал. Но сам он совсем перестал понимать, где находится.
Огляделся. Звездочки, освещавшие днище корабля, тут и там попа́дали на землю. Они гасли одна за другой, как светлячки. Если махина перестает двигаться и вырабатывать энергию, любой симбионт рано или поздно ждет неминуемая смерть.
Каково это – умереть вот так, из-за того, что кто-то вдруг перестал о тебе заботиться? Или просто решил больше не включать двигатель. Самир сразу подумал о своем сердце. Когда оно решит его покинуть?
Сглотнул слюну, словно та была конфеткой для его сердечной мышцы.
Преследователей не слышно.
Мальчик задремал. Во сне картинки сменялись одна другой: страшная буря, старик, примагниченный спиной к килю корабля. Он сам, не умеющий управлять гребнем. Кричит, кричит, кричит…
Очнулся, рот широко открыт.
Корабль над ним пришел в движение.
Самир чуть не попал под колесо – оно прошло в считаных сантиметрах. Еще два приближались очень быстро и точно добились бы того, что не удалось их сородичу.
Мальчик вскочил, отпрыгнул с пути колес, все еще не придя в себя после внезапного пробуждения. Черт, сколько же он проспал? Прислушался. Только детали привода грохочут.
Кто управляет кораблем?
Звездочки горели так бледно, что очертания колес едва угадывались метра за полтора. В такой темноте до-
рогу отсюда точно не найдешь. Остается только положиться на свою интуицию и на удачу и надеяться, что ближе к бокам корабля будет немного светлее.
Еще чуть-чуть, и его раздавили бы следующие два колеса. Но что-то изменилось. Теперь Самир едва успевал уворачиваться. Его осенило: это не он движется медленно, а корабль идет все быстрее.
Самир представил дюну, где нашла пристанище искореженная башня – бастион на защите каких-то неведомых песчаных территорий. Видимо, теперь корабль катился вниз, постепенно ускоряясь.
Мельчайшие песчинки омывали лодыжки.
Вдруг раздался оглушительный хлопок. Стон сминаемого металла. Скрежет раздираемых листов. Самир сделал еще несколько шагов; под ногами – останки одного из преследователей. Мальчик в сердцах пнул несколько обломков. «Один есть!» – подумал он.
Душераздирающий лязг под четырьмя колесами впереди: вторую латунную тварь постигла та же судьба.
Обрадованный Самир с ликованием прокричал в темноту: «ГДЕ ДВА, ТАМ И ТРЕТИЙ, ТЫ ЗНАЕШЬ ОБ ЭТОМ, СКОТИНА?»
Колеса стали мелькать слишком быстро и слишком часто. Он метался между шинами в поднятых ими песчаных вихрях и вопил, опьянев от подаренных ему глотков жизни.
Алеф едва успел отпрыгнуть в сторону.
Ощутил, как двоих товарищей неуправляемое чудовище раздавило колесами. Сам Алеф был в пятнадцати шагах от них и еще какое-то время продолжал упрямо тянуть ненужную больше, провисшую цепь; сзади, словно голодный зверь, к нему приближался корабль-башня.
Почему он вдруг решил прыгнуть в песок – может, подсказало шестое чувство? Или отчаянный вопль раздавленного колесами товарища.
Дюна была выше и круче, чем казалось сверху. И чертовски коварнее. Как же глупо они ошиблись, когда решили тянуть махину, не предполагая, что она просто сметет их со своей дороги.
Корабль-башня набрал ход; железяки оглушительно задребезжали. От корпуса начали отваливаться огромные куски и колеса.
А потом…
Осколки полетели во все стороны.
Шестая латунная звезда с грохотом вспыхнула и погасла.
Самир вжал голову в плечи, но от мелких острых кусочков металла это его не спасло. От боли он согнулся надвое и рухнул на колени; в следующую секунду его, будто кувалдой, ударило солнце.
Над головой – ослепительно синее небо. Далеко-далеко на севере горные вершины окутаны белесыми облаками.
Он лежал на песке ничком, без сознания.
Тело немного прокатилось вниз по дюне и остановилось.
Очередной сердечный приступ. Роковой.
Самир пришел в себя, перекатился на бок и приподнял голову; невыносимая боль в груди парализовала руки и ноги.
Над ним склонился механокардионик. Последний выживший сердцеглот.
У самого подножия дюны высилась исковерканная громадина. Все тонуло в мутной пелене. Корабль въехал мордой в песок и в конце спуска перевернулся.
Дюноход…
Глаза закатились.
Присев на корточки, механокардионик перевернул Самира на спину и принялся выслушивать, словно шестеренку или кардан. Это сердце ничего не стоит. Глупая рыхлая плоть, отсчитывающая последние удары.
Испорченная, умирающая.
Механокардионик поднялся. Поставил ногу на шею Самира. Не отводя пустых глазниц от пустыни, все сильнее надавливал на горло, предвкушая последние вздохи этой бесполезной жизни.
Широко раскрыв рот, Самир захрипел, лицо посинело.
Два слабых удара, и последний, третий, еле различимый. Они поднялись в металл, как пузырьки воздуха со дна колодца…
Интерлюдия
Натянув поводок, Латунный череп рухнул в грязь. Здесь, в двадцати шагах от большого бразильского ореха, кончался его мир.
Он поднял голову от ковра из листьев, вытянул шею насколько мог и понюхал воздух.
Воняло сырой шерстью.
Чувствовалось биение маленького сердца.
Совсем рядом снова сидела пернатая обезьяна. И с любопытством разглядывала бесшерстное двуногое, которое блестело на солнце.
У него за спиной – небольшая полянка в тени раскидистого ореха, а дальше джунгли сгущаются, образуя темно-зеленый лабиринт. К вони обезьяны примешиваются запах перегноя, вековых деревьев и муссонов, кислый аромат цветов. Там, в каких-то восьми-девяти шагах, свобода.
Яростно сопротивляясь сдавившему горло ошейнику, Латунный череп вдохнул полной грудью воздух свободы, отполз назад и сел, выпрямив спину. Потрогал шею – похоже, удавка из лиан затянулась еще крепче.
– Да что тебе нужно? – спросил он обезьяну на своем языке, скрипами и вибрациями. – У меня ничего нет. Почему ты надо мной смеешься?
Ощупал свой живот. Какая-то лиана с огромным количеством побегов сумела проникнуть внутрь. Проверил ноги: каждый сантиметр покрыт грязью и сгнившими листьями. На правом колене растет пучок травы. И на обеих пятках такие же заросли.
День за днем Латунный череп превращался в растение. Медленно, но неотвратимо трава и мокрая земля заселяли его полый корпус, окисляя металл изнутри.
Дожди шли постоянно, но Латунный череп становился все грязнее. И слабее.
– Пошла отсюда! – прокричал он. Вот уже которую неделю незадолго до заката его навещала эта обезьяна, но никогда не подходила так близко, чтобы ее можно было схватить.
Латунный череп вырвал очередной цветок из левой глазницы, рассерженно его пожевал и снова подошел к огромному стволу – своему тюремщику. Потом резко повернулся, поднял руку, сжал кулак.
– ПРОЧЬ! КЫШ!
Закашлялся.
Когда он в последний раз глотал сердце?
Запрокинув голову, вобрал в себя запах гнилой плоти, который источало дерево. В метре над головой лианы плотно-плотно переплетались, а потом исчезали среди густых ветвей. Отчасти он жив именно благодаря этим зеленым щупальцам.
Вверху, плотно зажатое лепестками гигантской орхидеи, наверное, и лежит его единственное сердце. Украденное деревом. Он был бессилен что-либо сделать; случилось это сразу после крушения Кориолана, когда Латунный череп пролетел метров двадцать пять и свалился на землю, потеряв руку и заработав вмятины на всем теле. Орех вырвал у него этот окровавленный кулак мяса, который пульсировал в корпусе, и поторопился утащить в гущу ветвей, подальше от хищников и насекомых. А потом пустил лианы поразвлечься в пустой скорлупе – оказалось, что Латунный череп еще жив и может ковылять вокруг ствола, как нелепая марионетка.
Сколько времени уже прошло?
Каждый день похож на предыдущий: все те же узоры солнечных лучей на листьях, проливные дожди, монотонные капли… Обезьяна!
О том, чтобы залезть на дерево и забрать сердце, нечего и думать. Карабкаться на одной руке – настоящее безумие. Его ждала бы неминуемая страшная смерть.
Что ему остается – просто сидеть под орехом и ждать конца? Болезненного, хотя и живописного. Рано или поздно папоротники, цветы и грибы окончательно завладеют железным телом, будут отделять от Латунного черепа кусок за куском; а может, его просто разорвет как бомбу. Это лишь вопрос времени…
Он потрогал чахлые веточки, торчавшие из правой подмышки; на месте руки росли ужасно вонявшие цветочки и пара мясистых плодов размером с картофелину. Ярко-красные, в синих крапинках.
Поначалу Латунный череп думал, что обезьяне нужны они. Как-то раз он оторвал один и отбросил немного в сторону – хотел схватить обезьяну за шею, когда она подойдет поближе.
Но та не проявила никакого интереса. От бессильной ярости Латунный череп накинулся на фрукт. Но не дотянулся – совсем чуть-чуть.
Ливень.
Яростная буря. Капли барабанили на все лады уже несколько часов подряд. Без передышки.
Прижавшись к стволу дерева, Латунный череп пустыми глазницами смотрел на беснующиеся ветки. Сверху хлестала вода. Потоками.
Он слышал, как кричит каждая капля. Как взрывается. Как падает вниз, смешиваясь с поднимавшимся от земли паром.
Понюхал воздух.
Пахло мокрой шерстью. И снова это частое биение…
– Где ты? – завопил он, стараясь перекричать дождь.
Но из-за ливня Латунный череп не мог определить ни звуков, ни запахов. Хотя все они здесь были, в этой хлеставшей с неба воде, в вате тумана, ползущего по земле.