Какой кошмар! Вот уже несколько недель ходили слухи, что в этом квартале начали пропадать люди, а другие получали чудовищные раны. Но они с сестрой все равно рискнули забраться на крышу старого дома, откуда открывался фантастический вид на шумный Мехаратт, на бесчисленные корабли, ожидающие в дюнах своей очереди пришвартоваться.
– С вами больше никого не было? – спросил продавец яиц, обнимая мальчика за плечи.
Отняв ладошки от заплаканного лица, Сюн всхлипнул.
– Нет. Мы играли, Мэй спряталась, потом я стал ее звать…
Старик не сводил глаз с дома, по которому скользили тени, меняясь местами друг с другом.
– Туда же нельзя ходить. Тем более без взрослых!
Лежавшая у ног голова смотрела на них, как будто подтверждая сказанное. Шея перерезана ровно-ровно, грива черных волос слиплась от крови. Губы и угольки глаз – слишком маленькие, чтобы выразить весь увиденный ужас.
– Механокардионическим домам нужно питаться, – прибавил продавец яиц. – Да, они могут не есть месяцами. Но потом… – договаривать он не стал и снял фартук. У малыша только что погибла сестра, для нравоучений сейчас не лучшее время. – Дома нужно кому-нибудь сообщить?
– Моей старшей сестре, Юань.
– Больше никому?
– Никому, – сказал мальчик. Толпа разошлась. Только голова все еще лежала на земле, прикрытая фартуком сердобольного продавца яиц.
– Я хочу к сестре, – вдруг крикнул малыш и бросился к зданию.
Старик поковылял было за ним, но поспеть, конечно, не мог.
– Куда ты? Вернись!
Стоявшие рядом торговцы снова побросали свои занятия и задрали головы.
Мальчик влетел в темную пасть дома. За ним, конечно же, никто туда не побежал. Старик обернулся и развел руками, будто извиняясь… Подошел к своему прилавку и взял самое большое металлическое яйцо, которое у него было. Если он положит его у входа в здание, это, скорей всего, ничего не изменит. Но что здесь еще можно сделать?
Дар взамен другого дара – жизни мальчишки.
Старик отступил на шаг от входа и посмотрел вверх. В лабиринтах лестниц и коридоров прятались десятки одинаковых комнатушек, каждая – со своей добычей белых костей. Посередине криво болталась табличка, на которой огнем было выжжено одно слово – КИКИКВИРРИ, по-видимому когда-то служившее названием корабля.
Заскрежетали наезжающие друг на друга листы железа. Со стен потекли кровь и смазочное масло.
Вдруг откуда-то изнутри послышался вопль.
Снова сбежалась толпа, еще больше, чем прежде. Все молчали, затаив дыхание.
Совсем скоро из дома выбежал и мальчик. Волосы растрепаны, сердце бешено колотится – по лестницам он несся как угорелый. В руке – шлепанец.
– Я нашел только это, – выдавил Сюн и разрыдался, бросившись в объятия старика. Потом сквозь слезы пролепетал: – Я ему… не нужен. Он говорит… что я… должен приходить… каждый день. И когда он захочет… то отведет меня… к Мэй.
Прижав мальчика к груди, старик поднял глаза к небу. К механокардионическому кварталу летел крошечный драндулет.
Взъерошив Сюну волосы, старик хотел найти какие-то слова, чтобы убедить малыша не делать этого, объяснить ему, что нельзя слушать того, кто отнял жизнь твоего родного человека. Хотел найти, но не нашел.
В другом конце переулка стояла старая ржавая башня. Вот уже пятьдесят лет он, прежде чем открыть свою лавочку, каждый день приходил туда на рассвете в надежде увидеться с сыном…
Бастиан
Оглушительный, зычный гудок спугнул стаю ромбокрылов.
Подойдя к краю крыши, Азур посмотрел вниз. Пятнадцатый этаж. Пламенеющее на закате небо, шумный Мехаратт, пустыня – как блюдо, приправленное паприкой и карри.
В лабиринте пристаней – десятки кораблей, ожидающих своей очереди пришвартоваться или совершающих маневры далеко от берега…
Найла, присвистнув, опустила подзорную трубу: девочка представляла себе Мехаратт по рассказам отца, но увиденное превзошло все ее ожидания. От фантастического калейдоскопа цветов и форм рябило в глазах. От смешения запахов перехватывало дыхание.
Восемь маленьких гребней тащили по дюнам циновки, выравнивая песок перед килем огромного грузового корабля, который на малом ходу приближался к главному молу. Все палубы и оба борта чугунного цвета изъедены ржавчиной, покорежены, испещрены застрявшими в металле осколками. Нигде не видно ни флага, ни вымпела. Только чудовищно воняет гнилью и смертью.
– Что это за корабль? – спросила Найла, щурясь на солнце.
На палубе – ни одной живой души, хотя вот-вот начнется швартовка.
– Это Бастиан, дюнный миноносец, – ответил Азур. Они по-прежнему общались с помощью цепочки, но теперь девочка просто держала ее конец в кулаке. – Он охотится за тем, что его капитан считает ценным, что можно продать на базаре. Запомни его.
– А почему воняет так жутко?
Раздалось три долгих свистка, и летевшие клином маленькие гребни синхронно разошлись в стороны, рисуя на песке два огромных завитка. Оставшиеся пятьдесят метров корабль шел без сопровождения, почти заглушив моторы: как гигантский ржавый металлический банан, медленно вылезающий из кожуры, он выезжал из оставленных на песке узоров.
– Эта вонь от груза – узнаешь за милю. На верхней палубе что-нибудь лежит?
– Да.
– И трюмы наверняка заполнены под завязку, – Азур со скрежетом вдохнул сверхчувствительным носом. – Подожди, там что-то не так… чего-то не хватает. Что ты видишь?
На корме тошнотворно гнила раздувшаяся туша огромной песчаной акулы, метров пять-шесть в длину и весом тонн семь, с чудовищными плавниками. Над ней угадывался силуэт гигантского механокардионика, привязанного цепями к двум дымовым трубам. Четыре-пять метров высотой, руки и ноги широко расставлены, соединение мощи и грубого металла. Уродливая голова наклонена к плечу.
– Сердцеглот! – вскричала Найла, поворачиваясь к Азуру. Высотой механокардионик был с мачту бригантины.
– Один? Их должно быть четыре – по одному на каждую цепь. Они специально так закреплены, чтобы произвести впечатление. Еще что-нибудь видишь?
– Там какая-то рыбина. Без хвоста, – девочка еще не понимала, какого черта они сюда приземлились, но полет на аэрогребне она теперь вряд ли забудет.
– Без хвоста, говоришь? – доносившийся по цепочке голос Азура стал глухим, задумчивым.
Корабль выпустил еще один гудок и совсем сбросил скорость. Резина первого ряда колес готовилась поцеловать камни мола.
Портовый рабочий поднял трос, сброшенный на пристань с борта, и поспешил замотать его вокруг швартового битенга в форме головы ромбокрыла.
– Мы ведь здесь из-за этого корабля, да?
На пути в Мехаратт их гребень, как крошечный комар, преследовал громадину, которая после бесчисленных приключений решила, наконец, вернуться домой.
– Я знаю его капитана, мы уже много лет ищем одно и то же.
– Он… человек? – Найла немного запнулась, но все-таки решилась произнести это слово.
Повернувшись, механокардионик уставился слепыми глазами в пустоту:
– Пока да, но ему недолго осталось. Он заразился Болезнью уже давно!
– Но ты не уверен, станет ли он механокардиоником, правда? Боишься, что он умрет?
Азур отошел от края крыши, увидев все, что было нужно. Корабль уже пришвартован. Остается только ждать.
– Пойдем пообедаем?
– А можно?
– Капитана наверняка задержат бюрократические проволочки, придется еще подписать тонну бумаг. Так что перекусить мы успеем. Ты, в смысле!
Найла обошла маленький металлический гребень; когда он стоял на месте, то казался еще более нелепым, чем в воздухе. Как вообще такой драндулет может летать? Но теперь хотя бы понятно, зачем они приземлились на крышу одного из самых высоких домов рядом с портом.
– …в механокардионическом квартале, – уточнил Азур, читавший по металлу не только слова, но и мысли девочки.
– Да какая разница? Хоть механокардионический, хоть обычный.
По цепочке пробежала непереводимая ухмылка:
– Я бы на твоем месте не был так уверен. Здесь всякое может случиться. Пойдем, если не хочешь стать обедом для этого дома.
Мерзкая громадина, потрепанная, грязная, вселяла одновременно отвращение и страх: да, ее груз вонял – как и груз любого корабля, однако в ней чувствовалась какая-то внутренняя угроза. Может, из-за гигантского механокардионика, может, из-за того, что согласно бумагам управления порта он был в плавании больше полугода. Не делая остановок, чтобы запастить провизией или выгрузить награбленное.
На обоих бортах огромными буквами было высечено имя корабля: Бастиан. Пескоизмещение более 25 200 тонн, 8 котлов, способных развивать мощность до 45 000 лошадиных сил, 74 члена экипажа, 6 изолированных отсеков и столько же запасных комплектов шин, 54 колеса – каждое почти 5,5 метра в диаметре.
Но кое-чего у корабля не хватало. Как и у лежавшей на корме акулы. Хвостового плавника. Сверху и до самых колес как по линейке были отсечены металл, мясо, хрящи, будто нападавший готов был резать все подряд. Несколько рядов колес отвалились от корпуса и остались лежать в пустыне, как снесенное кем-то причудливое яйцо.
– Что случилось с вашим кораблем, капитан Лакруа? – спросил служащий портового управления, листая регистрационный журнал.
Перед ним стоял человек почти двухметрового роста в старом форменном кожаном плаще, под которым было, наверное, килограммов пятнадцать латуни.
– Молнии. Ударили с близкого расстояния.
– У вашего корабля отсекло корму. Повезло, что вы вообще смогли войти в порт. Но… подождите, здесь сказано, что вы не делали остановок… сто девяносто четыре дня.
Капитан ничуть не смутился:
– Да, трюмы у нас под завязку. Что-то не так, страж маяка?
Служащий покачал головой:
– Нет, капитан, все в порядке. Мы предоставим вам колодец, чтобы выгрузить Внутренних.
– На моем корабле нет Внутренних. Только добыча.
Положив перо на бумаги, страж маяка посмотрел на этого странного капитана, который появился в Мехаратте неизвестно откуда. И плюет на любые правила.