Лакруа окинул взглядом таверну и только тогда заметил, что за столиком сидит Азур с какой-то девчонкой.
– А это еще кто? – спросил он, оседлав стул. Найла уставилась на чужака, рука с ложкой замерла в воздухе.
– Меня зовут Найла, а тебе кто разрешил тут сесть?
Лакруа не удостоил ее ответом.
– Ну ты и извращенец, Азур. Ей же лет десять, черт подери!
– Четырнадцать!
– Форточку закрой!
Азура его слова нисколько не смутили.
– У меня есть то, что ты ищешь! – сказал он, а металлический стол перевел вибрации в слова.
Лакруа пристально на него посмотрел. Интересно, куда механокардионик это спрятал? Да куда угодно, хоть в полый живот. Капитан поскреб щетину на подбородке.
– Что ты сказал?
– У-ме-ня-есть-кар-та, – медленно произнес Азур так, что слоги прозвучали будто шесть ударов по столешнице.
– Давай поговорим снаружи.
Найла снова остановила ложку на полпути. Цепочка крепко зажата в кулаке.
– Сначала я доем.
– Ска-жи-что-бы-э-та-тре-кля-та-я-соп-ляч-ка-за-ткну-лась! – сказал на металлоязе Лакруа, и его голос пролетел по цепочке будто пощечина.
– Доедай суп и пойдем, – успокоил ее Азур. А потом повернулся к здоровяку-капитану. – На твоем корабле есть пианола, где мы можем послушать цилиндр?
– Сегодня ночью, в порту!
– А перо и бумага, чтобы записать?
Лакруа разжал ладони. От пальцев до запястья на коже расцвели латунные бляшки.
– Даже если бы я умел писать, то не смог бы удержать перо в руке.
Он посмотрел на девочку.
Найла улыбнулась.
– Говоришь, тебе четырнадцать?
– Почти пятнадцать.
– И ты умеешь писать?
– Я еще и считать умею.
Грохот рухнувшего на палубу железа. Перепуганное хлопанье крыльев.
И больше – ни звука.
Сарган посмотрел на обрубки дымовых труб. Сломанные зубы, торчащие вверх, в темное небо. Разбуженные птицы кружили над кораблем на безопасном расстоянии, ожидая, что произойдет дальше.
Абсолютная тишина.
И только звавший его далекий-далекий голос:
– Саргааааан!
Корабль не двигался. Впервые за долгие недели механизмы молчали.
Сарган перегнулся через фальшборт и посмотрел на дюны у носа корабля. Ровный песок, посеребренный лунным светом.
Каждый шаг доставлял такую боль, что глаза на лоб лезли. Но, может, не все еще кончено? Как-то раз он уже пробовал сбежать с Афритании и знал, что будет непросто. Но все же…
Рухнул на колени. Растянулся на полу, со всего маху ударившись о палубу щекой.
н
а н
а а
н н г а
а а р а
а а а
а С а
а а н н
а а а
г г а а
р р а г
а а н р
С а р г а а а а а н!
а а С
а а а
а а г
р р
г г
а а
н н
Его звал корабль. Он встал на четвереньки, но подняться на ноги не смог. Таинственная сила металла снова прижала его к себе болезненным объятием. Проходя через колено, голос звучал еще настойчивее. Но одновременно чище и прозрачнее. В нем слышался ветер и другие звуки, которых раньше он не замечал.
– Что случилось с (моим) кораблем?
– Скотина, он остановился!
Ы
Т Ы Т Ы должен сделать так, чтобы он
Ы Ы снова отправился в путь!
Т
Ы Ы
Ы Ы
Ы Ы
Ы Ы
Ы Ы
Ы
Ы
Пол отпустил ногу. Теперь Сарган смог подняться, ухватившись за фальшборт. Посмотрел в сторону кормы, окинул взглядом пустыню. Где-то в полумиле по левому борту полыхало пламя пожара. Наверное, там еще один корабль.
С такого расстояния доносился только треск железа, скручивавшегося от огня. И душераздирающие детские стоны в клубах дыма. Как и Афритания, корабль, наверное, направлялся в Мехаратт, чтобы выгрузить в колодцы Внутренних. И теперь они испускали предсмертный вопль среди пламени и ночи.
Корабли ненавидят огонь. И ненавидят молнии, которые часто становятся его причиной.
Как суда ведут себя перед лицом опасности, Сарган не знал. Но на собственной шкуре почувствовал: они могут испытывать страх и тревогу, как зверь, который чует угрозу рыскающего поблизости хищника, надвигающейся грозы или пожара.
Может, у него действительно появился шанс.
Прыгай метров с двадцати и, если не сломаешь себе шею, беги со всех ног. Далеко ли? Отсюда непонятно – слишком темно.
Он усмехнулся про себя. Может, корабль просто оцепенел от страха: увидев, что пламя в нескольких сотнях метров от кормы вздымается все выше, он не прибавил скорости, а поддался панике и встал. Эту догадку подтверждала и неспособность таинственной силы примагничивать металл больше чем на несколько секунд.
Сарган, ковыляя по палубе, запнулся за какие-то железяки. Остановился; в прошлый раз, пытаясь сбежать с Афритании, он не нашел никаких канатов и не представлял, что еще может ему пригодиться. Надо придумать, как смягчить удар о песок, или он переломает ноги. Валявшаяся рядом цепь оказалась слишком короткой и тяжелой. Вдруг среди трухи ему на глаза попалась какая-то тряпка.
Это оказалось намокшее от дождя огромное полотнище – может парус, который использовали как навес от солнца.
Сарган поднял его и проверил на прочность. Ткань вроде крепкая, похоже сгодится. Привязал один край к поручню фальшборта, перекрутил полотнище и бросил вниз. Ударившись о корпус, оно свесилось вдоль левого борта метров на десять-двенадцать, почти до самых колес. Ну уж оттуда он как-нибудь спустится на песок.
От картины, открывшейся перед глазами, у Найлы захватило дух.
Весь порт отливал бледно-зеленым. Такое холодное, зловещее свечение исходило от миллионов светогекконов, спустившихся с корабельных колес. Зверьки вяло ползали по песку в поисках резины: они питались ею и поддерживали шины в рабочем состоянии. У колес каждого корабля – собственный запах, который может поведать о тысяче пересеченных земель.
Гекконов было невероятно много. Отсюда и это бледное, шевелящееся свечение песка.
Пораженная Найла не смогла промолчать:
– Не говорите мне теперь, что гекконы всегда возвращаются на родной корабль!
– Они могут узнать свой из миллиона.
Девочка покачала головой.
– Я не верю. Как это возможно?
– По запаху, – вмешался Лакруа. – Для них свой корабль – как мать.
У причала были пришвартованы маленькие гребни – штук двадцать: рядом с каждым сушились циновки.
Лакруа отвязал два гребня и кинул один канат девочке.
– Умеешь ими управлять? Правая рукоятка – газ, левая – тормоз. Если повернешь обе одновременно – перевернешься.
– А Азур с кем полетит?
– С тобой, красавица. Увидимся у меня на корабле!
– Нам обязательно красть эти штуки?
Лакруа повел плечами.
– Мы их не совсем крадем, просто одалживаем. И потом, от мола до корабля целых полчаса.
Найла снова посмотрела на зеленое, светящееся море. Они вполне могли бы дойти пешком. Ведь гребни раздавят тысячи зверьков.
– Почему мы не можем срезать через пустыню?
Вместо ответа Лакруа вскочил в седло и потянул за рукоятку: моторчик закашлял. С третьей попытки драндулет завелся и поднялся в воздух.
Сарган поискал левой ногой опору, встал на колесо. Постарался найти устойчивое положение. Несколько раз нога соскальзывала, и приходилось начинать все сначала. С третьей попытки он все же смог встать обеими ногами на огромную шину и отпустил мокрое полотнище.
Растирая натруженные руки, посмотрел вниз. По коже пробежал холодок. Он спустился на дюжину метров с помощью паруса, оставалось еще пять – именно такой диаметр у спущенного колеса Афритании.
Присел на корточки. Спина болела невыносимо. В какой-то миг он даже хотел забраться назад, но потом понял – на это просто не хватит сил.
Внизу было намного светлее, чем он думал. И на колесах, и на металле сидели тысячи чешуйчатых зверьков, испускавших зеленоватое свечение. Все еще не остывшая резина прилипала к босым ногам. Местами шины были распороты, рваные края трепыхались на ветру; кое-где каучук покрылся пузырями и шишками. Это светогекконы попали в ловушку из резины.
На его глазах два зверька свалились на песок и тут же поползли вперед, будто ничего не случилось. Почему он так не может?! Сарган почувствовал себя пленником этого куска резины – три шага по колесу, и ты сползаешь вниз, ища руками, за что бы зацепиться.
Если оторвать кусок от полотнища, на котором он сюда спустился, то можно привязать конец к колесу и сбросить вниз: так расстояние до дюны уменьшится еще на несколько метров. Сарган схватил парус, но порвать не смог: из-за воды ткань стала невероятно прочной.
Приуныв, он снова сел на корточки. В задумчивости снял с пояса два кинжала: они лежали в разных отделениях ножен, чтобы лезвия не затупились…
Черт возьми, как это не пришло ему в голову раньше?
Встав на четвереньки, Сарган всадил лезвие глубоко в резину. Едва вытащил и попробовал сделать то же самое левой рукой. Получилось не так хорошо, но достать нож все равно оказалось трудно.
План казался совершенно невероятным, и Сарган сомневался, что у него хватит сил, но попробовать стоило, ведь от этого зависела его жизнь. Он подполз к краю колеса, а когда начал скользить вниз, правой рукой вставил в резину лезвие; потом съехал на нем еще немного, рука распрямилась, и он воткнул второе на уровне левого плеча. С такой отчаянной силой, будто от этого зависела вся его жизнь. Спина болела так, что, казалось, сейчас отвалится. Чуть не плача от напряжения и боли, он попытался вытащить первое лезвие, но нож заскользил вниз, разрезая шину. Прежде чем то же самое произошло и со вторым, Сарган успел спуститься больше чем на метр.
А получается-то все еще лучше, чем он думал! Главное не съезжать слишком быстро. И не дай бог лезвия выскочат из резины.
– Но хоть ты-то мне скажешь, почему мы не можем пойти пешком по песку?
Механокардионик сидел сзади, держась за плечи Найлы. Как странно: ровно наоборот по сравнению с прыжком на парашюте с Кориолана.