– Что ты делаешь тут одна? – пронеслось по поручню фальшборта.
Она повернулась.
Азур смотрел на деревянные ящики на пристани.
– Тебе не кажется, что нам пора отчаливать? – спросила Найла.
Слепыми глазами механокардионик обвел весь порт; швартовка не останавливалась и ночью. Теперь, к рассвету, вереница судов, ожидающих разрешения войти в Мехаратт, растянулась уже на несколько миль.
– Бастиан все еще спит. Он сам решит, когда нам отправляться.
Девочка кивнула: Азур как всегда прав.
– Нам удастся захватить летающий корабль, как по-твоему? – осмелилась спросить Найла.
– Я думал, ты просто хочешь его сбить, – улыбка недоумения пролетела по металлу.
– Хочу, да. А куда подевался гигант с дымоходов?
– Механокардионик, скорей всего, на нижних палубах. Ему тоже нужно отдохнуть, он ведь выгрузил все эти ящики.
– Хочешь сказать…
– Да, в распоряжении Лакруа есть только огромный механокардионик. Он состоит из спаянных друг с другом выживших членов экипажа.
Найла посмотрела на серое небо; теперь пришло время задать давно мучивший ее вопрос.
– Сколько сердец у тебя осталось?
Азур оторвал ладони от поручня.
– Отвечай!
– Два. Но я всегда могу поймать акулу.
– Два вместе с моим?
– Два вместе с сердцем Лакруа.
Билал привязал последний мешок к толстой пеньковой веревке метров тридцать длиной. Вокруг поодиночке бродили товарищи; он спустился с дюны и обошел все мешки, один за другим: стоило поднести пламя к джуту, как мешок изворачивался – его содержимое пыталось отодвинуться от жара. Одна искорка – и прощай вся добыча: гроздья мешков с Внутренними вспыхнут как диадема из маленьких солнц.
Небо на востоке зарделось зарей.
Билал поднял голову.
Они управились вовремя, но Мизерабль почему-то не видно.
На песке лежало девятнадцать мешков – как и ожидалась, добыча отличная. Правда, сердец нашли всего три, да и то одно перестало биться, стоило механокардионику его проглотить.
В сотне метров от них дымился корабль, источая чудовищный смрад горячего масла и вареной плоти. Только шины еще продолжали гореть.
Подняв голову, Сарган вгляделся в огни лагеря механокардиоников. Как же их много! Нужно убираться отсюда, пока не поздно. Уставшие механокардионики будто чего-то ждали. Медленно кружили среди дымящихся обломков, не останавливаясь ни на минуту, как сердце, не знающее покоя.
Кстати, о сердцах. Сколько их может вместить в себя это существо? Говорят, не больше двенадцати, иначе корпус становится слишком тяжелым, и механокардионика ждет неминуемая смерть.
В темноте и дыму видно было плохо, но Сарган сумел пересчитать мешки на песке. Будто приготовленные для погрузки на борт проходящего корабля. В каждом – одно или два существа, летучих, как кишечный газ, и ценных, как мечты или мысли. Отличная добыча для любого корабля, кому бы она ни предназначалась. Перед грозой на горизонте маячила парочка судов, соревновавшихся в скорости: кто первым доплывет до Мехаратта, получит более выгодное место в шеренге на входе в порт.
Сарган обернулся. На западе небо все еще оставалось темным, покрытым рябью тучек. А под ним пустыня – бесплодная, бескрайняя, из неотличимых друг от друга дюн.
Бастиан был настоящим бесом. И несся по пустыне как угорелый.
Найла стояла на батарейной палубе, изо всех сил вцепившись в поручни: ее так подкидывало, что ноги отрывались от пола. Находиться на верхней палубе вообще было невозможно – того и гляди, вылетишь за борт. Никогда в своей жизни девочка не видела, чтобы корабль набирал такой ход, ничего подобного не случалось даже в гонках бригантин.
Подпрыгивая на каждом ухабе, она ежеминутно рисковала прикусить язык, а спина молила о пощаде.
Цепи скрежетали, ветер завывал.
Лакруа, стоявший на носу, с мерзкой усмешкой послал девочке воздушный поцелуй и прокричал: «АКУУУУЛЬЕЕЕЕЕ СЕРДЦЕЕЕЕ!» Капитан явно наслаждался бьющим в лицо ветром. Чтобы не вывалиться за борт, он не только вцепился в релинг, но и обмотал себя канатом, конец которого привязал к огромному кольцу, вделанному в палубу. Азуру же пришлось уйти внутрь, где было безопаснее.
Ощущение, будто сидишь верхом на ржавоеде, когда он выстреливает железяками.
Вцепившаяся в фальшборт Найла задумалась: может, на Бастиане нет никаких флагов, потому что они все равно будут сорваны ветром? И еще – этот корабль что, всегда носится с такой скоростью? Хотя после ливня песок был сырой и плотный, на палубы из-под колес летело все подряд: перегной, галька, перемолотые кусты, насекомые размером с фасолины.
Через полчаса девочка ушла в рубку, с ног до головы осыпанная песком. Азур стоял на коленях, согнувшись от корабельной болезни.
– Не хочешь пойти на палубу?
Механокардионик не ответил, только посмотрел на нее необычно большими, выразительными глазами.
Его, наверное, тошнит не от сумасшедшей скорости, а от сильнейших вибраций, сотрясающих корабль каждый раз, когда тот подскакивает на ямах.
Цепи, болтавшиеся на дымоходах, оглушительно гремели.
– Я могу тебе хоть чем-нибудь помочь? – в отчаянии спросила Найла, не представляя, что она может сделать.
Механокардионика чуть не вырвало: он прижался к полу лбом.
Если Азура вырвет сердцем… Найла сомневалась, что сможет засунуть его обратно – в рот или в живот механокардионика. А что станет с ней, если Азур умрет и оставит ее одну с этим пьянчугой Лакруа на его разваливающемся корабле – полном отражении своего капитана.
В рубке дрожали стены, и Найла тоже почувствовала себя плохо. Летевший из-под колес песок засыпал ее с ног до головы. Открыв люк, она вернулась на палубу.
Ветер задул с такой силой, что девочка пошатнулась. Ухватившись за фальшборт, она пошла на нос корабля. Нужно поговорить с Лакруа.
Сколько еще Бастиан будет нестись с такой скоростью?
Акулий труп был выброшен сразу, как только они вышли из порта; став легче на семь тон, корабль словно обрел крылья. Но долго это продолжаться не может: если Бастиан не замедлит ход, они не доедут до места назначения – развалятся на куски. Не говоря уже о том, что Азур…
– Лакруа! – позвала девочка.
Капитан не услышал.
– ЛАКРУАААААА!
Вдруг взорвалось колесо: ошметки изношенной резины шлепались на палубу, будто раздавая ей оплеухи. И как только ветру, заключившему союз с несущимся на всех парах кораблем, удавалось превращать каждый звук в звонкую пощечину?
Бастиан сбавил ход на несколько узлов. Этого хватило, чтобы Лакруа услышал кричавшую Найлу и, развязав канат, пошел ей навстречу.
– Чего надо? – не очень-то вежливо спросил он, подойдя ближе.
– Нельзя сделать как-нибудь так, чтобы мы ехали не с такой безумной скоростью?
Опять эта грязноватая ухмылочка, искривившая и кожу, и металл лица:
– Нет, нельзя. Я не могу ничего приказать Бастиану теперь, когда в машинном отделении лежит этот чертов динамит.
– Но мы же разобьемся!
– Ха, тебя что, так перепугало взорвавшееся колесо? Мой корабль создан не для того, чтобы тащиться как черепаха. Он пойдет медленнее, тогда когда сам этого захочет.
Найла предприняла еще одну попытку. Что бы она ни говорила, все было впустую. Лакруа и слушать ее не собирался.
– Азура вырвет единственным сердцем…
Лакруа пожал плечами:
– Это его проблемы.
Кустов и камней под колесами становилось все меньше. Равнина заканчивалась, начиналась пустыня.
– У него голосовая карта, а у меня запись, которую ты, между прочим, даже прочитать не можешь… – Найла сделала паузу, чтобы угроза прозвучала весомее. – Замедли эту штуку, или мы выпрыгнем за борт!
Билал опустил фонокль и вслушался в небо невооруженным ухом. До самого горизонта – ничего, нет даже облаков, которые отделали бы под мрамор эту ослепительную перевернутую пустыню. За несколько часов от ночной грозы не осталось даже завитка водяного пара.
Механокардионик перевел ухо на раскаленные солнцем железные тела товарищей, громоздившиеся друг на друге. Под ними – три колеблющихся колеса. В ожидании.
Может, лучше залезть внутрь этой конструкции, спрятавшись в тени?
Прежде чем забраться на колеса, двое механокардиоников прикрепили к своим корпусам трос, к которому были привязаны мешки. Одно слово старшего помощника – и они потащат добычу куда нужно, хоть до самого подножия гор.
Билал прислушался к дюнам: птичий помет, корабельные испражнения, запах гнилых слив и масла.
На севере, в нескольких милях отсюда, пустыня становилась ровной и твердой, как мраморная плита, покрытая тонким слоем перегноя и галькой; эта бесконечная равнина с редкими, чахлыми кустиками, где свистел ветер, перекатывая высохшие фекалии кораблей, была любимым местом для соревнований судов и суденышек. А от вида возвышающихся на горизонте гор, окутанных сверкающими грозовыми тучами и вечными льдами, захватывало дух.
Мехаратт стоял у подножия хребта: последний бастион пустыни перед безжизненными камнями и безымянными тропинками. Внизу склоны опоясывало кольцо ржавых обломков, сотен, а может, и тысяч остовов кораблей, которые много веков назад пришли сюда, чтобы умереть между стремнинами и гротами. Они так и лежали здесь, наваленные друг на друга, перевернутые вверх облезлыми ступицами. Засыпанные обвалами, исхлестанные ливнями. Побежденные в гонках, поставленные на кон и проигранные капитанами. Дерзнувшие подняться на горы и не сумевшие спуститься вниз. Брошенные. Больные и осмеянные. Корабли-негодяи, корабли-неудачники. И корабли-самоубийцы.
На многие мили равнину покрывало острое ржавое железо. Кислые пары, черные отходы. Горелое масло и разлагающиеся сердца. Насекомые и свернувшаяся кровь.
Билал залез в нагромождение механокардиоников, закрыл глаза и приказал трогаться в путь.
Дюна!
Бастиан задрал нос, дюжина колес повисла в воздухе; перемахнув через верхушку песчаной стены, он тяжело опустился на землю.