…Я хорошо помню своего дядю Дениса. Был он весёлым, общительным человеком и большим выдумщиком. Я уже работала и училась заочно, когда однажды, приехав в Харьков, он сказал мне:
— Пойдём в ваш оперный театр на «пробу».
Мы пришли туда в будний день, во время репетиции. Дядя Денис нашёл главного режиссера, представился, сказал, что собирается переезжать жить в Харьков и интересуется: возьмут ли его в труппу оперного театра. Режиссер захотел его послушать. Дядя вышел на сцену и с местными артистами спел несколько дуэтов и арий из разных опер. Я сидела в зале, слушала. Пел он отлично. Режиссер, видимо, был такого же мнения, потому что я слышала, как он сказал: «Будем рады видеть вас, Денис Александрович, в своей труппе». Конечно, дядя Денис вовсе не собирался переезжать в Харьков, он просто так развлекался.
Давно его нет уже в живых. А у меня хранятся записи с его песнями. Записи сделаны ещё на старых магнитофонных лентах — бобинах. Он поёт, а аккомпанирует его сын, мой двоюродный брат Саша Волков. Претворяя в жизнь мечту отца, он окончил консерваторию. Но, к сожалению, певческого таланта деда и отца не унаследовал… На бобинах сохранился чудесный лирический тенор Дениса Волкова. И самые любимые его арии герцога из «Риголетто», Смита из «Пертской красавицы», русские романсы и народные песни, украинский народные «Ніч така місячна», «Дивлюсь я на небо» и, конечно, — «Ой, Днипро, Днипро».
Братья. Фёдор
Стояла середина мая. Солнце грело так ласково, цвели яблони, сирень, распускались цветы на клумбах во дворе. Но в родном доме что-то происходило плохое, тревожное. Постоянно капризничал маленький годовалый братик Федя: то затихал ненадолго, то вновь начинал плакать — тихонько, жалобно. Мать ходила медленно, тяжело, временами, не сдерживаясь, стонала. Отец метался из дома на улицу озабоченный, сёстры тоже были дома, никуда не уходили, даже старшая Даша, хотя у неё совсем недавно родилась маленькая дочка Нина…
На пятилетнюю Аню или не обращали внимания, или просили не мешать. Ей тоже было тревожно, тоскливо. Ночь она спала плохо — в доме постоянно шло какое-то движение, шум. А утром Даша взяла её за руку, увела в свой дом, напротив.
— Побудь здесь, Нюрочка, — сказала. — Там мамо хворает, и братик…
Наскоро покормила грудную дочку, отдала младенца свекрови и снова побежала в родительский дом. Аня бродила по комнате, выглядывала в окна, скучала. А потом тихонько вышла из дома Рябченко — никто и внимания не обратил, — по мосточку через ещё непросохшую Довгую улицу побежала в свой двор. Только вошла в калитку, как из двери на крыльцо вышли несколько мужчин, с ними отец. Они несли маленький деревянный ящик, были без шапок, хмурые.
Аня вжалась всем тельцем в забор. Не хотела смотреть на этот ящик, но и взгляда не могла оторвать. Она понимала — это гроб. Такой маленький! Но почему его несут из их дома?..
Она очень боялась похорон. Если случайно, издалека, замечала скорбную процессию — в панике убегала подальше. Сердечко сжималось от страха. Это был страх от понимания: жизнь может вдруг прекратится! И она тоже — живёт, бегает, смеётся, — и вдруг её не станет! Как это может быть — непонятно, и всё-таки может… Ничего Аня не могла поделать с этим страхом. А сейчас и бежать было некуда — люди уже шли мимо неё, отец глянул мимоходом, губы у него кривились, по щекам бежали слёзы. Он всё время оглядывался на дом, словно хотел вернуться. Но уходил вместе с другими мужчинами, нёсшими маленький ящик…
И в этот миг из дома раздался крик — долгий, тягучий, потом крикнули ещё два раза, уже коротко и резко. Показалось, что это мамин голос. Девочка стояла, всё так же вжимаясь в доски забора. Она и за калитку бежать не могла — там были люди со страшной ношей, — и в дом идти боялась. Сколько времени прошло, не знает. Но вот на крыльцо вышла Даша и ещё две женщины. Сестра глянула на неё, покачала головой, но ничего не сказала. Они разговаривали. Аня слышала, как женщины говорили почему-то сердито.
— Нет, так нельзя! Феклуша наверное ещё в горячке. Разве можно давать имя умершего новорожденному? Да ещё так сразу! Это же плохой знак, не будет ему доли в жизни…
Но Даша, нахмурив брови, упорно качала головой:
— Мамо так решила, так и будет.
— Упрямые вы, — махнула рукой соседка. — Надо же, роженица ещё в себя не пришла, а как только я сказала ей, что мальчик родился, сразу же: «Федя». Я думала, она о мёртвом говорит, ан нет: «Федей назовём!» И слушать ничего не хочет.
Женщины снова вошли в дом, а Даша подошла к испуганной, ничего не понимающей Ане. Обняла сестричку, прижала к себе.
— Вот, Нюрочка… И горе у нас, и радость. Один Федя умер, а другой родился. Так что у нас с тобой снова есть братик Федя.
И тут Аня всё поняла! Словно разошлись тучи, и синее-синее небо открылось в просвете, а в нём — яркое солнце! Ну конечно же, нет никакой смерти на свете! Братик только-только умер и сразу же снова родился! И бояться больше нечего…
И верно, Аня больше не боялась ни разговоров о смерти, ни похоронных процессий, ни могильных крестов — всё детство не боялась. В день рождения своего младшего брата она сделала открытие — жизнь непрерывна…
Вот так, в день смерти своего брата родился младший сын Волковых, Фёдор Волков — гордость и легенда не одного поколения семьи. В середине мая 1923 года.
Он был очень красивым мальчиком: густые тёмные волосы, черты лица чёткие, как нарисованные, матовая кожа, огромные карие глаза. Не раз Аня слышала, как знакомые взрослые люди говорили: «Тебя, Федя, за одни глаза можно любить».
Он был очень умным мальчиком. Недаром говорят: последыш, поскрёбыш всё самое лучшее собирает. Долгими зимними вечерами дети — Денис, Аня и Федя, — сидели на тёплой печи, и Денис читал вслух «Конька-горбунка» Федя ещё совсем малыш, не ходил в школу, но сказку всю запомнил наизусть. И если Денис делал паузу, Федя тут же подсказывал продолжение. И с самых первых дней в школе он стал лучшим учеником.
Федя очень хорошо рисовал — животных, пейзажи. Один его рисунок — родительский бутурлиновский дом, долго хранился родителями, стоял под стеклом в посуденном шкафу. Когда же родители и он, младший сын, уехали жить в Новохопёрск, рисунок оставили Марии, в доме. Видела его Аня там и во время войны. А вот куда делся потом — не знает. Писал Федя и стихи, но только ещё мальчиком — про дождик, собаку… Отцу очень нравились эти стихи, он с гордостью их цитировал.
В Новохопёрске Федя сразу записался в библиотеку. А когда туда, окончив седьмой класс, приехала и Аня, тоже уговорил сестру ходить в библиотеку, сам повёл её туда. Библиотекарша — пожилая женщина, — записала её и спрашивает:
— Что тебе дать почитать?
— Какой-нибудь рóман.
Библиотекарша улыбнулась, мягко поправила:
— Ромáн, а не рóман…
Шёл 1934 год. Феде было одиннадцать лет, Ане — шестнадцать. До этого она читала только те книги, которые задавали по школьной программе. Именно тогда, с лёгкой руки младшего братишки, она по-настоящему пристрастилась к чтению. Да ещё как!
Вот помнит один случай — уже училась в техникуме… Ночь, на столе свеча горит, Аня стоит на табурете коленями, локти на столе, подбородок опирается на ладони. Перед ней раскрытая книга — исторический роман… У героя умерла жена, он надолго уехал, а маленькая дочь воспитывалась у чужих людей. Он вернулся, дочь выросла, он не знает, что это его дочь — влюбляется. Ведёт её на могилу жены: в склеп, расположенный где-то на острове в море. Там гроб подвешен на цепях… Аня так увлеклась чтением, что представляла себя рядом с героями: она в склепе, идёт с факелом в руке к висящему гробу… Именно в этот момент проснулся отец — не книжный, а её настоящий.
— Ты всё читаешь, не спишь? — окликнул он дочь.
Аня так испугалась, что опрокинулась с табурета навзничь, сознание потеряла, всех переполошила. И в техникуме, так же, как и Федя, она не бегала на переменах по коридорам, не смеялась с подружками, а стояла за кадкой с китайской розой и читала книги…
В Новохопёрске, в новой школе, новом классе Федя подружился с мальчиком — сыном городского судьи. Это была высокопоставленная, очень уважаемая должность. Семья интеллигентная, обеспеченная. А Федя — бездомный, сын сапожника. Но был он настолько умным, начитанным, воспитанным мальчиком, с врождённым тактом, что судья всячески поощрял дружбу своего сына с ним, всегда звал Федю в гости. Федя охотно ходил, но никогда не позволял себе там угощаться. Вежливо отказывался от приглашения к столу. Во-первых, из скромности. Во-вторых, из гордости: чтоб не думали, что он беден и голоден.
А семья и вправду не бедствовала: отец вновь сапожничал и хорошо зарабатывал. В отличие от Бутурлиновки, где семья имела огород, больше огородов они не брали — жили ведь на квартире, не в своём доме. Отец резонно говорил:
— У людей уродит — будет и у нас. Я заработаю, чтобы купить.
А вот Федя и Аня охотно ходили помогать хозяйке на огород. Федя был старшеклассником, подростком, Аня — уже учительницей. Огород находился на краю городка, в красивом месте, у реки и леса. Аня, не слушая брата, загорала сразу подолгу, и сгорела — кожа облазила. Федя загорал по правилам: пять минут поработает на солнце — и накроет спину рубашкой. Потом — десять минут… И загорал отлично, дочерна.
Парень он был высокий, стройный, крепкий. Специально каким-то спортом не занимался, просто зимой катался на коньках, летом — плавал в реке. Особенно коммуникабельным он не был. В школе на переменах избегал компаний: или стоял читал книги, или прогуливался по коридору. Но эта обособленность не отталкивала от него ребят — буквально все относились к Феде с уважением. А девочки — одноклассницы и из младших классов, — были в него влюблены. Взгляд его огромных глаз из-под длинных, пушистых, загнутых ресниц, — никто равнодушно не выдерживал. Но сам он на девочек внимания не обращал.
Одно время Федя просто бредил морем. Читал книги о кораблях и морских путешествиях, вязал морские узлы и всё приставал к Ане: