На четвертой ступеньке Джеймс услышал за спиной звук, не являвшийся следствием перемещений шпионки. Она явно его не слышала, так как не выказывала тревоги. Боже, ну и самонадеянность, подумалось вдруг ему. Он вгляделся во мрак, пытаясь припомнить, какая из нижних ступенек самая узкая и кривая.
— Не так быстро, — приказала мадам Кунст. — Здесь очень темно.
Джеймс послушно замедлил движение, вслушиваясь в легчайший шорох над головой. Ненадежная ступенька была уже под ногой, миг — и он благополучно ее миновал, а еще через миг что-то стремительно пронеслось мимо него, увлекая с собой мадам Кунст.
Женщина завизжала, забилась, выстрелила раз, другой. Пули рикошетом отлетели от стен, звеня и выбивая искры из камня. Одна из пуль попала ей же в плечо, и она покатилась по лестнице дальше — сначала с криком, потом с тонким воем, а вскоре оборвался и он.
— Спускайтесь же, Джеймс, — позвал Сен-Жермен. — Наша гостья уже не опасна.
На непослушных, ватных ногах Джеймс осторожно побрел вниз, чувствуя слабость в коленях.
— Спасибо, — сказал он графу.
— Это вам спасибо, мой друг. Вы действовали несколько опрометчиво, но ваша отвага достойна всяческой похвалы. — Сен-Жермен оглядел мадам Кунст. Та глухо постанывала почти лишившись сознания. — Надо перевязать ее и отвезти к доктору, сочинив для него что-нибудь правдоподобное.
У Джеймса даже не было сил рассмеяться.
— Все устроится, — уверенно заявила Мирель, в чисто французском духе передернув плечами. — Беженка заявилась в мой дом. Как я могла ее не принять, ведь она была так несчастна! Я и не знала, что у нее там с собой, и, когда случился переполох, совсем растерялась. — Она лукаво взглянула на Джеймса. — Очень любезно было с вашей стороны вооружить меня, мистер Три. Иначе я не смогла бы прогнать ночного вора. — Женская ручка нежно погладила пистолет австриячки.
— А как вы объясните все остальное? Маяк и ее рану? — спросил Сен-Жермен, почти не пряча улыбки.
Мирель наморщила носик.
— Думаю, я не стану упоминать о каком-то там маяке. Пожалуй, я просто подарю его своим горным друзьям, а те уж посмотрят, какую дичь он приманит. Что касается раны, то грабитель столь крепко вцепился в мадам Кунст, что я не могла разобрать, куда целюсь. — Она поудобнее устроилась в кресле. — Доктор из Сен-Жак-сюр-Крет не станет задавать много вопросов, потому что я ему нравлюсь, а война и немцы не нравятся. А потом — кто знает? Нашу гостью могут забрать немецкие или горные патрули. Какая разница, что с ней будет? — Красавица прижала руки к груди и умиротворенно вздохнула.
— Мирель, — произнес Сен-Жермен с легким упреком. — Она ведь не вещь. Нельзя ее так вот бросить.
— И я это слышу после того, как вас с Джеймсом чуть было не убили? — изумилась красотка. — Вы что, готовы взять ее под защиту?
— Да, — прозвучало в ответ.
Мирель встала с кресла.
— Ну-ну, — сказала она опечаленно, потом усмехнулась. — Может быть, долгожителям и позволительно играть в благородство, но жизнь моя скоротечна. И я, признаюсь, намерена потратить ее на себя.
— Вы сами сделали выбор, — напомнил ей Сен-Жермен, с чувством целуя белую пухлую ручку.
— Сама, — легко согласилась Мирель. В ее ореховых ярких глазах блеснула прежняя плутоватость. — Сейчас пусть все идет, как идет, а дальше посмотрим. — Она повернулась к американцу. — Джеймс, ты останешься на вечерок?
— Спасибо, но не сегодня. — Журналист глянул в окно, на машину.
— Тогда в другой раз. Например, завтра — в замке? — Мирель игриво хихикнула. — Ты ведь не против, правда?
— Конечно, — ответил за спутника Сен-Жермен. — Мы будем вам рады.
— Тогда до свидания, господа, увидимся завтра. У меня есть друзья, к которым стоило бы заглянуть, да и к доктору надо заехать. — Красавица любезно проводила гостей до двери и помахала вслед отъезжающему авто.
Джеймс помахал в ответ, потом покосился на графа.
— Что же будет с мадам Кунст?
— Не знаю, — тихо ответил тот.
— Вас это хотя бы волнует?
— Да. Но я теперь ничего не могу предпринять. — В салоне воцарилось молчание.
— Вот как у вас все просто, — уронил через какое-то время американец.
Сен-Жермен стиснул руль.
— Нет, Джеймс, это не просто, и не сделается простым никогда.
Письмо графа де Сен-Жермена к Роджеру.
«Тровснор-Мьюз, 7,
Лондон, Англия.
22 апреля 1950 года
Сассвер-Парк,
Лозанна,
Швейцария.
Роджер!
Твой отчет, как всегда, превосходен и о многом мне говорит.
Лучше всего, пожалуй, ликвидировать атанор, в любом случае его устройство давно устарело. Ты можешь его разобрать, но продавай по частям, и не в одном месте, а в разных. Я не хочу новых расследований. Что делать, такие сейчас времена, а впрочем, когда они у нас были другими?
Мы же чуть позже займемся расширением наших лабораторий как в Англии, так и в Италии. Кроме того, мне кажется перспективным продолжить контакты с молодым американским экспериментатором-керамистом. Интересно, как он себя повел бы, узнав, что „революционные технологии“, какие мы с ним намереваемся применить, — ровесники самого древнею и величайшего из искусств, или, проще говоря, что ему в сотрудники набивается не теоретик-ученый, а практик-алхимик? Пожалуйста, продолжай осторожное лицензирование разработок подобного рода, но все документы по-прежнему присылай на просмотр.
Береги себя, мой друг, и прими уверения в моей всегдашней к тебе приязни.
Письмо графа де Сен-Жермена к Генри Макмиллану, Колумбийский университет.
«Корсо Солитюдин, 43,
Рим, Италия.
15 мая 1952 года
Профессору Генри Макмиллану.
Факультет химии Колумбийского университета,
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, США.
Уважаемый доктор Макмиллан!
Я несколько озадачен вашим письмом, но по мере возможности постараюсь ответить на ваши вопросы. Да, я и впрямь проводил некоторые исследования в областях, вас интересующих, однако сейчас у меня нет охоты связывать себя подобными обязательствами с кем бы то ни было, как и у всех, кому не по нраву войны и хищническая политика сильных мира сего.
Возможно, в будущем я и приеду в вашу страну, но сейчас у меня нет таких планов. Мои деловые интересы у вас весьма успешно защищают квалифицированные юристы, и я не вижу причины что-либо менять в столь хорошо отлаженном ходе вещей.
Что же касается оборудования, переданного вами в пользование одной из моих швейцарских компаний, то, уверяю, вы можете внести в него любые вам нужные изменения, ибо мои собственные эксперименты этого плана завершены и мне ничего более не понадобится, в том числе и особо упоминаемый металлический кожух. Однако, предупреждаю, от радиации этот кожух не защищает, а вам ведь, наверное, такая защита нужна. Откровенно говоря, я даже не вижу возможности установить там дополнительные экраны, а впрочем, решайте сами, как поступить.
С искренними пожеланиями всего наилучшего вам и вашим коллегам
КАМЕРНЫЙ КОНЦЕРТ
Спасибо мне за песни, о нет, не говори.
Благодарю тебя за них сердечно.
Ты мне их отдала, и все ж они твои,
Твои всегда, твои навечно.
Маленький концертный зал на восемьсот зрительских мест все же казался просторным за счет изысканной роскоши интерьера. Обитые красным вельветовым плюшем кресла соперничали с французскими заказными коврами, росписи на потолке, изображавшие Аполлона со свитой, являли собой прекрасно отреставрированную работу Джорджоне. Балюстрады, покрытые искусной резьбой и позолотой, отграничивали от остального пространства балконы и ложи. Оркестровая яма тут, впрочем, могла разместить не более тридцати музыкантов, поэтому зал чаще всего использовался для прослушивания музыкальных программ, не требующих большого числа исполнителей. Этот вечер являлся совсем уж камерным: в афишке значились выступления всего двух певцов и под фортепианный аккомпанемент. Однако, несмотря на столь малозначительную программу, зал был заполнен. Во-первых, потому что и баритон, и меццо-сопрано имели массу поклонников, а во-вторых, благотворительное учреждение, на нужды которого шел сбор с концерта, обладало общественным весом.
Первую ложу по левую руку от той, что все еще числили королевской, занимала баронесса Алексис делла Пиаджиа — самодовольная и очень уверенная в себе особа сорока четырех лет, чьи худощавость и несколько простоватая новосветская внешность странным образом уживались с итальянской экстравагантностью ее шелкового вечернего платья. Сам барон убыл на месяц в Британию, так что компанию этой даме составлял Франческо Ракоци. Он сидел рядом с ней в вечернем костюме и с венгерским орденом Святого Стефана на церемониальном шарфе.
— Я должна вам об этом сказать, — прошептала ему Алексис после первого перерыва. Она говорила по-английски, стараясь не повышать голос. — Они шпионят за вами и изучают ваши дела.
— Они? — пробормотал Ракоци, присоединяясь к аплодисментам.
— Ну, правительство США. У вас же есть какие-то дела с американцами, разве не так? — Баронесса взглянула на сцену, где опять властвовала королева меццо-сопрано. Голос ее был сладко-густой, как кремовый соус. — Франческо, вы слушаете меня?
— Да дорогая. Правительство США. Конечно, у меня есть там дела. Разные предприятия с надежным доходом. Но я исправно плачу все налоги, а мои адвокаты исправно за этим следят. Какие могут у меня быть проблемы с американцами?
Алексис вздохнула.
— Сейчас, подождите минутку, — шепнула она, словно бы вслушиваясь в сладкоголосое пение, а на деле досадуя на своего брата. Именно он однажды завел о Ракоци разговор, именно из-за него она попала сейчас в такое дурацкое положение. Томная дама откинулась в кресле и, когда музыка смолкла, вновь подалась вперед. — Вы знаете, какая сейчас ситуация в Штатах? Шпиономания, следственные комиссии, проверки на благонадежность и все остальное. Заварил эту кашу один сенатор… то ли из Мичигана, то ли из Висконсина — в общем, из штата, где ополчились на коммунистов, а олухи из конгресса подхватили призыв. Они гонят с работы людей только за то, что те симпатизировали борцам за свободу Испании. Вы можете себе это представить?! — Баронесса повысила голос и сама же опешила, услышав, что ее восклицание перекрыло гул затихающих аплодисментов. С неудовольствием она снова выпрямилась в своем кресле и уставилась на певицу, опять собиравшуюся запеть.