— Прикончи его! — велел капитан, протягивая ему кинжал.
Человек вдруг открыл глаза, и Юстэс замер, пораженный: он видел такие раньше только на византийских иконах… Холод металла обжег ему руку. Корабль сильно качнуло, и пленник, не удержавшись, обеими руками ухватился за капитана. Ла Мана тут же оттолкнул его, кровь истерзанного пленного испачкала ему лицо и руки.
— Чертов мерзавец! — брезгливо сморщился капитан, утираясь.
В глазах пленника появилось странное выражение: торжество, насмешка и жалость одновременно.
— Ты ещё вспомнишь нашу встречу… В другой жизни! — сказал пленный, и добавил неразборчиво ещё какие-то слова на чужом языке.
— Сомневаюсь, дружище, — дружелюбно оскалился Ла Мана. — Ты ведь сейчас отправишься в рай!.. Ну, а я вряд ли туда попаду!
— Я не убиваю безоружных! — проговорил Юстэс, и кинжал глухо ударился о палубу.
Но пленный вдруг упал на колени и, схватив брошенный им нож, вонзил лезвие себе в грудь.
— Вот гадёныш! — Ла Мана покачнулся и смачно плюнул в лицо самоубийцы. — Перехитрил… — договорить он не успел — кулак Гилленхарта запечатал ему рот.
Дюжина пиратов мгновенно повисла у юноши на плечах, со всех сторон посыпались удары.
— Оставьте его!.. — прохрипел капитан, вытирая разбитые губы. — Он теперь мой…
На мокрой палубе образовался круг. Внутри него остались трое — один мёртвый, и двое, готовые последовать за ним. Лица людей в неверном свете факелов казались мордами чудовищ. Юстэс понял: выхода из этого круга для него не будет. Но ему всё равно. «Честь дороже жизни…»
В руке Ла Маны появился длинный нож. Первым же выпадом он рассек юноше кожу от правого уха до подбородка. Толпа плотоядно заурчала. Боль вернула Юстэсу его обычную осторожность и ловкость: безоружный, он кружил вокруг противника, не давая ему приблизиться к себе, а сам незаметно подбирался к телу безымянного самоубийцы. Капитан не успел вовремя разгадать его маневр, и Гилленхарт резким движением вытащил кинжал из груди погибшего: теперь их шансы уравнялись. Живое кольцо затаило дыхание…
Волны швыряли корабль из стороны в сторону — волнение на море всё усиливалось; шквалистый ветер злобно рвал паруса, хлестал дождь, но люди, собравшиеся на палубе, не замечали ничего: поединок поглотил всё их внимание. Корабль всё глубже зарывался носом в бушующие волны и всё тяжелее было ему вырываться из их жадных объятий, но две человеческие фигурки кружились и кружились в странном танце — резкие движения танцоров венчались блеском стали, и словно их продолжение вспарывали чёрное небо хвостатые молнии, будто и там в тучах кто-то дрался не на жизнь, а на смерть…
Ла Мана был сильным и страшным противником — куда более ловким и опытным, чем его юный соперник, но Гилленхарту удалось полоснуть капитана по груди, чуть пониже ключицы.
Неглубокий порез, оставленный ножом рыцаря, вдруг стремительно удлинился, точно кто-то изнутри рассёк ставшую ненужной оболочку человеческой плоти, и наружу через страшную рану вывернулось нечто, похожее на огромного скорпиона. Остатки туловища капитана болтались у чудовища на спине, будучи с ним, по-видимому, одним целым — и голова Ла Маны хохотала и извергала поток проклятий, а его руки продолжали сражаться, разя налево и направо. Исчадие ада заревело, перекрывая шторм, и рядом с Юстэсом в палубу вонзилось лезвие страшного хвоста…
Люди бросились врассыпную, чудовище хватало их и ломало клешнями; иные в ужасе прыгали за борт — смерть в морской пучине лучше объятий порождения мрака!.. Раскаты грома и грохот волн заглушали вопли несчастных, и лишь один звук перекрыл буйство стихии: то со страшным треском подломилась и рухнула мачта, перебитая одним ударом свирепого создания. Гилленхарта задело её обломком, и последнее, что он увидел во вспышке молний, проваливаясь во тьму, — гигантская клешня, занесённая над его головой…
Утром третьего дня выспавшееся солнце лучами-пальцами пригладило обиженное море, разогнало тучи, посадило ветер на цепь — и в мире наступило затишье. Потрёпанный бурей остов пиратского корабля сносило течением к югу. Юстэс очнулся от нестерпимой жажды. В голове непрерывно гудел колокол. Он попытался подняться на ноги, но обнаружил, что крепко прикручен верёвками к основанию разбитой мачты.
— Э-эй… — он думал, что кричит, но из пересохшего горла вырвалось хриплое сипение. — Воды…
Палуба была пугающе пуста — среди зияющих пробоин только обломки и мусор. В канатах над его головой нежно и тоскливо пел ветер. Он приподнялся: за качающимся бортом подернутое мелкой рябью море… И пусто, пусто, пусто — словно он один на белом свете. Гилленхарт стал грызть веревки. Возможно, во время шторма они спасли ему жизнь, но теперь эти путы могли стать причиной его гибели, если он не сумеет от них избавиться. Обессилев, он ложился лицом вниз и слизывал с досок палубы соленые брызги, потом снова принимался за веревки. А корабль-могила плыл себе дальше, беспечно отдавшись коварным волнам, что так ласково лизали теперь его крутые бока.
Ближе к полудню из чрева истерзанного судна послышались шорохи. Юстэс насторожился. На палубу, шатаясь, выполз человек… Не обращая внимания на привязанного, он со стоном распластался на тёплых досках, нагретых солнцем. Вскоре к нему присоединилось еще шесть или семь пиратов — всё, что осталось от команды. Последним, щурясь от яркого солнца, поднялся… капитан. Хмуро оглядевшись по сторонам, он уверенно направился туда, где лежал Гилленхарт. Подойдя к нему, он достал из-за пояса кинжал и перерезал веревки, спутывавшие пленнику руки. Юстэс сел, прислонившись спиной к основанию мачты и растирая затекшие кисти. Ла Мана присел напротив на просмоленную бухту каната. Несколько минут они молчали, разглядывая друг друга. Из прорех когда-то белоснежной шелковой рубахи на груди капитана виднелся уродливый багровый рубец шрама толщиной в руку.
— Я убил бы тебя, — произнес, наконец, капитан, так словно речь шла о чём-то незначительном. Юстэс молчал. Капитан принялся чистить кинжалом ногти. — Но я хочу сначала знать, кто ты? — и лезвие уткнулось юноше в горло. Юстэс сплюнул — слюна была окрашена розовым: он сильно натер десны и губы, пытаясь освободиться от пут. — Отвечай! — взорвался капитан.
— Что ты хочешь услышать? — равнодушно пожал плечами Юстэс. — Мне нечего тебе рассказать.
Глаза капитана превратились в узкие щелочки. Он машинально провёл пальцами по груди, ощупывая шрам.
— Что же ты сделал со мной? — спросил он тихо. — Что?!
Несколько человек подвинулись поближе, прислушиваясь к разговору.
— Пошли вон! — рявкнул капитан.
Любопытствующие тотчас расползлись и затаились, кто где.
— Той ночью, когда я превратился в чудовище, — не глядя на юношу, заговорил капитан, словно бы обращаясь к самому себе, — мне было хорошо… Очень хорошо! Я чувствовал себя сильным и… бессмертным… Мне вдруг показалось, — он задумался, подбирая слова, — что я обрёл себя. Настоящего… Стал таким, каким и должен быть! — из его груди вырвался вздох сожаления. — А сейчас мне чертовски хреново! — неожиданно сварливо закончил он. Схватив юношу за грудки, он с силой притянул его к себе, и вглядываясь в его глаза, прошептал: — Я боюсь!.. Я не хочу превратиться снова! — Юстэс вдруг обнаружил, что у капитана нет зрачков — из глазниц Ла Маны сквозь выпуклую и влажную оболочку смотрела Тьма. — Что ты сделал со мной?!
Гилленхарт с силой оттолкнул противника и вскочил на ноги. Ла Мана тоже поднялся.
— Это не я… — хрипло рассмеялся Юстэс. Суеверный страх капитана забавлял его: и этот злодей чего-то боится! Он вспомнил вдруг глаза пленника и его странные слова: — Тебя прокляли! — сказал он, и смачно плюнул прямо в лицо пирату.
Неизвестно, чем бы все кончилось, но в дело вмешался коротышка — тот, что советовал Харди избить пленника:
— Капитан! — хнычущим голосом сказал он, неожиданно возникнув за спиной у Ла Маны, — Мы приближаемся!..
Ла Мана, помедлив, с сожалением опустил сжатые кулаки.
— Разберёмся после, — пробормотал он. — Глаз с него не спускать! — прикрикнул он на коротышку, отвешивая ему оплеуху. — Головой мне за него отвечаешь! — и бегом отправился на мостик.
Коротышка злобно взглянул на Юстэса и погрозил тому костлявым, но увесистым кулаком:
— Я тебе это припомню, сопляк! — зловеще пообещал он, точно это Юстэс ударил его.
Юноша молча двинулся на задиру. Но Коротышка, едва достававший ему до локтя, и не подумал испугаться: его верхняя губа дрогнула, обнажив мелкие острые зубы и зарычав, он неожиданно высоко подпрыгнул вверх и обеими ногами нанес Юстэсу страшный удар в лицо.
Когда Гилленхарт снова сумел подняться на ноги, Коротышки и след простыл. Но Юстэс и сам тут же забыл о нем: не далее, чем в полумиле, из воды вздымалась огромная каменная арка. Прямо над аркой стояло в зените солнце, но ещё одно, только зелёное, он ясно видел в каменном проеме!.. Вокруг загадочного сооружения, кипя, бурлили огромные водовороты, жадно затягивая под воду острова плавучих водорослей и обломки разбитых кораблей, коих тут плавало множество. Неумолимое течение вод несло их истерзанное судно прямо к гибельному месту!.. Завороженный невиданным зрелищем, юноша поднялся на мостик. Остальные уже были там. Никто не проронил ни слова…
Ла Мана стоял у штурвала, крепко сжав рулевое колесо. Жилы на его лбу, покрытом мелкими бисеринками пота, вздулись, крепко сжатые губы побелели: лик капитана был страшен, но спокоен той отрешенностью, какая порой возникает у человека, когда грань между жизнью и смертью становиться тоньше волоса. Белопенные буруны на воде все ближе и ближе… Подводное течение рвёт штурвал из рук капитана, пытаясь направить корабль туда, где вращаются гигантские водяные валы… Невыносимый грохот оглушает людей, ледяной страх сковывает их члены… И кажется им, будто кто-то огромный хохочет, сотрясая небеса: «Безумцы! Куда вам тягаться с буйством взбесившейся стихии!..» Но капитан наваливается на штурвал — на его руках вспухают в оплётке вен узлы мышц, лицо искажают судороги, он что-то кричит — и из последних сил уводит корабль в сторону… Кажется, спасение близко, но деревянную скорлупку подхватывает новая мощная струя и несёт её прямо на каменные своды арки, откуда смотрит на них чужое зелёное светило. Люди замирают, ожидая неминуемого столкновения, но рука капитана вновь отводит корабль от гибели, уверенно направляя его прямо к зелёному солнцу — к жизни!..