И вот всё стихло…
Юстэс, как и другие, оборачивается назад: ни арки, ни водоворотов! Вокруг расстилаются спокойные тёмные воды; впереди, в вечереющем свете, редкие огоньки. Корабль медленно входит в устье незнакомой реки, её берега поросли густым лесом. Тишина и усталость заставляют людей понизить голоса, они перешёптываются, настороженно и внимательно вглядываясь в проплывающие мимо зелёные кущи: как-то встретят они измученных скитальцев?.. Но как бы то ни было, ясно одно: с Петром-ключником обитатели корабля свидятся немного позже.
* * *
…Всё-таки взрослые — странные люди! Как быстро забывают они то, что так хорошо знали в детстве! Загадочное происшествие на Кухне у Гилленхартов — лишнее тому подтверждение.
Рэг Шеридан, убедившись, что его приказы не возымели на подчиненных никакого действия, решил зайти с другой стороны: отлучившись часа на два, он вернулся во главе компании из нескольких весьма занятных особ. Среди них была низенькая женщина необъятной толщины, высокая носатая старуха с сердитым лицом, молодой человек с туманным взором и розовыми волосами, солидный господин во фраке и цилиндре, и ещё несколько человек. Все они были представителями довольно прибыльной в Городе профессии, и без лишней скромности именовали себя колдунами и магами. Бабушка обычно называла их попроще — шарлатанами.
Уяснив суть происходящего, гости начали действовать.
Первым за дело взялся господин во фраке. Промучившись с полчаса под язвительными взглядами коллег по цеху, он был вынужден отступить, изящно объяснив неудачу неблагоприятным расположением звёзд и тому подобными тонкостями.
Под гипнотическим и недвусмысленным взглядом розоволосого юноши Дуния сотоварищи немного опустились вниз. Бабушка при этом громким шёпотом объяснила всем, «это потому, что воительнице очень хочется вздуть нахала».
— Ишь, уставился, как кот на сметану!..
После такого комментария юноша обиделся и впал в транс. Его увели под руки двое помощников неопределенного пола, так зыркнувшие на непочтительную старуху, что у Бабушки тотчас невыносимо разболелась голова.
Низенькая толстуха, выступившая вслед за тем, головную боль у Бабушки сняла, но с висевшими под потолком сделать не смогла ничего. И на том спасибо!
Носатая старуха оказалась вдобавок адептом Церкви Вечных Девственниц и прочла присутствующим целую проповедь о том, какое слабое и противное существо человек, и как Господь его за это наказывает. Ее зажигательная речь заставила тётушек прослезиться, а у старшего из полицейских выросли маленькие рожки. На этом колдунья посчитала свою миссию выполненной и потребовала у Папы чек.
— А где результат?.. — возмутился Папа.
— Вот! — гордо заявила старуха, указывая на рогатого полицейского.
— Извините, — уклончиво отвечал хозяин дома, — но это немножечко не то, на что мы рассчитывали. Впрочем, — торопливо добавил он, спохватившись, — я могу, конечно, сделать пожертвование…
Остальные оказались вообще ни на что ни годны — это вам, знаете ли, не туристов дурачить!
Ажиотаж вокруг заколдованных между тем не стихал: в дом так и ломились журналисты и любопытствующие, и к полудню Бабушка строго распорядилась никого больше не впускать! Однако некоторые всё равно ухитрялись всякими правдами и неправдами просачиваться внутрь. Практичная Мэрион предложила брать с посетителей деньги.
— Как тебе не стыдно! — возмутилась тётка Люсильда.
— Что тут такого? — искренне удивилась девочка. — Я буду вроде как продюсер, на артистов ведь тоже за деньги смотрят!
Потом была эпопея с кормлением несчастных пленников, в результате которой сердобольная тетка Жоржетта, которая вечно привечала всех бездомных собак и кошек в округе, разделила участь полицейских, а дядя Антуан, полезший ей на выручку, едва не свернул себе шею, упав со стремянки.
Потом прибежали жена и тёща старшего полицейского — жена плакала, тёща ругалась, но ни то, ни другое не возымело успеха.
Приходил доктор Сибелиус: посмотрев на висящих под потолком с безопасного расстояния, он заявил, что медицина тут бессильна.
Нарисовалась парочка чудиков из Обсерватории — как всегда при очках и галстуках…
Словом, обитатели Замка были уже близки к помешательству, и тогда Бабушка предложила пообедать. По времени, правда, было самое время ужинать. И домашние, и гости с радостью ухватились за эту идею, и перекочевали в столовую: вдруг после сытного угощения придёт в голову какая-нибудь здравая мысль?
Обед близился к десерту, когда из Кухни раздался страшный грохот и дикие вопли. Спустя несколько минут мимо изумлённых гостей стремительно пронеслись освобожденные пленники: впереди мчались со скоростью хорошей скаковой лошади полицейские, за ними — разъярённая Дуния, размахивающая мечом. Ее лицо не предвещало товарищам по конфузу ничего хорошего…
Шумная ватага сделала несколько кругов вокруг обеденного стола и вылетела за дверь.
Потом, прихрамывая, появилась тетя Жоржетта. На неё накинулись с вопросами, но она лишь молча прикладывала руку к сердцу, давая понять, что не в силах пережить увиденное. Её усадили за стол, Бабушка, сидевшая справа, накапала ей в рюмочку валерьянки, слева вмешался дядя Винки, подсунув рюмку с коньяком. Тётя Жоржетта одним махом опрокинула в рот и то и другое.
Неизвестно, что больше помогло ей прийти в чувство, но она рассказала в жутких подробностях, как из-под обеденного стола вылез вдруг — кто бы вы думали?! — Карапуз и, щёлкнув пальчиками, сказал: «Отомли!» — и они рухнули на пол!
— Он так смотрел на нас!.. — живописала тётка Жоржетта. — Такими недетскими глазами!.. А потом — басом «Отомри!»… Ах!..
Вечером, укладывая малыша спать, родители осторожно поинтересовались, что же случилось на самом деле?
— Дядя сказал: замли!.. — охотно пояснил Карапуз, сложив ручки на одеяле и глядя на родителей ясными глазами. — Надо сказать: отомли!.. Игла такая, — пояснил он, зевая. — Не знаете, что ли?
Но родители не знали такой игры — они ведь были взрослыми. Не знали они и про какого «дядю» говорит их ребёнок, а он говорил про Макса Линда. Во время его «фокусов» Карапуз сидел под столом, и видел всё, кроме волшебного кольца… Он хотел им рассказать, но его слова сочли фантазией.
Взрослые вообще имеют привычку пускать мимо ушей то, о чём говорят дети, и удивляются потом, когда их чада поступают так же. Привычка эта впоследствии может иметь самые плачевные результаты.
Каггла сказалась больной и закрылась у себя в комнате. Следы у ворот не пугали её — она знала противника в лицо, и была теперь уверена в своих силах. «Зло узнано, зло названо…» Но ей хотелось побыть одной, прислушаться к себе, и решить, что делать дальше. Часами она разглядывала свои руки — что за тайна заключена в ее пальцах? О каком проклятии говорила её соперница?..
Вечером она спустилась в библиотеку, нашла альбом с иллюстрациями, посвящённый её творчеству, роскошное издание в дорогой обложке, и долго рассматривала репродукции своих картин. Рассматривала отстранено, скептически, как чужое.
Портреты городов и людей… Тоска, безысходность, одиночество — на каждой странице. На каждой картине — скрытая боль. Ну и что?.. Она рисовала этот мир таким, каким она его видела. Её ли в том вина?.. Нет, грех её в другом: она не хотела увидеть прекрасное, и своим унынием отравляла мир других. Плодила разочарование. А ведь могла бы нести радость.
Вздохнув, она перевернула последнюю страницу и закрыла альбом. Да, она — талантлива. Но можно ли назвать талант проклятием?.. Что же происходит?.. Она понимала, что ею заинтересовались силы, общение с которыми не сулит ничего хорошего. Это-то и было странно. Она ведь изначально не заключала с ними никаких сделок: её дар, как она искренне полагала, это искра Божья, что даётся каждому от рожденья, просто кому-то больше, кому-то меньше, а кто-то и вовсе не подозревает о её существовании… Уродство? Оно тоже имело корни весьма прозаические — ей просто не повезло. Чего же от неё хотят?.. Или это частная инициатива той, что преследовала её? Каггла теперь не сомневалась, что искусительница — мелкая сошка в том мире, что сокрыт от глаз человека. Возможно, она что-то узнала и теперь хочет этим воспользоваться — но что?!
Каггла в задумчивости блуждала взглядом по книжным полкам: тёмные корешки, непонятные буквы… Может, первопричину надо искать в глубинах времени, в истории семьи? Недаром её старшая племянница часами просиживает здесь над старинными фолиантами, что она-то пытается откопать? И при мысли о детях перед её мысленным взором вдруг встало лицо Мэрион, её печально-испытующие глаза: «Почему ты рисуешь такие картины?»
Отшвырнув альбом, Каггла резко поднялась и, опрокидывая стулья, стремительно направилась к выходу: кое-кто непременно ответит ей на все вопросы!
Девочку она нашла во дворе. С ней были толстый мальчишка и собака — маленький щенок таксы.
— Мэрион, — окликнула тетка, — поди-ка сюда! — Рио подчинилась с видимой неохотой. — Нам нужно поговорить!
На лице племянницы появилось странное выражение.
— Валяйте… — буркнула она.
— Поднимемся ко мне, — предложила художница.
— Нет уж, дудки!
— Почему? — искренне удивилась Каггла. Неужели девчонка боится её?
Мэрион с минутку поколебалась, потом вдруг решилась, точно бросаясь в ледяную воду:
— А пойдемте!.. — и зашагала впереди, засунув руки в карманы.
Мальчишка с собакой остались во дворе.
Оказавшись в теткиной комнате, Рио по-хозяйски плюхнулась в кресло, но долго не усидела на одном месте, и принялась всё трогать и рассматривать. Каггла, отойдя к раскрытому окну, некоторое время молча наблюдала за ней.
— Что же тебе не нравится в моих картинах? — спросила она, когда девочка снова уселась в кресло — с карандашом и листом бумаги.
— Всё! — невозмутимо отвечал ребенок, сосредоточенно черкая грифелем по бумаге.
Каггла подошла к креслу и присела перед ней.