обой, и ему становился понятен их язык!.. Вот торопливо просеменила мимо замершего от удивления человека ежиха, по её следу спешил колючий кавалер — ах, какие пылкие признанья срывались с его уст!
— Не верь ему, милашка, — посоветовал бывалый Коротышка, — получит своё — и забудет!
Потом какая-то птица долго оплакивала разорённое гнездо, в сухой листве деловито перекликались мыши, распевал песни жук под корою гнилого дерева… Коротышка весь превратился в слух, забыв о себе, о товарищах, о всаднике с волчьей головой.
Так просидел он до утра.
Пробудившийся лес спел ему гимн во славу вновь родившегося солнца, ночные говоруны затаились в своих убежищах, — лишь тогда он опомнился и пошел будить спящих. О своем новом умении он ни сказал им ни слова — побоялся, что поднимут на смех. Да и вообще…
Потом они вышли к реке — она в этом месте делала поворот. Искупались, сполоснули одежонку. Гилленхарт нырнул и вытащил большого рака. Наловчившись, натаскали раков целую кучу. Ла Мана нашёл кремень, долго бился, но добыл-таки огонь.
— Слава Пресвятой Деве! — обрадовались путники. Из бересты смастерили подобие лукошка, обмазали сырой глиной, коей тут на берегу были целые залежи, попытались сварить добычу.
Коротышка есть не стал:
— Слыхал я, раки большие охотники до мертвечины, — буркнул он, сидя у воды, пока его приятели обсасывали розовые хвосты и клешни. Не станет же он пересказывать то, что узнал, пока живые раки копошились в устроенной для них на берегу яме.
Место, где они остановились, настолько понравилось странникам, что они решили передохнуть здесь несколько дней. Устроили шалаш, ловили рыбу… Коротышка первое время всё нервничал, к чему-то прислушивался, постоянно оглядывался, и плохо спал. Да и как тут уснёшь, когда под ухом все время кто-нибудь бубнит — то влюбленный и глупый мотылёк-однодневка, то муравей-работяга, то комар, голодный и нахальный… Потом привык, научился не замечать чужих разговоров. Теперь ему даже спокойнее стало: из доносов пролетающих птиц он точно знал, что поблизости нет чужих. А если и появится кто — он узнает первым.
…Вернувшись домой с новым питомцем, Мэрион отправила щенка на псарню, рассудив, что сначала пообедает, а потом займется его дальнейшей судьбой. В доме Гилленхартов была большая, со знанием дела устроенная псарня, где холили и лелеяли насколько десятков борзых и гончих. Содержать свору породистых псов было одной из немногих семейных традиций, хотя Виктор фон Гилленхарт не особенно увлекался охотой — собаками чаще пользовались его друзья.
А в Замке опять было весело. Удав, которого Рио подсунула под кровать одного из охотников за привидениями, проснулся и захотел кушать. Точнее, он сначала захотел есть — от того и проснулся.
Его появление почему-то не вызвало большого восторга у публики. Вооружившись свёрнутой газетой и платяной вешалкой, — больше им ничего подходящего под руку не попалось, — искатели приключений принялись гоняться за ним по всему Замку. Удав, наверное, мирно уполз бы по своим делам, но свёрнутая газета оскорбила его до глубины души: что он, муха что ли?!..
Раззадорившись, Доди из преследуемого превратился в нападающего, забыв совершенно, что остальные обитатели Замка тоже как-то не в курсе, что у них под боком обитает такая экзотика…
С гиканьем и воплями всё сознательное население Замка принялось гоняться за червяком-переростком, и ему, будь он обыкновенной рептилией, пришлось бы несладко. Но Доди не был обыкновенным. Мэрион когда-то выдумала его — из-за чего и почему, она уж и сама не помнила: мало ли какие образы рождаются в детской головёнке по вечерам, когда взрослые, пожелав своему чаду спокойной ночи, тушат свет и преспокойно оставляют его наедине со своими страхами и фантазиями? И если ваш ребёнок с кем-то шепчется под одеялом — лучше на всякий случай включить свет и проверить, кто это там пришел в гости?.. Иначе, знаете ли, всякое бывает. К тому же, многие из этих гостей имеют привычку оставаться надолго, и приносят массу неудобств, подбивая своего создателя на разные шалости.
Поскольку же Доди был удавом особенным, он и вёл себя неправильно: то разгонялся до скорости гоночного автомобиля, когда его преследователи уже почти ухватились за кончик оранжевого хвоста, то исчезал, протиснувшись в какую-нибудь совершенно непроходимую щель, то увеличивался в размерах и, резко обернувшись назад, пугал огромной разинутой пастью особо ретивых охотников. Словом, развлекался на всю катушку! Еще бы — ведь за много лет это был его первый выход «в свет»!
— Доди, — улучив момент, когда они случайно оказались ненадолго один на один, велела девочка, — немедленно прекрати это безобразие!
— Но ведь здорово же!.. — возразил удав. — Смотри, как твоя Бабушка распрыгалась! Когда бы она ещё так повеселилась?
Но Мэрион было не до шуток. Спрятав удава, — он остался жутко недоволен тем, что веселье так скоро закончилось! — девочка сбегала в сад и выкопала там первого попавшегося дождевого червя. Подкинув его на стол в гостиной, она объявила, что удав скоропостижно превратился вот в такое вот посмешище. И вообще, им показалось.
— Показалось?! — возмутилась тетка Люсильда. — Я своими глазами видела огромную змею толщиной со взрослого человека!
Несчастного и ни в чем не виноватого червяка торжественно вынесли во двор, и скормили рыбкам в садовом пруду. Семейный совет решил: это был морок. Только тётка Люсильда стояла на своём: не могли же, дескать, они все вместе одновременно сойти с ума! Поодиночке — ещё куда ни шло, но сходить с ума коллективно она почему-то не желала.
Мэрион некогда было принимать участие в семейных спорах: вместе с Толстяком они засели в интернете, пытаясь по украденным документам выяснить что-либо о ловцах привидений.
В этом и заключалась идея Толстяка, о которой он сказал тогда в кондитерской, после того как Рио не нашла безголового в Замке. В итоге выяснилось, что все трое «охотников» числятся погибшими: они были когда-то, оказывается, членами одной экспедиции, унесённой снежной лавиной в Гималаях. В той трагедии в горах, случившейся несколько лет назад, из семи выжил лишь один человек — действительный член Королевского географического общества, академик, журналист и путешественник, обладатель прочих и прочих почетных регалий Максимилиан Линд…
Домой Рио вернулась уже под вечер. Ей что-то было нехорошо: знобило, появился кашель. Отказавшись от ужина, она переоделась и забилась под тёплое одеяло — это летом-то! Но уснуть ей не дали.
Доподлинно неизвестно, что же случилось, но только весь дом поднялся на ноги, когда собаки на псарне устроили переполох. Папа взял ружьё и спустился на улицу.
— Наверное, хорёк забрался, — предположил он.
На веранде как раз курил дядя Винки, он тоже увязался за Папой. Едва Папа открыл дверь псарни, как к его ногам дружно бросились хвостатые домочадцы. Скуля и повизгивая, они нервно оглядывались вглубь псарни. Папа на всякий случай взвел курки… В темноте раздался грохот, что-то упало, разбилось… Собаки завыли… И на сцене из темноты торжественно появился Хендря Великолепный.
При виде маленького, несуразно длинного пёсика у его сородичей случилась истерика… Здоровенные псы, закатывая глаза, едва не лезли на стенку! Хендря с довольным видом осмотрелся и гавкнул — коротко и победно.
— Что такое?.. — удивился Папа.
Он попытался загнать собак обратно, но они, пугливо увертываясь, не желали возвращаться домой, пока в дверях красовался маленький наглец.
— Это просто кошмар какой-то! — жаловались они. — Совершенно невозможное существо! А что он говорит! Сплошное хамство!
— Он сказал, что мне пора на живодерню! — плакалась породистая блондинка с отличной родословной.
— А меня назвал кормушкой для блох! — вторила её подруга — чемпионка и рекордсменка.
Возмущенные собачьи голоса слились в один громкий хор.
— Надо забрать таксу в дом, — решил отец, которому жутко хотелось спать. — Иначе придётся всю свору оставить на улице. — Он поманил таксика за собой: — Идем, малыш!
Хендря поднял ножку и, показав всем ещё раз, кто теперь в доме хозяин, с гордым видом засеменил на кривых ножках вслед за Папой. Собаки проводили его глазами и дружной толпой, отдавливая друг другу лапы, ринулись к себе. Хотите верьте, хотите нет, но дверь псарни они закрыли сами. Изнутри.
У самого входа Папа вдруг резко остановился:
— Что-то я не понял, — сказал он с видом внезапно очнувшегося человека, — собаки в самом деле разговаривали?
— Нет, дорогой кузен, тебе показалось… — ответил дядя Винки, и чему-то улыбнулся.
…Из Светлых Магов откликнулись трое: Вэллария, Рутан Светлый и Мирта из Гэмпста. Последняя, впрочем, больше славилась как предсказательница.
— Я бы доверился только Рутану, — осторожно советовал королеве Дарквиш. — У Мирты худой язык: она не столько предсказывает, сколько накликивает неприятности, особенно тем, кто ей не по нраву… А Вэллария и вовсе из Вальгессты — насколько может быть благонадёжен человек из земель, ещё недавно охваченных смутой?
Разговор происходил в фехтовальном зале. Королева только-только закончила поединок с Тенью. Бросив меч, она, не отвечая, подошла к стене и нажала рукой на чуть заметный выступ — открылось светящееся отверстие. Она достала оттуда короткий толстый жезл. Один конец жезла светился неприятным тёмно-голубым светом. Дарквиш мысленно присвистнул: ничего себе, да это же громобой!
— Не слишком ли опасное оружие для женщины? — спросил он.
Королева, откинув голову, сдунула со лба прилипшие пряди волос.
— Где ты видишь женщину, советник? — её голос звучал непривычно грубо. Дарквиш отметил, что она назвала его на «ты» — такое было впервые. — У настоящей женщины, — с горечью продолжала она, — есть или был муж, возлюбленный. Или ребенок. У меня нет никого — и не будет. Я — королева, и это всё.