Коротышку согнуло пополам и вывернуло наизнанку. Прижимая руки к животу, он заметил, что кожа на них точно обожжённая.… Шатаясь, он подошел к пепелищу, черневшему посреди скорбного круга. Там, головой в угли, лежал Фарадир… Коротышка опознал его по затейливому шлему, ибо лицо человека было съедено начисто. Покачиваясь от слабости, он вытащил из рук воина меч — тот и после смерти крепко сжимал его. Краем глаза уловил какое-то движение позади себя — из-под обломков вылез, щурясь, его давешний спутник.
— Что, повезло нам, брат?.. — хрипло прокаркал Коротышка, и удивился собственному голосу — чужому и неприятному.
Потом они побрели куда глаза глядят… Пришла ночь — упали на голую землю и уснули. Проспали и ночь, и день, — и снова под ногами колыхались серебристые головки ковыля… Ни мыслей, ни чувств, ни желаний, точно Серая Хмарь выела всё внутри, оставив только оболочку. Но на закате Коротышка почувствовал себя лучше. Его спутник тоже оживился.
— Подкрепиться бы!.. — проскрипел он и как-то по-звериному оскалился.
Коротышку вдруг прошиб пот: сквозь лопнувшую кожу на пальцах у его знакомца проросли длинные, похожие на медвежьи, когти. Приглядевшись, он понял, что и весь внешний облик его спутника изрядно поменялся: во впалых глазницах залегла чернота, заострились скулы, в глазах нет-нет да и мелькали желтоватые огоньки, спина сгорбилась так, что непомерно длинные руки теперь почти доставали до земли … И точно наяву услышал слова предводителя дружины: «Они могут начать превращаться раньше, чем мы доберемся до храма, — и справимся ли мы с ними тогда?..»
— Матерь Божья! — прошептал он. — Да что за напасть такая?! — и увидел, как его руки прямо на глазах покрываются крупной чешуей.
К утру его спутник забеспокоился и принялся копать землю своими длинными когтями.
— Ты чего? — осторожно спросил Коротышка, нащупывая меч.
— Скоро солнце, — по-птичьи подергивая головой, пояснил возница, отшвыривая в сторону комья земли. — Мне тяжко будет…
Коротышка посмотрел на свои ладони: «Тоже когти растут… А дальше? Разве что наложить на себя руки? Всё лучше, чем этаким страхолюдом жить, да прислуживаться неизвестно кому!» Его товарищ тем временем вгрызся в склон холма почти по пояс. Коротышка окликнул его, но тот не ответил, лишь зыркнул горящими глазами — и ничего человеческого в том взгляде уже не было.
Тогда он поднялся и быстро пошел прочь…
…Он прятался от дневного света в каменных расщелинах и звериных норах: ему казалось, солнечные лучи сжигают его заживо!.. Но и ночью не было покоя: в его изменяющемся теле словно навеки поселилась адская боль — прежняя сущность не хотела уступать новому облику. В редкие же моменты забытья мучили кошмары: бездонная пропасть разверзалась пред его внутренним взором и оттуда, хохоча и дразнясь, манили к себе страшные, безобразные создания… Он кричал и просыпался, но всякий раз действительность все меньше и меньше отличалась от того, что он видел в своих ужасных снах. Человеческая речь уходила из памяти — как-то ночью, когда мучения перерождающейся плоти чуть утихли, он вылез из своего очередного убежища и, подняв к равнодушной луне искажённое лицо, завыл — злобно и горестно… Этот вой заполнил собою ночное пространство, и если бы слышали его люди, то вздрогнули бы и поплотнее задвинули заговорённые от нечисти засовы на дверях своих, приговаривая: «Вот в недрах ночи рождается еще один прислужник Великой Тьмы!»
Но физическая боль была ничто по сравнению с муками голода — страшный, иссушающий рассудок и чувства, голод выжигал внутренности. И всё чаще ему мерещилась в виденьях разрываемая заживо тёплая человеческая плоть, и всё сильнее становилась жажда крови. Трава, коренья и мелкая дичь не могли утолить этой жажды, и однажды днём, презрев палящие солнечные лучи, он отправился на охоту.
Одинокому всаднику, которого он подстерег на дороге, повезло: когти ослабевшего от голода и солнца чудовища лишь оцарапали бок его лошади. Взвившись на дыбы, испуганное животное ударило Коротышку копытом в грудь, и умчалось, унося прочь полумёртвого от страха хозяина.
След железной подковы пришелся как раз на то место, где болтался на засаленной верёвочке медный крестик. От сильного удара крест глубоко впечатался в кожу. Сочащаяся из раны кровь, засыхая, образовала над ним корку. Память о Распятом и один из тех, ради кого Он взошел на Голгофу, стали единым целым.
Утром он проснулся преображенным.
Солнце больше не пугало его. Когти исчезли, пропали и жуткие видения. Утихли боль и ломота, лишь сильно саднила рана в груди — в том месте, куда пришелся спасительный удар. Лик его ещё был страшен, но то был образ человека.
Сильная слабость заставила его остаться на месте, и несколько суток Коротышка провёл, охотясь и набираясь сил. По ночам неверный свет костра освещал его убежище, и он вздрагивал и крестился, когда огненные сполохи выхватывали из темноты длинные глубокие царапины на стенах — следы когтей чудовища, каким ещё вчера был он сам.
Окрепнув, он взобрался как-то на холм, на вершине которого совсем недавно выло в бессильном горе околдованное злыми чарами существо, и осмотрелся.
Кругом простирались поля, луга, сады — мир, полный неведомых опасностей, но бесконечно прекрасный, как показалось ему. «Видать, — сказал он себе, — прежняя жизнь кончилась…» — и зашагал вниз по траве.
— Чего бы тебе хотелось, девочка моя? — спрашивала Мама, склонившись над постелью так чудесно избежавшего смерти ребенка.
— Скрипку… — чуть подумав, отвечала Рио.
— Скрипку? — удивилась Элен, и просияла: наконец-то её бестолковое дитятко решило приобщиться к искусству!
Она и раньше пыталась как-то повлиять на свою младшую, у которой, по её мнению, были все задатки, чтобы стать неплохой танцовщицей. Но Мэрион, разок примерив пуанты, решительно отказалась:
— Лучше сразу впихните меня в «испанские сапоги»!.. — заявила она огорчённым родителям.
Неудача постигла и занятия живописью: лелея надежду, что их дочь пойдет по стопам своей знаменитой тётки, родители отдали её в художественную школу. Рио и впрямь неплохо рисовала, особенно ей удавались шаржи и карикатуры. Но многочасовое корпение над листом бумаги, когда нужно было зачем-то изображать какой-нибудь шар или конус, да потом ещё и правильно его заштриховать, приводило девочку в уныние — и Мэрион поставила жирный крест на честолюбивых надеждах предков.
Литературные потуги маленькой баронессы вообще закончились громким скандалом: мисс Сколопендра сочла вирши, распространяемые Мэрион в школе, оскорбительными для большей части педагогического состава. Отец потом долго извинялся — и с литературой тоже пришлось завязать.
Пробовала Мэрион себя и в спорте: с её неуёмной энергией она умудрялась быть членом школьных сборных по футболу, баскетболу, плаванию и лёгкой атлетике одновременно. Но Мама довольно кисло воспринимала её спортивные успехи — это было совсем не то, чего бы ей хотелось для дочери:
— Художественная гимнастика ещё куда ни шло. Но футбол!
Очень неплохо показала себя дочка совсем с неожиданной стороны, когда ей в руки попалось «Пособие юного химика» одного маститого автора. Вскоре, по настоятельному ходатайству педсовета округа в министерство образования графства, книга эта была срочно изъята из школьных библиотек, и попала в разряд ограниченных к выдаче изданий. Ничего такого уж крамольного в книге и не было, до многого Рио дошла своим умом… Но сгоревший кабинет химии в школе, где училось юное дарование, наглядно доказал учёным мужам, что далеко не все учебники полезны.
К счастью для Города, химия довольно быстро надоела неугомонной девчонке. Мэрион не умела долго сосредотачиваться на чем-то одном.
И вот теперь — скрипка.
Поразмыслив, Элен решила, что занятие музыкой — дело вполне безопасное.
— Искусство!.. Как же! — бурчал дядя Винки, узнав, что Элен приобрела для дочери скрипку. — Ей просто нужен новый способ уничтожения человечества!
Зануда была того же мнения:
— Вы бы ей ещё барабан купили!..
Остальные высказывались более осторожно, кое-кто даже умилился. Но когда окрестности Замка огласили первые визгливые аккорды, сопровождаемые задушевными собачьими завываниями, даже самые терпеливые обитатели Лостхеда поняли: это — конец!
— Дорогой, — жаловалась как-то спустя неделю за ужином одна из гостей, графиня Сазерленд своему мужу, — я бы не хотела съезжать отсюда в самый разгар сезона! Но эти ужасные звуки!..
— А придётся!.. — ехидничал дядя Винки, попыхивая трубкой. — Или ждите, пока ей наскучит музицировать.
Скупость графини взяла верх над благоразумием — и супруги остались в Замке, поскольку в гостинице пришлось бы платить за номер, к тому же перед самым Карнавалом все лучшие отели были набиты под завязку. Но кое-кто все же съехал, в том числе и Рыжая Рита. Вместе с ней исчез холодильник.
— Как она умудрилась утащить этакую громадину — ума не приложу! — удивлялась Бабушка.
— Она просто душевно к нему привязалась!.. — смеялся Красавчик.
С тех пор, как Дедушка вернулся с Дунией, Рита взяла за правило несколько раз на дню спускаться в Кухню и заглядывать в морозные внутренности белоснежного красавца: сначала она медленно прохаживалась перед ним взад и вперёд, а потом, решив, что усыпила бдительность агрегата, стремглав кидалась к нему и распахивала дверцу… Но — увы! — её постигала очередная неудача. Постепенно это действо превратилось у неё в навязчивую манию.
— Почему бы не рассказать этой женщине, где вы побывали и как попали туда? — сердилась Бабушка, на что её престарелый племянник лишь виновато отвечал:
— Но, душечка, я ведь абсолютно ничего не помню!
— Амнезиус маразматикус! — выдал диагноз Красавчик.
Дуния не поняла насмешки, но на всякий случай показала остряку мощный кулак. Остроумец поскучнел лицом и отвернулся к распахнутому окну, откуда доносились душераздирающие скрипичные арпеджио.