Этажом выше на подоконнике сидела Мэрион… Прижимая подбородком скрипку, она задумчиво водила смычком по струнам. Рядом на полу, умильно склонив голову набок, сопел Хендря. Дядя Винки был отчасти прав, утверждая, что инструмент понадобился Мэрион вовсе не для занятий музыкой. Он нужен был ей, чтобы думать.
Детям часто приходят самые невероятные идеи. Вот и Мэрион вбила себе в голову, что, подобно гениальному сыщику, под плач скрипки найдет решение накопившихся загадок.
А призадуматься было над чем…
Во-первых, загадочный журналист.
— И зачем ему понадобилось наше привидение? — удивлялась Мэрион.
— Может, оно что-нибудь знает? — предположил Толстяк.
— Пойди спроси!
Второй проблемой стал… отец Себастьен.
Очнувшись тогда, на смертном одре, Мэрион успела увидеть, как он выходит из комнаты вместе с двумя крылатыми юношами. О чём-то беседуя, они дошли по коридору до лестницы, и там его спутники вылетели в окно, а священник долго стоял, задумавшись. Позже она спросила его про ангелов, но он ответил, что ей померещилось.
Конечно, по роду своей деятельности священник имеет полное право запросто общаться с небожителями, но почему он ей соврал?
А тут ещё Хендря.… Надо же вернуть ему прежний облик! Или не надо?..
И Рита… Мэрион подозревала, что та исчезла не по собственной воле.
О Каггле она старалась не думать, надеясь, что всё будет так, как сказал дядя Винки. Хотя откуда ему знать?.. Минутами угрызения совести становились совершенно нестерпимыми — и она ругала себя почем зря и считала предательницей.
Было и еще одно, приводившее Мэрион в крайнее замешательство.
— Мамочка, — голосом благовоспитанной девочки спросила она как-то у матери вскоре после своего чудесного спасения. — Баронесса — это почти что принцесса?
— Предположим… — насторожилась Элен, ожидая очередного подвоха в виде какой-нибудь невозможной просьбы.
Дочка озабоченно нахмурилась:
— В сказках, когда принцессу кто-нибудь спасает, она обычно выходит за него замуж… Так что же, — подпрыгнула она от возмущения, — мне теперь за Хендрю выходить???
— Но он ведь — пёс! — пряча улыбку, возразила мать.
— Он не пёс — он человек!.. — сгоряча проболталась Рио.
Но Мама не обратила внимания на её слова:
— Солнышко! — рассмеялась она. — Не думаю, чтоб ему так уж захотелось жениться на тебе, даже если бы он был человеком! Найдется ли вообще когда-нибудь такой смельчак?..
…Прошло три дня с тех пор, как исчез Коротышка, а они всё шли и шли по дороге, и постепенно им стало казаться, что они на самом деле не двигаются с места.
— Колдовство какое-то!. — Ла Мана сплюнул в дорожную пыль. — Во-он та рощица, видишь?.. Мы не приблизились к ней ни на шаг!
— Давай свернём в лес, — предложил Юстэс. — Припасы кончаются, может, подстрелим чего?
В лесу-то они и наткнулись на ту деревеньку, точнее, на то, что от неё осталось. Над вырытыми в земле ямами торчали обгорелые головешки. Её бывшие обитатели, наверное, пережидали тут очередную военную грозу, так не похожи были эти норы на нормальное человеческое жилье. Они обшарили всё в поисках чего-нибудь полезного, но напрасно. А потом Юстэс провалился в яму, которую они не заметили раньше. Там, у стены белело что-то продолговатое, вроде свёртка из тряпок. Юстэс осторожно потрогал свёрток рукой.
— Живой? — крикнул Ла Мана, склонившись над тёмным, пахнущим сырой землей, отверстием.
— Твоими молитвами… — глухо отозвался юноша.
И тут ему показалось, что внутри этого кокона что-то шевелится. Недолго думая, он вытащил кинжал и надрезал сверток вдоль. Оттуда высунулась человеческая рука… Юстэс отпрянул и перекрестился. Рука слабо шевельнула пальцами.
— Чего копаешься? — нетерпеливо позвал пират.
Но Гилленхарт не ответил: осторожно орудуя кинжалом, он изрезал кокон, и его глазам предстал высохший — кожа да кости — старик.
— Тут человек!
Ла Мана спрыгнул вниз, и вдвоем они вытолкнули старика из ямы, не очень заботясь о сохранности его костей.
— Отшельник? — предположил Юстэс.
При дневном свете они с удивлением обнаружили, что кокон, опутывавший найденного толстым слоем, ни что иное, как его собственные свалявшиеся волосы и борода, отросшие до невиданной длины. Ла Мана нагнулся и приложил ухо к груди старика. Очень редкие удары подсказали ему, что тот — жив. Выпрямившись, он похлопал лежащего по щекам. Под тонкими, почти прозрачными, точно пергамент, веками заходили горошины зрачков.
— Эй, приятель!.. — позвал Ла Мана.
Глаза у старика оказались зелёные, как солнце этого Мира.
Жестами он показал, что хочет пить. Они оттащили его к реке. Старик упал лицом в воду и пил, пил, пил… Они побоялись, что он захлебнётся, и подняли его. Тогда он набрал воды в ладони и протянул Юстэсу — тот стоял ближе к нему — показав знаками: пей!.. Гилленхарту вовсе не хотелось пить, но старик умоляюще сдвинул брови, и тогда он коснулся губами его ладоней и сделал глоток. После старик показал ему, чтобы он тоже напоил его из горсти, и когда Юстэс сделал так, как он хотел, найденный выпрямился, стряхивая искрящиеся капли с бороды, и сказал:
— Теперь мы можем слышать и понимать друг друга, — и Юстэс понял его слова, а Ла Мана — нет.
И тогда Гилленхарт объяснил ему, что тот должен сделать так же.
— А говорит-то он всё равно не по-нашему, — удивлялся потом пират, — как же мы его понимаем? Да и мы ведь толкуем по-своему!
— Я — не колдун, — спокойно ответил старик. — Но есть вещи, которые знает каждый ребенок, — и взяв в руку пучок сухой травы, дунул. Тут же внутри пучка заалел огонёк.
Гилленхарт потихоньку перекрестился и сплюнул. Ла Мана смотрел на старика с нескрываемым восхищением:
— Здорово! Научишь?
— Ну, коли получится. Только этому учат матери еще малых детей… Нешто не знаете самых простых заклинаний?
— Мы издалека… — уклончиво отвечал Ла Мана, и чему-то усмехнувшись, добавил: — И наши матери нас плохо учили.
— Они пришли словно из ниоткуда… — тягучий голос старика звучал ровно, будто и не было того страшного лихолетья, о котором он теперь рассказывал своим молодым спутникам, а была лишь старая-старая легенда, покрывшаяся пылью веков.
Заходящее солнце золотило края облаков. Пели в камышах у реки лягушки. Нагретая за день земля постепенно остывала, с её поверхности поднимался пар. Мирно потрескивал костер, жадно поедая сухие ветки. На костре булькал кособокий глиняный горшок, в углях запекалась свежепойманная рыба… Хорошо!
— Они прошлись по долине, словно стая саранчи… Нигильги. Пожиратели миров… Они безжалостно выжигали селения, убивая всё живое. Человечье мясо выковыривали они из жёлтых, нарочно заточенных зубов длинными кривыми когтями, — и кровь побеждённых бурыми комьями запекалась в их шерсти. Чёрной тучей, словно саранча, прокатились они по Великой Равнине, уничтожая жизнь вообще — до последней травинки — и вдруг исчезли! И — пришла тишина… Мёртвая тишина над огромной выжженной пустошью… — продолжал свой неторопливый рассказ старик, вороша длинной палкой тлеющие угли. — Лишь немногие спаслись, уйдя в горы… Люди из моей деревни хотели спрятаться в лесу — мы и раньше так делали. В наших жилах течет кровь чужих племен — среди предков наших были Пауки из рода Саррамантов… Сейчас их почти не осталось — прежним королям этих мест уж больно приглянулись их земли. Они-то и передали нам свое умение выживать в лихую годину… Поля наши плодородны, но и у нас случались голодные годы — и тогда мы засыпали, одеваясь в коконы… Просыпались обратно не все — многие умирали и, высохнув, обращались в прах… — помолчав, он добавил равнодушно: — Я бы тоже умер, если бы вы меня не нашли…
— Давно ли это случилось? — спросил Гилленхарт, устраиваясь на подстилке из травы.
— Давно… — пожевав губами, ответил старик. — Я уснул ещё молодым… — его лицо внезапно оживилось: — Сознание мое почти угасло, ведь я чувствовал, что остался один, а к чему тогда просыпаться? Но потом я услышал, как родился новый дракон, — и это взволновало меня. Дрожь земли, содрогающейся в родовых потугах, заставила вновь забиться моё усталое сердце… И я увидел сон. Мне давно ничего не снилось — зачем мёртвым сны?..
Он сощурился и умолк, глядя на огонь, будто там, в огненных вихрях увидел что-то, недоступное взору своих молодых собеседников.
Ла Мана помешал щепкой в горшочке аппетитно пахнущее варево.
— И часто ли такое случается? — спросил он, переглянувшись с Юстэсом.
— Что?.. — пробуждаясь от своих мыслей, спросил старик.
— Ну, я спрашиваю, часто ли рождаются в ваших краях драконы?
Старик покачал головой:
— О, нет!.. Всякий раз, когда земля извергала нового дракона, происходили очень большие перемены. Реки, моря и горы менялись или исчезали вовсе… Погибали целые народы, им на смену приходили новые… Предания гласят, что перед тем, как появилась Серая Хмарь, Король Игнаций и его воины видели в Драконьих горах рожденье Крылатого. Игнаций не вернулся назад — и Королевство едва не погибло из-за междоусобиц, начатых его сыновьями, пока девять самых могущественных рыцарей не положили конец распрям… И кто знает, что случится теперь?
— В наших краях предвестниками беды служат кометы… — сказал Ла Мана. — Похоже, правда?
— Куда же делись те, что напали на Долину? — спросил Гилленхарт.
— Они исчезли, — повторил старик. — Исчезли, словно никогда и не приходили. Может, это был просто морок…Или же они нашли дорогу назад, к себе.
— Морок?.. — удивился Юстэс. — Я не слышал о таком.
— Морок, — вздохнув, пояснил старик, — есть порождение людского рассудка, замутнённого разума. Или колдовства… — и больше не стал ничего объяснять.
Потом они, не спеша, и со вкусом поужинали. Старик есть не стал, только пил воду:
— Мне ещё долго не нужна будет пища…
Над рекой и лесом зажглись ранние, самые нетерпеливые звёздочки, но далеко на западе небо ещё светлело. Над костром курился дымок, и вслед за ним улетали ввысь тихие, неторопливые слова о днях давно минувших: о славных королях, чьи кости истлели уже под высокими могильными холмами, о сгинувших в дальних походах воинах, о волшебниках и злодеях, о делах чудесных и страшных, о дивных племенах и народах, что жили под лучами Зелёного Солнца.