В этот раз на её крики сбежалось куда меньше народу…
Когда все утихло и незадачливую паникершу под конвоем отправили спать — хватит, мол, шляться по ночам и будить нормальных людей! — виновники переполоха вылезли из своего убежища и отправились шататься по коридорам в поисках новой жертвы. Очень уж им понравилась эта шутка! Но, увы! — утомлённый Замок крепко спал.
Тогда они пробрались в первую попавшуюся комнату и спрятались там под кроватью.
Стоит ли говорить, что это оказалась спальня злополучной тётки Августы?
…Зимние дни текли неспешной чередой, и Каггла временами ловила себя на том, что её прежняя жизнь становится сном — бледным и почти забытым. Заснеженный мир вокруг — яркая картинка с рождественской открытки — был тих, светел и почти необитаем. Солнце, ледяные ножны реки, сверкающие снега, спящий лес, прозрачное небо — и дорога, уводящая к горизонту.
Однажды она спустилась в Кухню рано утром. Пьеттро разжигал очаг.
— Что это? — спросила она, заметив в его руке смятый клочок бумаги.
— Для растопки, — равнодушно отозвался слуга.
— Дай-ка мне! — велела она.
Это напоминало пергамент. В глаза бросились незнакомые письмена, похожие на руны.
— Что здесь написано? — требовательно спросила Каггла.
Пьеттро пожал плечами.
— У меня таких целый сундук… — и указал на большой ларец, стоявший у стены. Ларец оказался битком набит исписанной бумагой.
— Сколько же ты уже сжёг, варвар?!
Пьеттро потупился и сделал вид, будто ему стыдно. Потом заявил с вызовом:
— Не всякое чтение приносит пользу!
— Не твое дело! — резко ответила Каггла. — Ступай.
Слуга замешкался, неловко топчась на месте, словно что-то мешало ему уйти. Его получеловеческое лицо приобрело хищное выражение.
— Ступай прочь! — прикрикнула хозяйка.
Заяц, вместо того чтобы, покорно согнувшись в поклоне, исчезнуть за дверью, шагнул вперед. Тогда Каггла схватила серебряный колокольчик, коим обычно вызывала слугу, и который, как она уже поняла, имел непонятную власть над её странным прислужником, и сделала вид, что намерена швырнуть изящную вещицу в огонь камина, жарко пылающий в углу.
— Нет! — умоляюще вскрикнул Заяц. — Я ухожу!
Выждав, пока его шаги стихнут, она вскочила и, одним прыжком оказавшись у двери, закрыла её на ключ.
Но напрасно вглядывалась она в чернеющие на пожелтелых страницах знаки. Они ничего не говорили ей. В Кухне было темновато, и Каггла подсела к окну. Едва лучи бледного зимнего солнца упали на ветхий лист, как молчавшие доселе письмена вдруг чудесным образом сложились в слова, понятные и знакомые.
«…среди пришедших Извне было мало женщин… Но Ахайя спросил себя: „Разве я не есть бог, раз Он создал меня по образу и подобию Своему?..“ И взяв в горсть прах, дунул — и прах обратился в человека… И возгордился он и стал умножать число Людей, но те, что пришли с ним, роптали, ибо созданные им не имели настоящей души и легко становились добычей иных духов… Ахайя же терял силы, потому как дарил своё Дыханье новым… он стал забирать энергию у тех, что пришли с ним, ведь он сам когда-то дал им её для продолжения жизни… И тогда двое его учеников тайно сбежали…»
Каггла не знала предыстории появления людей в чужом мире, и могла лишь догадываться о роли Ахайи, и том, как это случилось. По обрывочным фразам рукописи она предположила, что пришельцы были то ли изгнаны, то ли стали жертвами какой-то случайности… До того, как она сама «провалилась» в картину, Каггла решила бы, что перед ней фантастический роман или сказка, но теперь она воспринимала скупые строки, как повествование о реальных событиях.
Потом она прочитала как, расплодившись, Племя Людей стало теснить другие расы, коим издавна принадлежал тот мир. Ослабленные междоусобными распрями, они не смогли дать достойного отпора пришельцам, и Люди уничтожили многих из них…
Мечты Ахайи о справедливом переустройстве собственного мира «с самого Начала начал» выродились в череду кровавых бесконечных войн в мире чужом. Виноваты ли в том были обстоятельства, боги, или несовершенство его собственной души?..
Пергамент подтверждал последнее.
— Госпожа неправильно читает, — спустя несколько дней сказал Заяц. — Надо закрыть глаза и приложить ладонь к листу. Иначе вам жизни не хватит, чтобы прочесть всё.
Каггла едва дождалась восхода солнца. Последовав совету слуги, она положила ладонь на недочитанную страницу и тут же отдернула руку: её словно пронзило разрядом тока! Но природное упрямство Гилленхартов взял верх над болью и, притерпевшись, она закрыла глаза…
Боль вскоре исчезла, и перед ней потекли удивительные картины, такие ясные и отчётливые, точно она видела всё описываемое наяву: действие разворачивалось перед её мысленным взором, как на экране волшебного зеркала.
Она видела суровые лица воинов, отправлявшихся в дальние походы. Следуя стопами воителей, она наблюдала жизнь молодого Королевства — тучные нивы и пастбища, огромные стада овец и коров, маленькие селения, зажатые подступающими со всех сторон кудрявыми лесами, полными зверья и птицы. Посреди каждого поселения находилась обязательно круглая молельня, где висел золотой диск, символизировавший солнце.
Но чем дальше уходило войско, тем мрачнее становились картины.
Вековые леса и болота кишмя кишели разными гадами, реки коварно меняли вдруг течение своих вод, норовя потопить незваных, земля трескалась у них под ногами, и огромные расселины уходили, казалось, к самому сердцу мира… С истинно человеческим упорством, Ахайя и его воины продолжали свой путь, великой кровью одолевая все преграды. Рубили заколдованные леса, разжигая костры — гигантские деревья с чёрными листьями стонали и корчились в огне, точно живые, — и свет пламени, зажженного человеческой рукой, прокладывал дорогу солнцу. И не только жажда золота или иных сокровищ вела их вперёд, но и унаследованное от предков стремление знать: что же там, за вечно ускользающим горизонтом?
…Настал день, когда людское воинство достигло водных рубежей. За ними лежала Вальгесста — таинственная и прекрасная. Её обитатели предпочли заключить мир с воинственными пришельцами. Но благоразумия Людей хватило ненадолго.
«…Забыв о старых клятвах, они затеяли бесконечную, кровопролитную войну с Древними… Те защищались как могли: в ход пошла самая страшная магия. Так появилось то, что ныне именуется Тьмой…»
И вот однажды, после кровавого поражения, один из магов Вальгессты проклял Ахайю — первого Короля людей — за то, что он со своими воинами разорил его землю.
«Пусть оживают твои сны!..» — сказал он, перед тем, как сгореть на костре. Ахайя лишь засмеялся в ответ: «Знал бы ты, что мне снится!» Маг тоже улыбнулся, корчась от боли, ибо огонь уже лизал его волосы, и что-то крикнул в ответ, но ветер и треск горящих деревьев заглушили его слова… И это было плохо: не зная слов заклинания, нельзя снять проклятье…
«…И в ту же ночь Короля стали мучить кошмары … Проснувшись, он обнаружил, что сон обратился в настоящее… Рожденные им чудовища были из плоти и крови, они плодились и размножались, и он не властен был что-либо изменить… Он перестал спать, но сон побеждал волю человека, сковывая воспалённые бессонницей веки, и на свет появлялись новые созданья. Одно из них убило почти всю его семью, и Король сошел с ума… Это едва не стало концом всего: больное воображение вызывало к жизни самых ужасных тварей… Люди научились сражаться с ними, но, умирая, чудовища становились принадлежностью Тьмы и, в свою очередь, охотились за душами людей… Тогда решено было убить Безумного Короля, но одна из служанок, подкупленная магами Вальгессты, напоила его соком бессмертия…»
Остаток дней своих Ахайя потратил на строительство Храма Солнца — в противовес созданной им же самим Тьме. Однако проблески разума становились все реже, а порождения его затмений — всё сильнее и чудовищнее. Уцелевшие ученики, те двое, что успели покинуть его, тайно от Учителя создали некий пространственно-временной континуум — особым образом замкнутое пространство, куда и заключили безумца, дабы нейтрализовать его силу: «…Последние оставшиеся из тех, что когда-то пришли вместе с Ахайей, сотворили Тёмную башню — Башню Забвения — великое Ничто, превращающее в несуществующее всё, что попадало внутрь. Хитростью им удалось заключить Безумного в эту ловушку…»
Чтобы запустить в действие механизм западни, создателям пришлось растратить всю свою жизненную энергию, и её тайны, казалось, умерли вместе с ними.
С заточением Проклятого Короля пришел конец безраздельному владычеству Людей в завоёванном ими мире: созданные разумом Безумца вольфорраны, тьетли, великаны, драконы, агилы, и многие-многие другие, заявили о своем праве на жизнь и свет Солнца, и Людям пришлось смириться. Со временем кровь Людей и вовсе смешалась с кровью племён, порожденных безумной фантазией…
На этом рукопись обрывалась. Донельзя раздосадованная этим обстоятельством, Каггла пристала к Зайцу с расспросами, но тот понятия не имел, о чём идет речь.
— Но где же ты взял этот ларец? — спросила она, наконец поняв, что толку от него не добиться.
— Купил у заезжего тьетля, — равнодушно отвечал слуга. — Среди барахла, которым торгуют эти прохиндеи, частенько встречаются занятные вещицы.
— Встретишь его — спроси, нет ли у него продолжения! — велела Каггла.
Пьеттро усмехнулся:
— Тьетли редко возвращаются в те места, где уже один раз побывали.
— Почему?
— Да мало ли! — продолжал улыбаться слуга. — Вдруг их неласково примут?
Старик и его молодые спутники продолжали свой неспешный путь.
— Надо быть осторожными на дороге! — поучал старик новых друзей.
— Что, разбойнички шалят? — поинтересовался Ла Мана.
— Бывает. Но я про другое толкую, — и взяв в руку увесистый камешек, старик огляделся, и с неожиданной силой бросил его в сторону.