* * *
Караван тьетлей — дюжина мулов, навьюченных увесистыми тюками, и пара ладных крытых повозок — осторожно пробирался лесными тропами вдоль реки к побережью. Что заставило предусмотрительных и осторожных карликов выбрать именно этот путь — участившиеся ли нападения вольфораннов на товарные обозы, неясные слухи, доносившиеся с южных рубежей или просто нежелание плестись по жаре? — неизвестно. Они никогда ничего не делали просто так.
И по Лесу поползли сплетни и пересуды.
— Видать, что-то будет! — вздыхали по своим норам лесные жители. — Неспроста эти с большака свернули. Ох, неспроста скрытничают!..
Тьетли же пересмеивались между собой, покуривали коротенькие толстые трубочки, — их весёлые глазки ни на минуту при этом не отвлекались от разматывающейся под копытами мулов лесной тропы, мгновенно примечая все мало-мальски важные детали, — и продолжали свой путь.
На одном из привалов к ним вывернулась из-под корней разлапистого дерева старая грызля. Уперев лапы в толстые, обросшие седой шерстью бока, она минут пять с присущей этим особам бесцеремонностью разглядывала жёлтыми глазищами отдыхающих на травке-муравке карликов, а потом заверещала так, словно застукала их за чем-то неприличным:
— Сидите тут, жуёте бороды!.. А там, у реки, ваш один утоплый валяется!
Эти слова заставили тьетлей мигом забыть об отдыхе, и покорно пуститься вслед за ней к реке, чьи воды шумели не так далеко от приглянувшейся им рощицы.
На берегу, почти у самой воды, лежало, скорчившись, неподвижное маленькое тело. Рядом — слегка занесённые песком и уже начавшие разлагаться, останки огромной Чёрной Пиявки, самого злобного и хищного существа из всех, когда-либо населявших Приречье.
Прикрывая бородатые лица шейными платками, — вонь исходившая с места трагедии была невыносимой, — тьетли крадучись обошли стороной мёртвого гада, — он и после смерти мог таить в себе опасность! — и осторожно приблизились к тому, в ком Грызля признала их соплеменника.
Желтоглазая, шумно сопя, по-хозяйски растолкав остальных, протиснулась вперёд. Нимало не заботясь о тишине, она визгливо запричитала:
— Вот, лежит себе, сиротинушка горемычный, а родичам и дела нет! И-их!..
И не стоило бы даже пытаться доказывать ей, что нет вины случившихся поблизости проезжих купчин в том, что валяется вот так, неприбранным, тело какого-то горемыки: грызли всегда славились умением найти виноватых и свести их с ума своими пылкими нравоучениями. Поэтому караванщики молча расстелили на песке предусмотрительно захваченный плащ, бережно и ловко переместили на него найденного сородича, завернули, и двое потащили скорбный свёрток туда, где под присмотром товарищей оставили своих четвероногих помощников.
Оставшиеся принялись тщательно исследовать место загадочной драмы, не забывая, однако, держаться поодаль от Пиявки. Грызля дёрнулась было за уходящими, но потом сообразила, что там — на стоянке тьетлей — от неё ничего никуда не денется, и осталась. Сев на широкий, точно у бобра, хвост, она с удовольствием продолжила свои обличительные проповеди, но у тьетлей было достаточно ума и терпения, чтобы не обращать внимания на её болтовню. Их внимательные глазки заметили на песке слюдинки чешуек, слишком крупных, чтобы принадлежать живущим в воде рыбам и даже русалкам. Не ускользнуло от их цепкого взора и несколько кучно торчащих поодаль в воде притопленных брёвен, в которых они, подобравшись поближе, угадали остатки плота.
— На этой реке нет порогов… — многозначительно заметил один из них, ножом выковыривая из мокрого дерева глубоко врезавшийся в кору овал гигантской чешуи. — Чем же бедняга прогневал Водяную?
— Это уже не так важно, — вполголоса заметил другой, искоса поглядывая на сидящую на берегу грызлю: бешено жестикулируя, она так увлеклась, что разговаривала уже сама с собой, не заметив, что её подопечные отошли дальше. — Давайте-ка взглянем на Пиявку.
Прежде чем осуществить своё намерение, тьетли достали из своих запасов голубоватый кристалл. Внимательно осмотрев всё вокруг сквозь эту призму, они повеселели: Пиявка и в самом деле была мертва — лучше некуда! — и тёмный дух ее, тоже мёртвый, валялся рядом жалким сморщенным комочком.
— Сожги-ка его, Лулус! — распорядился один из тьетлей.
И один из них тотчас вытащил из кармана лупу в затейливой оправе и, держа одной рукой кристалл у глаза, чтобы не потерять из виду обнаруженный кусочек Тьмы, другой рукой сфокусировал на нем солнечные лучи в маленькое яркое пятнышко: и через мгновение мёртвый дух с шипеньем съёжился и испарился. Другие тьетли, вооружившись палками, принялись ворочать останки Пиявки.
— Непонятно!.. — сдались они, наконец, и в ход снова пошла лупа.
Потихонечку покинув всё еще разговаривающую с собою грызлю, они скорым шагом вернулись на стоянку. Там их ожидал сюрприз.
— Парнишка-то — живой! — объявили им товарищи. — И он — не из наших.
…Когда машина с красным крестом увезла в неведомую даль тётку Августу, — санитарам не пришлось ее долго уговаривать, — Мэрион и Рыжая Рита переключили своё внимание на ловцов привидений.
После ночного переполоха те, разумеется, первым делом кинулись утром проверять свою аппаратуру — даже завтракать не стали, хотя очень уважали Бабушкину стряпню. Пока они возились со своими камерами, датчиками и прочей дребеденью, Мэрион крутилась вокруг, стараясь не упустить ни одного словечка.
— Девочка, — не выдержал один из них, когда её назойливость перешла все границы его терпения, — ты знаешь, почему Бог изгнал Еву из рая?
— Знаю!.. Она съела немытое яблоко! — выпалила Рио.
Другой ловец после её слов подозрительно быстро отвернулся к монитору и его плечи странно затряслись.
— Нет!! — рявкнул первый. — Потому что она вот так же вертелась у него под ногами и всюду совала свой нос!
— Смотри!.. — перебил тут его приятель. — Смотри!
На экране, среди переплетения каких-то линий и цифр явственно проступали светлые, чуть размытые контуры фигуры, смахивающей на человеческую.
— Есть! — выдохнул второй.
Они тут же забыли обо всём на свете, и принялись что-то бурно обсуждать, перебивая друг друга. Рио вся превратилась в слух, но это была чисто научная дискуссия, напичканная непонятными словами, и ей стало скучно. Тем не менее, она упорно не покидала своего боевого поста, ожидая, что теперь парни должны сломя голову кинуться к своему хозяину.
Так оно и вышло.
Скинув какие-то данные на флешку, они пообедали, переоделись и отправились на улицу. Мэрион подхватилась за ними, но уже в холле её перехватила Бабушка:
— Ты куда это собралась? — после чудесного выздоровления доктор Сибелиус заявил, что ребёнку необходим строгий режим и, по мнению Бабушки, в этот час девочке полагалось немного отдохнуть.
Из-под длинного кожаного дивана, позёвывая и потягиваясь, вылез Хендря.
— Мне надо прогулять собачку!.. — тут же нашлась Мэрион. Схватив такса, она нацепила на него поводок, и выскочила за дверь, пока Бабушка не опомнилась.
Ловцы привидений уже были за воротами, где их ждал экипаж.
— Подбросьте меня до центра!.. — пристала к ним девочка.
Лица парней сморщились, точно они одновременно по ошибке угостились лимоном, но Мэрион сделала такие глаза, что они постеснялись ей отказать. Уже через три минуты они сильно пожалели о своем великодушии, потому что Хендре жутко не понравилось внутри кареты — трясись тут по кочкам вместо запланированного послеобеденного отдыха! — и он залился истошным визгливым лаем, и злился всю дорогу, не умолкая ни на секунду… Мучительное для всех четверых путешествие закончилось у Театра: ловцы привидений вывалились из экипажа совершенно оглушенные и, торопливо распрощавшись, бегом помчались по своим делам, опасаясь, как бы сладкая парочка не увязалась следом.
— Когда всё кончится, — на ходу буркнул один другому, — я сверну этой псине башку!..
К счастью для него, эти слова не достигли ушей Мэрион, зато Рыжая Рита, которую девочка успела подсунуть ему в сумку с ноутбуком, прекрасно слышала и эту фразу, и всё остальное.
Домой Мэрион возвращалась пешком. На душе у неё было неспокойно: она очень боялась, что искатели приключений обнаружат её «крота» — и что же тогда будет с Ритой?.. Хендря, натягивая поводок, рыскал вокруг: обнюхивал углы и афишные тумбы, задирал всех встречных псов, невзирая на их рост и вес, гавкал на прохожих, словом, развлекался, как мог… «Интересно, он вообще помнит, что когда-то был человеком?» — подумалось Мэрион.
Характер таксика во многом напоминал прежнего Хендрю. За время своего недолгого пребывания в доме Гилленхартов он слегка попортил кое-где обои и ковры, гадил, где придётся, сжевал начисто не одну пару обуви, и всегда дерзко огрызался, когда ему делали замечания. Вот и теперь, вернувшись с прогулки, Хендря загнал любимого Бабушкиного кота на дерево. Чего уж он там ему сказал — неизвестно, только бедное животное, неимоверно толстое и практически разучившееся двигаться, взлетело на ближайшую яблоню со скоростью звука. Разочарованный пес — он-то надеялся на более длинное развлечение! — удалился, семеня короткими лапами, карикатурно короткими для его длинного тела и уже отросшего животика. Несчастный кот остался болтаться на ветке: от прежней жизни — молочная кашка по утрам, свежая печеночка, мягкая подушка, — его теперь отделяла невиданная высота… И эта противная собака! Оценив весь трагизм своего положения, а ветка была не очень-то и толстой, да ещё и раскачивалась от ветра, кот вцепился в нее намертво когтями, и начал мерзко орать, проклиная всех собак на свете.
Собрались ротозеи. Прибежала Бабушка:
— Пупсик, деточка моя, слезай!.. Кис-кис! — но жирдяй, зажмурив глаза и прижав уши, орал всё громче и противней.
Рио, наблюдавшая эту сцену из окна, расхохоталась от души.
— Бьюсь об заклад, он теперь долго не сунет домой носа! — пропищал у неё под ухом кукольный голосок.