Прямо перед собой увидел он небольшой, по виду золотой, диск. Он висел в воздухе, ничем не поддерживаемый. Его поверхность завибрировала, послышался чистый, мелодичный звон, точно кто-то ударил по нему, и перед измученным огненной стихией человеком возникли трое, одетые в светлое.
— Кто ты? — спросили они.
— Барон Юстэс фон Гилленхарт! — с вызовом отвечал юноша, удивляясь про себя, как тихо и жалко звучит его голос в этом огромном пустом зале. — Сын достопочтенного Рихарда фон Гилленхарта из Майенны.
— Твое имя ничего не говорит, чужеземец, — терпеливо, точно неразумному ребёнку, возразил один из этих троих. — Мы хотели бы знать: кто ты по духу своему? — и с этими словами, говоривший взял его за руку и провел по его ладони длинным и тонким ножом.
Юстэс не почувствовал боли. На коже алыми капельками выступила кровь… Человек перевернул его ладонь над стеклянной чашей, услужливо подставленной одним из тех, что появились вместе с ним. На дне чаши пенилась голубоватая жидкость. Едва смешавшись с ней, капля крови потемнела и съёжилась, превратившись в крохотный бурый шарик. Трое переглянулись между собой.
— Ты и вправду человек! — сказал один из них. В его голосе Юстэсу почудилось удивление. — Можешь остаться в нашем городе.
— А где мой товарищ? — спохватился он, видя, как царапина на ладони стремительно заживает. Но ответа не получил: и люди в светлом, и белые колонны, — всё исчезло, — и он обнаружил, что стоит на широкой незнакомой улице. Мимо спешили по своим делам прохожие, не обращая никакого внимания на одинокую замершую фигуру.
— Пресвятая Дева!.. — пробормотал юноша, перекрестившись.
— Па-а-сторони-ись!.. — крикнули сзади, и едва он успел отпрыгнуть в сторону, как рядом пронёсся человек, стоявший на длинном овальном диске.
Прижавшись к стене дома, Юстэс довольно долго наблюдал жизнь чужого города, ощущая скорее ужас, нежели удивление.
В конце концов, он решил, что его жизни всё-таки ничего пока не угрожает, и осторожно двинулся дальше, продолжая держаться рукой за стену. Но стоило ему свернуть за угол, как на него обрушилось новое испытание: несколько человек тащило, опутав веревками, ужасное чудовище. Покрытое чёрной чешуей, похожее на гигантскую ящерицу, оно рычало и отчаянно сопротивлялось; его длинный хвост метался поперек улицы от стены к стене, заставляя разбегаться случайных зрителей в разные стороны. Столпившиеся зеваки наперебой осыпали погонщиков чудовища насмешками, но тут хвост животного упругой плетью взмыл вверх и на головы людей рухнул целый пролет воздушного моста. Послышались крики, стоны… Юстэс снова перекрестился, и не дожидаясь развязки, поспешно свернул в первый же проулок.
Он долго и бессмысленно плутал по улицам, оглушённый и смятый бурным течением местной жизни — местами такой же, как и в его краях, но в большинстве своём — невиданной и непонятной: странные люди, невиданные гады, страшные существа, занимательные предметы, непривычные запахи… И ни одного креста над крышами или хотя бы полумесяца, хотя пару раз ему попадались здания, в которых он угадывал храмовые сооружения. «Куда же я попал?..» — до этого дня, не смотря на всё, что ему довелось повидать во время странствий, вопреки всему происходящему, он ещё питал безумную надежду, что это — просто дальние, неведомые христианскому миру земли, хоть и пылало у него над головой Зелёное солнце. Теперь же эта надежда растаяла окончательно. Но его уму, не отягощённому «лишними» знаниями, чужды были понятия об иных мирах, он знал только ад и рай. И этот мир из-за своей причудливости и постоянной опасности всё больше казался ему адом. Или — сном…
«Я — сплю… Но как же мне проснуться?!.»
Улица вывела его на площадь… Там было устроено что-то вроде рынка — шум, толчея, непривычные резкие запахи, многоголосая речь. Людская река, дробясь на маленькие ручейки, растекалась между рядами прилавков, заваленных плодами, фруктами, рыбой, сочащимися кусками животной плоти; тут же торговали посудой, тканями, украшениями.
Раскрыв рот, бродил он среди этого буйного великолепия даров чужой земли, пока не закружилась голова. Сначала он не понял, почему поплыла вдруг из-под ног выложенная цветным камнем дорожка, а потом, когда всё встало на свои места, резкая боль в пустом желудке подсказала ему: он — голоден.
— Послушай, приятель, я чужой в этом городе, и за душой у меня ни гроша, — обратился он наугад к одному из торговцев, чьё лицо показалось ему более добродушным. — Словом, сколько дашь за мой плащ? — он приподнял полу белого одеяния, которое подарили ему жители горной деревни.
Торговец окинул его быстрым внимательным взглядом.
— Плащ из кожи валлора… В горах — это нужная вещь, но мне он ни к чему. А вот кинжал у тебя знатный! Дай-ка, погляжу…
— Нет, — отрезал Юстэс. — Этот кинжал мне жизнь спас. Продать его — это всё равно что продать друга! Лучше вот возьми плащ… А нет, так поищу другого покупателя.
— Как хочешь, — зевнул продавец, но в его голосе промелькнула нотка плохо скрытого сожаления. — Передумаешь — возвращайся. Я дам хорошую цену!
Раздосадованный, Юстэс отправился дальше. Получив ещё несколько отказов, он совсем выдохся, и присел на ступеньках какого-то заведения. Из его раскрытых дверей нестерпимо пахло съестным: «Харчевня…» Жадно втягивая ноздрями соблазнительные ароматы, он шарил глазами по толпе, пытаясь угадать того, кто согласился бы купить плащ, и тут случайно его интерес привлек один малый. Это был человек невысокого роста, — он сошёл бы за ребенка, если бы не рыжая борода, забавно курчавившаяся на почти детском личике, да огромный живот, выпиравший из-под куцего кафтана. Гилленхарт решил, что перед ним обыкновенный карлик, каких он видел не раз на базарных площадях во время представлений бродячих актеров у себя на родине. На прилавке у малорослика были разложены красивые поделки из горного камня; только людей, подходивших к нему, и рассматривавших изящные безделушки, интересовало совсем другое: о чём-то быстро перешепнувшись с хозяином, они торопливо совали ему в руку монеты и, получив взамен маленький, туго завязанный мешочек, быстро уходили, озираясь по сторонам. «Эге! — подумал юноша, — что-то здесь нечисто!..»
Но тут бородатый малыш заметил, что за ним наблюдают. Нескольких секунд ему хватило, чтобы понять состояние дел соглядатая, и, перехватив его взгляд, он неожиданно подмигнул:
— Что, человечец, не хочешь ли заработать? Ты издалека?
— Да, — не очень охотно вступил в разговор Юстэс. — Поиздержался в дороге.
— Вижу-вижу!.. — сочувственно закивал головой продавец. — Ну, так я бы тебе помог, ежели ты на меня поработаешь.
— Что за работа? — помедлив для приличия, спросил Гилленхарт. Запахи, доносившиеся из харчевни, сводили его с ума.
Рыжебородый окинул юношу с головы до ног оценивающим взглядом:
— Да нечего делать! Перекусим, как следует, а потом проводишь меня до одного места, куда я укажу. Мне, понимаешь, нужна охрана, а ты — парень крепкий. И глаза у тебя — честные! — добавил он проникновенно. С ходу учуял, чем взять.
Последние слова немало польстили самолюбию Гилленхарта, рассеяв сомнения относительно выгодности предложения.
— Я согласен, — сказал Юстэс.
Глазки низкорослого заблестели.
— Тогда пошли! Путь неблизкий, надо ещё и поесть, и передохнуть, я-то с утра на ногах!
Быстренько собрав свои вещички, и не переставая тараторить, он дружески поманил Гилленхарта за собой:
— Идём, дружище!
— Зачем далеко ходить? — удивился Юстэс. — Тут бы и поели!
Но низкорослый замахал руками:
— Не больно-то я уважаю местную кухню! Из чего только готовит их повар своё жаркое?
Протолкавшись через базарные ряды, — казалось, им не будет конца, — они добрались до невысокого приземистого строения. Из открытых окон доносилось звяканье посуды, нестройные голоса, смех, а запахи, витавшие в воздухе, показались вконец оголодавшему рыцарю более сладкими, нежели все ароматы райских кущ!
— Вот и добрались! Вот и славно!.. — бормотал маленький купец. — Вот тут-то мы и отдохнём… Идём же, дружище, идём!
Но Юстэс встал как вкопанный.
Недалеко от входа на большом камне сидел юноша, примерно одного с ним возраста. В руках у него был небольшой инструмент — что-то вроде бубна. Отбивая ритм, он пел…
О, как он пел!..
Голос певца то взлетал ввысь, то падал до низкой хрипящей ноты. Дрожащие горловые переливы, нарастая до звучания нечеловеческой силы, заставляли ощутить сладкую тоску — напев совсем не вязался с солнечным светом дня. Но печаль та была светла, как летний дождь: прошелестят капли — и будет радуга.
— О чём он поет? — тихо спросил Юстэс у одного из тех, кто так же замер подле певца, очарованный колдовством его голоса.
— О том, что никогда уже не повторится, и лучше чего никогда ничего не будет… — отвечал тот, не оборачиваясь, и глядя куда-то вдаль, словно там, подчиняясь магическому пульсу мелодии, роились какие-то видения.
Внезапно витиеватый рисунок песни нарушил противный короткий вой: поодаль стояла кучка волчьеголовых, — они тоже заслушались, и один из них, задрав острую морду к небу, вдруг заголосил, желая то ли поддержать певца, то ли посмеяться над ним. Его приятели — толпа из шести-семи широкоплечих громил, — тут же покатились со смеху, громко и визгливо.
— А ну-ка, давай еще, Ярым! — завопил кто-то из них. — Покажи ему, как надо!
Певец оборвал песню на полуслове и встал, устремив на насмешников ненавидящий взгляд. Ворон, сидевший у него на плече, слетел вниз и стал торопливо клевать мелкие монетки, щедро разбросанные слушателями по мостовой у камня. Вольфорраны продолжали изгаляться: теперь они выли уже хором, кто во что горазд, прерывая свое «пение» взрывами хохота и непристойными колкостями.
— Что ты примолк, соловушка? — крикнул один из них, видя, что певец убирает в дорожную суму свой инструмент. — Или мы тебе не ровня?
Певец отвернулся, пряча глаза, но настроение горластых молодцев резко переменилось: угрожающе скаля зубы,