это целую вечность?.. Он заткнул уши и закрыл глаза, но не помогло — он по-прежнему всё видел и слышал…
Не будучи уже по сути своей человеком, обладая гораздо большими возможностями, — он никогда не испытывал к людям презрения, никогда не относился к ним свысока. Люди вызывали у него чувство сострадания и гордости: слабое существо, вдобавок обременённое чрезмерным рассудком и тяжким трудом, — человек сумел выстоять, и радоваться этой жизни ей же вопреки.
Теперь Або почувствовал что-то иное.
Вдруг ему стало больно — и он очнулся… Вокруг по-прежнему расстилался океан, но рядом сидел человек, и покалывал его острием шпаги, приговаривая: «Очнись…очнись!» Его голубые глаза-льдинки с холодным любопытством взирали на выходящего из транса Або.
— Старик тебе свои картинки показывал? — фыркнул он, увидев, что тот пришёл в себя.
— Брат Кайенн… Рад видеть тебя, — слабо отозвался Або, ощущая в себе самом непонятную перемену.
— Рад?.. Пожалуй, я тоже, — отвечал Кайенн. — Ты — единственный из оставшихся в живых Посвященных, кто ещё способен думать и рассуждать по-своему. Я знаю — Ахайя опасается тебя: боится, что ты выступишь против и помешаешь ему. Я предлагаю тебе встать на мою сторону!
Або молчал. Тогда Кайенн склонился к нему ближе и горячо зашептал:
— Вспомни, сколько нас было? — тысячи! Осталось — десяток! Мы страдали и гибли ради него!.. А скольких уничтожила инквизиция?! Нас жгли, убивали, гнали! И все ради чего? Просто потому что онхотел знать!.. Не слишком ли большая цена за возможность ещё немного пожить после смерти?
— Немного?.. Ничего себе!
— А то, что мы больше не принадлежим себе? — с жаром возразил Кайенн. — Он, возможно, лишил наши души бессмертия! Теперь же хочет забрать и то, что осталось — нашу жизненную силу, нашу энергию!
— Но он лишь вернет своё, — устало ответил Або, не понимая, куда клонит собеседник.
— Ладно! — решительно сказал Кайенн. — Спорить я не хочу. Знай же: есть силы, которые могут помочь нам обрести свободу.
Або внимательнее вгляделся в говорившего и вдруг понял, что смущало его в облике названного брата: он больше не отбрасывал тени!.. Кайенн проследил направление его взгляда, но ничуть не смутился:
— Догадлив. Так что ты ответишь мне, брат?
— Ты хочешь помешать Ахайе? — Кайенн кивнул. — И как же?
— Солнечное затмение случится немного раньше. Всего несколько минут разницы, но поверь мне — результат будет совсем иным!
— Сожалею… — медленно произнес Або, — но ты опоздал. Меня уже нельзя купить. Ахайя — безумец, но те, кому продался ты… — и он покачал головой.
Голубые льдинки Кайенна налились кровью:
— Ты пожалеешь об этом!
— Нет, — просто ответил Або. — Не успею.
Он чувствовал, как жизненные силы покидают его, невидимо перетекая к тому, чьей власти он был обязан своим столь долгим существованием.
— Так пропади же ты пропадом!.. — злобно выкрикнул Кайенн, и ногой столкнул его вниз.
Падая, Або видел, как на вершину мерным шагом поднимаются люди в белом, как маленькая фигурка отталкивается от края Башни и взлетает, но вдруг обращается в пепел и черные снежинки хлопьями падают вниз… Люди становятся в круг, кладя руки друг другу на плечи. Между ними в центре — огромный блестящий диск… Монетку Солнца поедает тень — чернеет и край диска, с его пылающей поверхности срывается синеватый луч… Рушится небо, падая во вздыбившийся океан, и две стихии сходятся в последних объятьях… Башня превращается в гигантский столп света, соединяя недра и космос, и они взрываются, не вынеся соприкосновения… Бешеный смерч подхватывает его безвольное тело — и он погружается в небытие…
Вернувшись домой, Рио столкнулась в холле с Красавчиком. Стоя перед зеркалом, молодой человек придирчиво рассматривал свое отражение.
— Будь так любезна, соплявка, — обратился он к ней, — передай моей мамочке, что сегодня я буду поздно.
Красавчик приходился ей кузеном. Он был единственным и обожаемым чадом тётки Люсильды. Тётка в нем души не чаяла, а сынуля вил из наивной и доброй женщины веревки.
— Я тебе не почтальон! — огрызнулась Рио.
Нельзя сказать, чтобы она совсем уж не выносила своего кузена. В самой глубине души, где потихоньку расцветала маленькая женщина, он отчаянно ей нравился: юноша недаром заслужил своё прозвище, — он был очень хорош собой, и прекрасно умел этим пользоваться. Но интуитивно она чувствовала, что ему наплевать на всех, кроме себя самого, и потому никогда не выказывала кузену особого расположения, а при всяком удобном случае норовила устроить какую-нибудь каверзу. Она вообще обожала строить козни домашним: такое у ребенка было чувство юмора… Это обстоятельство заставляло Красавчика считаться с её существованием.
— Ишь, вырядился!.. — буркнула она. — Чего это ты напялил папин пиджак?
Красавчик поскучнел и демонстративно отвернулся к зеркалу. Искусственно зевнув, он прикрыл рот рукой, — на холеном пальце сверкнул дорогой перстень, — и направился к выходу, размышляя, как убить очередной вечер. Зелёная Чаша — так назывался их городок, — была уютным и прелестным местечком. К нему вполне можно было отнести строки, сказанные поэтом, фамилии которого Красавчик не помнил: «Здесь хорошо бы жить — и умереть!». И он был вполне согласен, что умереть здесь — вполне возможно. Со скуки… Этот двадцатилетний оболтус успел проучиться год в столичном университете, прежде чем его исключили за прогулы, и считал местную жизнь пресной и провинциальной, а себя самого — достойным большего, нежели места мелкого клерка в управлении Корпорации, выхлопотанного ему матерью через отца Рио.
Когда кузен удалился, — Рио ухитрилась незаметно приладить ему сзади на брюки колючку репейника, прицепившуюся к ней по дороге, — она помчалась на кухню: надо поставить цветы в воду. О чем это она разговаривала с отцом Себастьеном?.. Странно, никак не вспомнить… Но тут из коридора она услышала на Кухне голоса — там, судя по всему, были Папа и Бабушка. Рио любила подслушивать. Ну, не нарочно, а так, когда случайно получалось. Она, правда, не знала ещё, что в таких случаях рискуешь не только узнать интересненькое, но и какую-нибудь гадость о себе. Но речь шла совсем не о ней.
— Мы могли бы продать Замок, и переехать в дом подешевле, — сказал Папа, — ведь содержать эти развалины очень накладно.
— Развалины?! — возмутилась Бабушка. — Продать наше фамильное гнездо?!
— Необязательно продавать. Городской совет давно предлагает передать Замок на баланс Города…
— Спасибо! — негодующе фыркнула старуха. — Чтоб у меня тут под ногами вертелись стаи пронырливых туристов, а мы бы сами жили здесь вроде как из милости?!
— Послушайте, необязательно так сердиться! Никто же Вас не заставляет съезжать отсюда, — начал заводиться и Папа.
Тут Рио услышала чьи-то шаги, и ей пришлось войти. Вслед за ней появилась, прихрамывая, Мама. В вечернем платье, красиво причёсанная и накрашенная, она выглядела совершенной красавицей. Рио любила видеть ее такой.
Мама недовольно сморщила носик:
— Как, ты еще не готов?! — она собиралась утащить Папу в гости: нельзя же допустить, чтобы вечер окончательно пропал.
— Что-то я не могу найти свой новый пиджак, — попытался отбиться отец. — Может, ты съездишь без меня?
— Твой пиджачок Красавчик одолжил! — наябедничала дочь.
— Вот видишь! — обрадовался Папа. — Я лучше останусь дома, разберу бумаги, проведу вечерок с детьми… — он терпеть не мог светские визиты.
— Это как? — удивилась супруга. — У детей есть уроки. Вполне достаточно.
Услыхав про уроки, Рио испугалась, как бы разговор не перетёк в другое русло, но, к счастью, Бабушка всё не могла успокоиться:
— Представляете, милочка, он предлагает продать Замок! Давайте уж тогда и наше фамильное привидение продадим!
Отец поднялся из-за стола, давая понять, что более не намерен спорить. Уходя, он бросил через плечо:
— А Вы уверены, что оно вообще существует, привидение-то?..
От этих слов Бабушка почему-то опешила, и Папа, пользуясь заминкой, удалился. За ним прошуршала шлейфом мать. Рио пристроила цветы — и тоже ушла.
В наступившей тишине, нарушаемой лишь тиканьем часов, старуха надолго о чём-то задумалась. Занятая своими мыслями, она даже нисколечко не удивилась, когда перед ней очутились двое каких-то маленьких, круглых и зелёных.
— Добрый вечер, старая мадам, — очень вежливо сказали они хором. Это были Зелепусы, уставшие ждать, когда же Рио вспомнит о них и накормит.
— Добрый… — рассеянно отозвалась Бабушка.
Она в тот момент вряд ли осознавала, с кем вообще имеет дело, но бабушкинские рефлексы взяли своё: при виде всего живого — детей, кошек, собак и прочего — она первым делом старалась их покормить, независимо от того, хотелось им или нет. Поэтому она, не глядя, пошарила рукой по столу и, не найдя там ничего подходящего, взяла большой кухонный нож и, двигаясь точно лунатик, отправилась к холодильнику.
— Сейчас я вам чего-нибудь отрежу, — пообещала она.
Зелёненькие были не прочь перекусить, — они всегда были не прочь! — но её слова, им показалось, прозвучали двусмысленно.
— Спасибо, не надо!.. — торопливо отказались они. На всякий случай.
Бабуля терпеть не могла, когда кто-либо отказывался от еды — это было для неё делом принципа! Поэтому она тотчас пришла в себя, и, опомнившись, очень удивилась, обнаружив на своей Кухне — священном, можно сказать, месте! — каких-то… каких-то…
— Может, это уже начались экскурсии? — подумала она вслух. Зелёные тем временем благополучно укатились. — Нет, — сердито сказала она сама себе, — это у вас, дорогая, галлюцинации на почве старческого маразма!
Вынеся сама себе такой приговор, она страшно расстроилась и ушла, забыв закрыть холодильник.
Из-за полуоткрытой дверцы на полу вскоре намело целые сугробы…
Спустя какое-то время в Кухню прокрался Дедушка.
— Тортик… — озабоченно шамкал он, пробираясь по снегу к заветной цели. — Тортик-тортик… — и, бормоча, скрылся во внутренностях холодильника.