Но он ошибался.
«Через три луны мой отец будет мертв. Башня убьет его… — мысленно говорил между тем Нордид другу, — нам ни разу не дали увидеться — ведь в Башню Забвения можно войти лишь однажды. Но мой отец — о, они еще пожалеют о содеянном! — он может многое. Он явился мне через зеркало. Почти сразу, как его заточили в Башне. Больше контактов не было — боюсь, эта связь забрала у него слишком много сил… Стоит попытаться вытащить его оттуда — никто и не узнает, а потом поможем ему перебраться в Заморье. Но главное, что он успел сказать мне — я должен привести к нему чужестранца, который придёт с тобой на нашу встречу! Поэтому-то я и послал за тобой…»
— Что?! — от неожиданности агил произнес эти слова вслух, и ему понадобилось время, чтобы снова войти в транс.
«Да! Он именно так и сказал. Мне сильно не хотелось впутывать тебя в это дело: мы с Бильямом справились бы сами, а ты — в случае неудачи, — позаботился бы о наших женщинах. Но отец настаивал на этом…»
«Хорошо… Когда?»
«Завтра…»
…Едва молодые люди покинули кабак, ночная бабочка, сонно кружившая под потолком, оживилась и выпорхнула вон. Очутившись на свежем воздухе, она оборотилась совой и полетела над ночными крышами. Её чёрный силуэт пересек желтый круг луны и слился с темнотой…
Полная луна скользила в просветах тяжёлых туч, одетая ими, словно в драгоценные меха. Внизу, лежал спящий город — притихший, настороженный, мучимый сновиденьями… Ах, как неспокойно в такую ночь! Как тревожно даже за толстыми стенами из зачарованного камня! Неуютно часовым на высоких башнях, — пристально всматриваются они во тьму, откуда, невидимые, глядят на них тысячи враждебных глаз: в полнолуние самое раздолье детям Ночи!
Пустые улицы освещает ровный свет фонарей, но мало кто отважится пуститься в путешествие по их руслу, столь оживлённому днём. А если нужда и заставит, то такой бедолага нипочем не переступит порога в одиночку, не вооружившись пучком факелов и каким-нибудь оберегом.
И только четверым, собравшимся в небольшом доме у моря, нравилась эта ночь: она была их союзницей.
Незадолго до полуночи, Нордид вытащил из тайника завернутый в ткань плоский предмет, размером с человека. Сняв покровы, он предъявил сообщникам портрет.
— Кто это? — спросил Юстэс, разглядывая изображение.
— Мой отец.
Юстэс подошел поближе: необычайно высокий лоб, глубоко посаженые глаза… Ему показалось, будто изображенный на портрете человек пристально наблюдает за ним.
— У него нет ничего, чтобы исполнить магический обряд, — пояснял между тем Нордид, — потому мы должны помочь ему.
Следуя его указаниям, сообщники расставили на полу комнаты, где они собрались, зажжённые свечи. Язычки свечей образовали дорожку, в одном конце которой поместили стоймя портрет, а в другом — небольшое зеркало в металлической оправе: отражение трепещущих огоньков в его глубине уходило в бесконечность. Нордид придирчиво осмотрел их работу и поправил зеркало, так, чтобы портрет гляделся прямо в него.
— Кто нарисовал твоего отца? — почему-то шепотом спросил певец.
— Не знаю, — тихо отозвался Нордид. — Я ничего не знал об этом, пока отец не сказал мне об этом во время нашего разговора через зеркало. Представляю, какую мину скорчил бы Абигайл, узнай он о портрете! Он один из всего совета не был возмущён арестом отца.
— А что такого в этой картинке?.. — осторожно поинтересовался Юстэс.
— Так ведь как же, — терпеливо, точно неразумному ребенку, пояснил Нордид, — имея под рукой чье-то изображение можно с помощью колдовства подчинить его своей воле! Потому-то наши обычаи строжайше запрещают рисовать людей. Да и нелюдей тоже изображать не след.
— Удивляюсь, как Дарквиш мог позволить такое?.. — заметил агил. — Он сильно рисковал, доверяясь тому, кто это сделал.
— Зато теперь это нам пригодится, — подытожил Нордид.
— Двенадцатая стража бьет! Пора! — услышав бой ночных часов, воскликнул молчавший доселе четвертый их товарищ. То был слуга Дарквиша — Бильям.
Срывающимся голосом Нордид стал читать нараспев заклинания: сначала громко, потом всё тише и всё быстрее, так, что слова слились в неразборчивое бормотание. Пределы комнаты раздвинулись и исчезли, появилось эхо, с губ заклинателя стали срываться синеватые всполохи в такт шипящим звукам. Огоньки свечей вытянулись и заострились, точно их беспокоил сильный поток воздуха… Изображение на портрете покрылось мелкой рябью, поверхность зеркала искривилась, будто стекло стало жидким, темнота вокруг него сгустилась — и из неё вылепилась постепенно человеческая фигура.
— Отец!.. — порывисто шагнул ей навстречу Нордид. Тёмный силуэт качнулся вперед — и юноша вдруг остановился, как вкопанный. — Кто ты? Кто?! — услышали остальные его сдавленный крик.
В руках Нордида блеснула шпага. Он сделал резкий выпад, но шпага выпала из его рук, и с шипеньем растаяла.
— Тезариус… — насмешливо прозвучал в темноте спокойный голос. — И это — мое настоящее имя. Я никогда не боялся называть его.
— Проклятый чернодел! — выкрикнул Нордид. — Где мой отец?! Что ты сделал с ним?..
— Боюсь, он мёртв. Но не я послужил тому причиной.
— Врёшь!..
— Тогда спроси в тот день, когда люди разговаривают с духами почивших, — в День Поминовения — спроси у своего умершего дяди: где его брат — среди живых или среди ушедших?
Пока они спорили, агил схватил стоявшую неподалеку каменную вазу и швырнул её в зеркало. Ваза наполовину погрузилась в серебристую поверхность, потом раздался звон осколков, и только спустя несколько мгновений стекло и в самом деле разбилось, рассыпавшись на сотни мельчайших брызг.
— Теперь, колдун, тебе не уйти отсюда! — торжествующе выкрикнул певец.
— Меня это мало беспокоит, — весьма любезно ответил Тезариус. — Но снаружи этого дома я вижу стражу, её привёл сюда один маленький рыжий хитрец — и пришли они вовсе не за мной… Как вы объясните им всё это?.. — он обвёл рукой комнату, усыпанную осколками стекла, в центре которой красовался портрет: в середине холста зияла теперь огромная дыра с обожжёнными краями.
Не успел он договорить, как раздался сильный треск — то ломали входные двери.
— Гасите свечи! Быстро!.. — велел агил.
Бильям и Юстэс бросились выполнять приказ. Сам же он кинулся к остаткам портрета и, проворно завернув их в тряпье, заметался по комнате, ища, куда бы его припрятать.
— Оставьте всё, как есть, — устало проговорил Нордид, не двигаясь с места.
В глубине дома уже раздавались чужие шаги…
Нордид щёлкнул пальцами. В стене открылся потайной проход.
— Уходите!..
Агил и Юстэс рванулись в образовавшийся проём.
В распахнувшиеся двери влетела первая Тень. В её руке полыхнул огненный хлыст — и Нордид упал, пораженный ударом.
Юстэс успел ещё увидеть, как Бильям бросился на помощь упавшему, и вход в потайной лаз сомкнулся…
Оказавшись в кромешной тьме, они бросились назад, но наткнулись на глухую стену.
Разбив руки в кровь о неподатливую каменную кладку, друзья поняли, что обратной дороги нет.
— Мы им уже не поможем! — с отчаяньем проговорил агил.
Когда в доме Нордида всё утихло, из какого-то укромного угла осторожно вылезло маленькое пузатое создание.
— Вот и славно… — пробормотало оно, оглядев разгромленное в неравной борьбе жилище советника. — Вот и чудно! Да, моя красавица?.. — и нежно погладило пухлыми пальцами ночную бабочку, примостившуюся на рыжей бороде.
— Собаку надобно кормить два раза в день, и особенно хорошо — вечером, чтобы она не вскакивала с воплями среди ночи! — поучал дядя Винки, сидя в Кухне над пивной кружкой и тарелочкой вареных раков.
— Что-то вы не то говорите, — рассудительно заметила тетка Люсильда. — Собака ночью должна караулить, а не дрыхнуть.
Хендря косил блестящим глазом то на одного, то на другого спорщика, и продолжал уплетать из рук Мэрион куски сладкой булки. После булки в ход пошла связка сосисок, вслед за ними в утробе пса исчезла шоколадка, а когда такса принялась за банан, дядя Винки не выдержал…
— Жадина вы, дядюшка!.. — надула губы девочка.
Изгнанный из Кухни пёс, ничтоже сумняшеся через пять минут деловито вернулся обратно, и уселся с самым несчастным видом на верхней ступеньке, гипнотическим взглядом провожая каждый кусок, исчезающий в пасти толстяка. Кончилось тем, что дядя Винки поперхнулся, закашлялся и был вынужден сдаться врагу. Пес невозмутимо процокал коготками по каменному полу, и снова уселся перед Мэрион.
Случалось ли вам наблюдать за этим Ришелье собачьего мира? Если посмотреть на таксу сверху вниз — то перед вами само воплощение вселенской скорби!.. Но возьмите на руки хвостатого хитреца, приподнимите его повыше, держа точно ребенка под руки, и вы обнаружите донельзя довольное существо — безмятежное и умиротворенное. Кротко вздохнув, оно улыбнется вам так, что покажется — в этом мире есть всё-таки те, кому удалось достичь полной гармонии с окружающим…
Хендря, превратившись в собаку, не стал исключением из правил, и перенял все повадки вислоухих обманщиков. Он состроил такую несчастную физиономию, что Мэрион тут же поддалась на провокацию и снова полезла в холодильник.
— Давай-давай!.. — мрачно буркнул дядюшка. — Может, сдохнет от ожирения… Куда это, кстати, направляется твой отец?.. Ба!.. Да он при полном параде!
В окно был виден идущий по садовой дорожке Виктор фон Гилленхарт. Одетый в безукоризненный фрак, он вышагивал к распахнутым воротам, где ожидал экипаж.
— Корпорация устраивает ежегодное награждение. Лучший менеджер года, — охотно пояснила тетушка Люсильда, с гордостью любуясь на подтянутую фигуру кузена.
— Понятно!.. — небрежно махнул рукой дядюшка. — Очередная раздача слонов.
— При чем здесь слоны? — живо заинтересовалась Рио.
— Ну, так говорят, когда речь идет о какой-нибудь помпезной и ничего не значащей церемонии, — ответил дядя Винки.