— Карра?.. — неуверенно позвал он. — Карра, хороший мой! Иди ко мне! — и протянул руку. Ворон встрепенулся и недоверчиво склонил набок голову. — Карра! — снова позвал агил. Птица неторопливо расправила крылья, слетела с дерева и, сделав круг, приземлилась на подставленное запястье. — Ты же мой дружочек! — ласково приговаривал Певун, гладя негнущимися пальцами жёсткие крылья. — Помнит меня, умница! — радостно сообщил он Юстэсу, и удивлённо спросил, словно только что заметил присутствие последнего: — А ты откуда взялся?..
Юстэс только пальцем покрутил у виска, но отвечать ничего не стал.
…Огромные барабаны глухо пульсировали в такт тяжёлым шагам сотен и сотен тысяч тех, чьи глаза ненавидели Солнце, и от этих бесконечных ударов в Стенах появлялись трещины… Маленькие и незаметные вначале, они быстро углублялись и стремительно расползались по камню. А барабаны продолжали своё дело…
Низкое вибрирующее гудение заглушило тревожную перекличку городских сигнальных колоколов, заставило замолчать тварей, что радостно бесновались у подножия стен в предвкушение мести за долгие дни неудач и лишений, перекрыло все остальные звуки угасающего вечера. Рокочущий монотонный ритм подчинил себе всё: казалось, даже уходящее за горизонт солнце не выдержит и лопнет от этого грохота!
Но раскалённое светило малодушно укрылось в океане, оставив осаждённый Город на произвол судьбы.
И тогда со стен поднялись в ещё светлое небо несколько десятков крыланов, неся на своих плечах людей с горящими факелами: смельчаки-добровольцы решили уничтожить необычного противника с помощью хорошо испытанного способа. Им навстречу взвились летучие отряды Белоглазых, и в воздухе завязалась страшная битва.
…Крылану Юстэса перебили шею, и животное штопором устремилось к земле. Воин, летевший вместе с ним, не удержался, и сорвался вниз. Юстэс оглянулся по сторонам — рядом мелькнула оскаленная морда вражеского летуна. Гилленхарт изловчился и сбил его погонщика. Оставшись без хозяина, вражеский ящер растерянно забил крыльями. Юстэс схватил его поводья, увлекая его за собой, и уже почти у самой земли чужой ящер, опомнившись, рванулся вверх, унося ввысь и человека… Его же собственный мёртвый крылан тяжело грохнулся оземь, придавив собой парочку нелюдей. Находившиеся рядом прыснули в разные стороны, и чей-то топор, посланный вдогонку уцелевшему, едва не разрубил ему ногу… Чудом вскарабкавшись на горбатую спину ящера, Юстэс попытался направить его туда, где продолжал греметь один из гигантских барабанов. Но упрямое животное не желало подчиняться чужаку: повернув назад голову, летун вздумал укусить его. Гилленхарт в ответ со всей мочи ударил его рукоятью меча промеж глаз. Упрямец взвизгнул от боли, но покорился воле нового хозяина.
Подлетев ближе к дьявольскому инструменту, Юстэс увидел, что тот звучит сам по себе, словно невидимые палки бьют по его тугой чёрной коже. Они были совсем рядом, когда барабан ухнул снова: Юстэсу показалось, что в ушах у него что-то лопнуло!.. Оглушённый, он нашел в себе силы натянуть поводья и направить летуна вверх. Ошалевшее животное понеслось вихрем, едва не сбросив своего повелителя, но Гилленхарт успел на излете вспороть мечом гудящее барабанье брюхо… Чья-то рука пустила горящую стрелу, рядом с ней воткнулось ещё несколько — и круглая громада вспыхнула ярким пламенем. Со стен донесся радостный рев сотен глоток осаждённых — и столь же яростно им откликнулись снизу.
Отчаянный рейд защитников Города уничтожил ещё несколько грохочущих недругов, но оставшиеся продолжали свое дело — и местами каменные оплоты Города начали рушиться.
И тогда все увидели в темнеющем небе огромное яркое пятно — словно кто-то, шутки ради, врезал в его нежное сиреневое тело кусок стекла. За этой прозрачной преградой, будто через лупу, искаженные расстоянием, виднелись гигантские всадники — уходящие в бесконечность стройные ряды, ощетинившиеся частоколом копий.
На мгновение на земле стало тихо-тихо… Умолкли барабаны, замерли занесённые над головами мечи, застыли в воздухе летящие стрелы, окаменели сражающиеся… И то ли вздох, то ли стон:
— Нигильги!..
И началась паника…
Белоглазые, нелюди и чудовища рубились между собою и Людьми, чей отряд вышел из стен наружу, воспользовавшись заминкой. Над дерущимися раскачивались Тени, неутомимо размахивающие мечами. А над всей этой кровавой сечей колыхалось в нетерпение чужое воинство пожирателей миров, напирая на невидимую преграду. Теснясь, оно стремилось прорваться сквозь портал в небесах — и не могло…
И в этот миг навстречу нигильгам понеслась огненная хвостатая комета — Королева Чара на крылатой колеснице устремилась к яркому пятну в небе.
Многие, очень многие понадеялись, что она хочет воспрепятствовать иномирцам, и только Абигайл, вдруг вспомнив разговор на лодке и её глаза в тот момент, сорвал иссечённый шлем с головы, и исступлённо заорал со стены во всю мощь своих лёгких:
— Не дайте ей открыть Врата!.. — истошный вопль перекрыл звуки битвы.
Но те, кто попытались остановить огненный вихрь — и люди, и нелюди — превратились в пепел.
И когда, казалось, исход был предрешён, на пути у королевской колесницы возник рычащий от страха и злобы летун. Всадник, сидящий на его спине, взмахнул непомерно длинным мечом — из вершины вырвался острый светящийся луч — и колесница разлетелась на многие тысячи звёзд… С шипением разрывая густеющий ночной воздух, они чертили огненные следы, и бесследно таяли. Тяжкий гул разочарования сотряс небеса — и так ужасен он был, что живые валились с ног, и у многих лопались сердца…
Но небесный проход погас, и землю накрыла ночная мгла.
Юстэс видел с высоты, как мечутся внизу бесчисленные огоньки — битва продолжалась, больше похожая на грандиозную повальную драку, где каждый теперь сам за себя, и невозможно разобрать, где свой, а где — враг… Люди, кто уцелел, понемногу отступили назад под защиту стен. Он тоже направил летуна к городу, и уже на подлёте его ящер напоролся на стрелу, выпущенную из гигантского арбалета. Приняли его за чужого или отомстили за убийство Королевы?.. Животное пронзительно вскрикнуло и беспомощно закувыркалось к земле. Все произошло так быстро, что юноша, возбужденный азартом воздушного сражения, не успел даже подумать о приближающейся гибели, — страшной силы удар выбил его из седла, и наступила тьма…
— Как же это не вовремя!.. — бормотал дядюшка Винки, разглядывая своё отражение в зеркале, и пытаясь определить размер ущерба, нанесенный его внешности кознями «бестолковых девиц», как он теперь именовал Рио и её сестру. И это был ещё самый невинный эпитет в их адрес!
— Маленькие чертовки! Надо же, как подгадили!.. — бесстрастная поверхность зеркала являла ему бравую толстощёкую физиономию, густо заросшую рыжим волосом, но ощупывая себя руками, дядюшка снова и снова убеждался, что зеркало — врёт.
Промучившись таким образом пару суток, дядя Винки с суровым видом вломился в комнату к Мэрион и потребовал объяснений. После быстрого допроса, он отправился к Зануде и заявил, что она немедленно поедет с ним на Чёрный рынок и покажет ему продавца, который продал им компоненты для варварского, как он выразился, зелья.
— Хорошо, — согласилась девушка. — Спускайтесь вниз, я переоденусь — и поедем.
Но когда она вышла в холл, то застала там дядюшку, ожесточенно спорящего с Бабушкой: та наотрез отказывалась выпустить родственника на улицу «в таком виде»!.. Улучив момент, Зануда шепнула ему, что возьмет экипаж и будет ждать в конце переулка, и быстро покинула дом, пока бабуля не догадалась, что они заодно.
— Хватит брюзжать, несносная старуха! Так и быть, в угоду вам останусь дома!.. И задохнусь тут, в четырёх стенах! — с этими словами дядя Винки плюхнулся на диван и сделал вид, что читает свежую газету.
Но бабуся тоже была не промах: с невозмутимым видом она уселась в кресло напротив, и принялась за вязание. Сидя подчеркнуто прямо, она то и дело бросала на дядю Винки взгляд поверх очков, точно учительница на провинившегося школяра. Дядя Винки пошуршал-пошуршал газеткой, и потихоньку начал закипать.
Неизвестно, чем бы кончилось это противостояние, но тут в холл вальяжной походочкой спустилась толстая сарделька по имени Хендря. Пес только что недурно пообедал, и вся жизнь представлялась ему в розовом свете: бархатная мордочка псинки прямо-таки лучилась умиротворением и кротостью. Не подозревая дурного, он деловито процокал по паркету мимо дядюшки. На кабаньей харе дяди Винки расплылась шкодливая улыбочка:
— Пойду, прогуляю бедное животное в саду, — заявил он, хватая с газетного столика валяющийся там поводок, и сварливым тоном добавил: — Вот так всегда, заведут в доме скотинку, а ухаживать — дядя!.. Пошли, блохастый!..
Напрасно Хендря упирался всеми четырьмя лапами: дядюшка с лёгкостью вытащил его за дверь — Бабушка даже слова сказать не успела.
Очутившись на свободе, дядя Винки рысью помчался на улицу. Поводок он намотал на руку, совершенно забыв о собаке, и несчастный Хендря летел вслед за ним чуть не по воздуху. Время было обеденное, а потому в переулке никого не оказалось, и дядюшка беспрепятственно добрался до перекрёстка, где его уже поджидала Зануда.
— Садитесь же скорее!.. — торопила она, опасаясь, что кто-нибудь увидит его в таком обличии: вот уж тогда пересудов не оберёшься!
Дядюшка с силой пропихнул в узкую дверцу свои телеса — задняя рессора экипажа при этом заметно просела — и с трудом уместился на узком сиденьице. Устроившись, он захлопнул дверь и скомандовал кучеру:
— Трогай!.. — и в тот же миг снаружи раздался заполошный собачий вопль. — Тьфу ты!.. — рассердился дядя Винки, высовываясь в окошко. — Совсем забыл про эту брехучку… — и без долгих проволочек выудил собаку за поводок прямо через окно, словно рыбу из речки.
Изрядно придушенный во время транспортировки, такс тут же умолк, опасаясь новых эксцессов, и забился в угол, но в глазах его ясно читалось: он еще припомнит дядюшке эту прогулку!