Я ведь никогда не интересовался политикой. Я не относил себя ни к мистикам, ни к технократам. Не чувствовал ни малейшего разочарования, когда узнал, что как наездник потеряю все свои гражданские права. И этот человек – я сам – оказался щитом для чужих гражданских прав, политических убеждений и мировоззрений.
Могу ли я что-то изменить? Вряд ли. Обстоятельства надежно связывают меня по рукам и ногам. Свобода принятия решений закончилась именно тогда, когда я первый раз вступил в бой с храмовыми наездниками. И теперь, даже если откажусь от борьбы, то мало что получу взамен. Ведь когда через несколько лун власть окажется в руках Храма, то я не смогу рассчитывать на снисхождение. Стану чужим для всех. А значит, обречен противостоять внутренней и внешней угрозе так, будто это мое личное дело.
Так и бывает. Когда все складывается хорошо, легко и приятно почувствовать себя частью целого – общины, группы, народа. Когда все складывается хорошо, так приятно растворяться в радостях других людей, равно как и в своих радостях. Или помогать тому, кто в этом нуждается, но, в общем, является таким же, как ты сам.
Но когда все плохо – ты один. Совсем один. Как если бы вдруг оказался в одиночестве на Площади, где только что были тысячи людей. В сложные моменты я чувствую это особенно остро.
И когда расстояние от каждого, кто вчера казался таким же – частью тебя самого, увеличивается до невозможности, особенно легко понять, кто на самом деле близок в любых обстоятельствах. Кто остался на Площади, когда все другие исчезли. Я вдруг понял, что мне нужно срочно увидеть Миа-ку. Просто-таки необходимо, чтобы жить и двигаться дальше, зная, что во всем этом есть смысл.
Проход за проходом, арка за аркой… Тесно застроенные умм-каны сменялись террасами или даже открытыми пространствами, а пустынные места – оживленными путями. Многие из тех, кто шел навстречу, узнавали и приветствовали меня открытыми ладонями. Я механически отвечал и думал, что, возможно, все не зря. Даже если для моей оболочки все закончится скорым разрушением, память о моей короткой борьбе проживет немного дольше. Но это было слабым утешением. Слишком слабым.
Проходя мимо плавильных ям, я на некоторое время остановился. Там как раз шла плавка, и я вдруг отчетливо вспомнил, как, еще будучи новой жизнью, любил бывать здесь. Шипение горячего металла и мерный стук механических молотов уносили меня на много солнечных циклов назад, когда все было просто и ясно.
Конечно, с тех пор многое изменилось. Изменилось даже здесь – в плавильных ямах. Теперь тут уже не услышать рева печей, где металл кипел в пламени огненного песка. За ненадобностью их разобрали, оставив лишь одну – на крайний случай. Теперь над ямами нависал тяжелый мост, на котором был установлен излучатель с солнечным камнем. Из-за барьера его почти не было видно, но ослепительный свет луча отражался на лицах механиков на мосту и стене технической башни по другую сторону плавильных ям. Все это накладывало на происходящее печать непознанного и непостижимого, внушало трепет случайным прохожим. Таким же, как и я сам.
В умме Миа-ку, как обычно, пахло травами. Это делало ее еще более уютной, если вообще можно сделать еще более уютным жилище, обустроенное с таким вниманием. Здесь в каждой детали чувствовалось прикосновение Миа-ку, а любое свободное пространство на стене было украшено вышивкой. Нашлось место и для резной панели, которую я подарил своей женщине после первой инициации. Однажды. Когда-то очень давно. Теперь этот подарок выглядел наивно, но напоминал о многом. О том, о чем так приятно вспоминать.
– Приятно видеть тебя, – услышал я голос Миа-ку. Как всегда, неслышно она появилась в умме. – Ждешь давно?
– Нет. Совсем недавно, – в ответ я непроизвольно улыбаюсь и чувствую, как в груди становится тепло.
– Была в умме общей с Тами-ра.
– Где он теперь?
– С другими новыми жизнями где-то в умм-кане. Хочешь, чтоб позвала его?
– Потом… Я слишком соскучился, чтоб отпускать тебя теперь.
Миа-ку улыбнулась и повязала волосы тончайшей синей лентой. Ее открытые уши дарили уверенность в том, что я здесь не зря. Что я не зря присутствую в ее жизни, а она – в моей. Я ждал, что Миа-ку сядет на постель рядом, но она только сказала:
– Сделаю тебе напиток.
Повернувшись ко мне спиной, Миа-ку некоторое время колдовала над внушительной коллекцией концентрированных отваров в небольших керамических сосудах. По умме тотчас разнесся дурманящий и одновременно приятный растительный запах. Таких как Миа-ку в народе называли «сирона», что в переводе значило нечто вроде «мастер трав». В ее мастерстве я уже имел возможность убедиться не раз.
Я молчал, наслаждался ароматом и любовался изящной фигурой женщины. Она была завернута в легкий хартаб, но под ним угадывалось гибкое, подвижное тело – такое же, как и несколько солнечных циклов назад. Возможно, все дело в пользе ее уникальных смесей, а может, продолжительная молодость была дана ей природой в подарок. Так или иначе, мне это нравилось. Не могло не нравиться. Иногда, в моменты слабости, я даже думал о том, что не заслуживаю и одной инициации с Миа-ку.
Напиток, который приготовила Миа-ку, терпкий и очень пряный на вкус. Его можно было бы назвать резким, но только в первый момент. Уже спустя несколько мгновений возникало восхитительное послевкусие, наслаждаться которым можно было довольно долго.
А когда творец напитка оказалась рядом, я быстро наклонился и, наконец, коснулся губами ее уха, за что получил в ответ еще одну улыбку. Улыбку без единого слова.
– Слышала о полете твоем на Храмовый остров, – сказала Миа-ку, и по ее лицу пробежала тень.
Я ничего не ответил и только поморщился. Меньше всего мне хотелось говорить об этом. Особенно сейчас.
– Это было нужно? – продолжила женщина тоном, в котором проскальзывали нотки беззлобного укора или даже обиды.
– Да, наверное, – ответил я не так уверенно, как собирался. – Вряд ли это было нужно мне, но нужно всем нам. Понимаешь?
– Думаю, тебе лучше делать, что самому хочется.
– Это трудно, – я покачал головой. – В последнее время вообще все очень трудно.
– Очень волнуюсь за тебя. Мне кажется, что-то случиться должно. И мы… не увидимся больше.
Я улыбнулся ей. Снисходительно – как улыбается мать глупым страхам своей новой жизни.
– Ничего не случится, слышишь? – говорю я Миа-ку, убеждая, скорее, не ее, а самого себя. – Ничего не случится!
– Не знаю, – качает головой она, – ничего не знаю. Старшие матери говорят: привязанность к мужчине есть боль. Чувствую боль, когда ты в опасности, когда думаю, что ты можешь не вернуться. Старшие матери говорят правду.
– Да, это так… Все так и есть. Но без этой боли и страданий не было бы того, что есть между нами. Это больше, чем просто успешная инициация и регулярные встречи. Ты не чувствуешь это?
– Чувствую, – еле слышно отвечает Миа-ку. Мне кажется, она сейчас заплачет.
– Мы будем вместе! – говорю снова, легонько встряхивая женщину за плечи. – Будем вместе еще больше, чем теперь… Если на то будет воля твоя. Я не знаю, как и когда это произойдет, но произойдет точно!
– Хочу этого… Очень хочу.
Я прижал Миа-ку к себе. Некоторое время мы сидели вот так, молча. Казалось, что сказать нечего, но на самом деле говорить ничего и не нужно. Хотелось только самую малость – чтобы мгновение это оказалось вечностью.
А потом Миа-ку заговорила:
– Думаю, настало мое время для еще одной инициации.
– Да?.. – как-то глупо переспросил я. Сердце в груди забилось еще сильнее. Оно словно рвется из грудной клетки, силясь выбраться наружу.
– Так есть, – негромко отвечает она и протягивает мне тонкую красную ленту.
Я хорошо понимаю, что это значит. Я очень хорошо это понимаю. Для второй инициации Миа-ку снова выбирает меня. Мне остается только принять эту ленту для того, чтобы согласиться. И если инициация окажется успешной – носить ее на левом предплечье поверх хартунга. Там, где на руку уже повязана одна лента.
И я соглашаюсь. И я счастлив – больше, чем когда-либо.
Никто не знает, будет ли эта инициация успешной. Никто не знает, что произойдет уже завтра. Но Миа-ку выбрала меня, а это значит, что во всем происходящем есть смысл. Есть, за что бороться. Есть, что защищать в небе над Огненным островом.
В этот вечер я чувствовал, как жизнь течет во мне. Чувствовал, что я сам и моя оболочка есть единое целое в стремительном полете от Начала к Началу, в полете, которым хотелось наслаждаться, который хотелось смаковать, как ароматный напиток.
Все это – цена мгновения. Хотя, возможно, не обошлось без действия трав.
21. Накануне
А утром меня ждала еще одна хорошая новость. Ночью по световой азбуке передали сообщение о том, что храмовники согласны провести Аракорат-мару – всеобщее собрание главных законников Архипелага. Я говорю «храмовники», но имею в виду все острова, теперь подконтрольные Храму. Послушно следуя воле Верховного, одна за другой световые башни передавали сигнал подтверждения. И если бы хоть один из этих сигналов не был получен, Совет пришлось бы снова перенести. Но этого не случилось. Аракорат-мару состоится через два дня на Библиотечном острове.
Моту-ра торжествовал. В той степени, в какой может торжествовать этот сдержанный и педантичный человек. Я не знаю, воспринимал ли он запланированный Совет как свою личную дипломатическую победу, но в любом случае это событие было именно его заслугой.
А усилий для этого было приложено немало. Ночь за ночью по световой азбуке служитель на башне передавал сообщения нашего главного законника на другие острова. В этих сообщениях – предложение о проведении Аракорат-мару, требования и даже цитаты из Закона. Всякий раз послание по цепочке облетало Архипелаг, но всякий раз находилась причина для того, чтобы отложить дату Совета на более поздний срок. Так проходили день за днем и луна за луной – время, за которое к власти на Огненном острове мог прийти Храм. И тогда необходимость в Аракорат-мару отпала бы сама собой.