– Что ты делаешь?! Что ты делаешь? – кричал законник, инстинктивно вцепившись в седло. Сила свободного падения наших тел была меньше, чем у тяжелой птицы – мы повисли на ремнях.
– Нырнем в Ничто. Они не последуют за нами туда, – отвечаю, и собственный голос кажется мне отрешенным, безжизненным.
– Нет! Нет! О чем ты говоришь?! Не делай этого! – почти умолял Мику-ра.
Но я его уже не слушал. Ши-те падала вниз. Подвижная серая масса была так близко, как, наверное, не видел ее еще никто из ныне живущих.
Храмовые птицы одна за другой перешли в горизонтальный полет, не решаясь спускаться ниже. Их наездники были явно растеряны и ждали, что произойдет дальше.
А дальше… Я зажмурился за мгновение до того, как в лицо ударила холодная, тяжелая влага. Тут же открыв глаза, увидел, что все вокруг заволокло плотным туманом. Таким плотным, что крайнее оперение крыльев терялось в белой пелене.
Мы живы… Кажется, мы еще живы и, по всей видимости, продолжали падать.
Я быстро расправил крылья, подал силу на небесный камень и вывел Ши-те из пикирования. Можно было предположить, что теперь мы летели прямо, но утверждать что-то наверняка – непросто. В густой пелене терялось ощущение направления, ощущение массы и скорости. Чувство реальности происходящего. Может, это и есть Ничто?
Но мы летели. Летели вперед. Это было ясно хотя бы по тому, как невероятным образом растворенная в воздухе влага била в лицо и струилась по корпусу механической птицы длинными полосами воды. В считанные мгновения мой хартунг промок до нитки. Стало холодно, дрожь пробирала до костей.
Мику-ра кричал что-то сзади, но я не понимал, что именно. Его слова доносились, словно через ткань – приглушенные, обезличенные и бессмысленные.
Неожиданно пелена рассеялась, и мы оказались в месте, похожем на огромное ущелье, стены которого состояли из невероятных размеров клубов холодного пара – таких же, через которые мы летели только что. Как и в обычном каменном ущелье где-то высоко вверху виднелся клочок голубого неба – настоящего неба! Это маленькое яркое пятно над головой сейчас казалось вестником того, что мы еще живы. Хоть неизвестно, надолго ли, и неизвестно, остались ли мы еще самими собой.
Я рискнул посмотреть вниз и увидел, как уходит ущелье в туман, в перистую темную массу. Подвижную, словно живую. И там, за ней, что-то еще.
Впрочем, это было лишь мгновение. Птица быстро пересекла открытое пространство и врезалась в противоположную стену ущелья. Она казалась такой материальной, что я инстинктивно закрыл лицо рукой, ожидая удара. Но его не было. Ши-те летела дальше, хоть мы снова оказались практически слепыми. И везде вода. Очень-очень много растворенной в воздухе воды. Я почувствовал, что под ее весом птица становится тяжелее.
– Взлетай! Прошу тебя! – сказал Мику-ра. Последнюю минуту он молчал – видимо, считая себя уже лишенным всякой оболочки. Хотя уверенности в том, что это не так, у меня не было до сих пор.
– Пора, – ответил я и удивился тому, как странно меняются звуки собственного голоса.
Осторожно опустил хвост и усилил давление на небесный камень. Зацепиться взглядом не за что, но птица нехотя пошла вверх. Должна была лететь вверх. В эти минуты мне потребовался весь мой опыт для того, чтобы не перевернуться в этой бесплотной пелене, где верх ничем не отличался от низа, а глаза предательски заливало водой.
Водой ли? В какой-то момент я осторожно облизнул губы. Потом еще. И не почувствовал ничего. Это – чистейшая холодная вода, такая редкая и ценимая на Архипелаге.
А потом – момент, который я не забуду никогда. В глаза ударил ослепительный свет, настолько яркий, что в первое мгновение я подумал: «Ну, все… Вот так и выглядит Начало». Но руки все еще сжимали рычаги птицы, а к телу неприятно лип мокрый хартунг, который к тому же продувал встречный поток воздуха.
Всего несколько секунд потребовалось, чтобы глаза снова обрели способность видеть. Оказалось, что ослепительный свет – это солнечные лучи, такие родные и привычные. Они отражались от мокрого металлического корпуса машины и распадались на множество искр, но были все тем же светом, от которого наше зрение уже успело отвыкнуть во время полета в полутьме Ничто.
Ши-те вырвалась из облака под углом и не совсем там, где я этого ожидал, но… она сделала это. Я сделал это. И мы живы!
Прямо над головой на большой высоте поблескивала сотами небесных камней подошва какой-то земли. По форме она сильно напоминала Зеленый остров. А в стороне, далеко на восходе, можно было рассмотреть расплывчатое пятно Огненного острова. И он был реальным. Таким же реальным, как и всегда.
И ни одной храмовой птицы рядом.
24. Когда оружие бессильно
Так закончилась эпоха Моту-ра – долгие три с лишним солнечных цикла, на протяжении которых люди снова и снова выбирали его главным законником. Многие ждали от него большей решительности, кое-кто считал его скорее оратором, чем политиком. Немало было тех, кто критиковал его приверженность традиционному порядку, подобно Мику-ра, но еще больше людей чувствовали в этой приверженности стабильность. Они верили: тот образ существования, к которому они привыкли, сохранится и станет достоянием новых жизней, а потом – их новых жизней. Вероятно, в это верил и сам Моту-ра.
А теперь его нет. И все это было так случайно и так… быстро. Слишком быстро.
И никто не знал, чего ждать теперь. Общественный порядок, в основе которого лежала свобода воли и вера в незыблемость политического устройства, рушился на глазах. Люди Огненного острова скорбели по Моту-ра, но в еще большей степени теряли веру в сложившийся порядок. Какой же тут порядок, если главного законника могли отправить к Началу несколько всадников на механических птицах? Несколько «добровольцев», направляемых невидимой рукой.
А еще впервые за много солнечных циклов Огненный остров остался без главного законника. Впервые с тех пор, как легендарный Иу-ра посчитал себя виновным в Голодном Времени и бросился с края в Ничто.
Впрочем, это ненадолго. Всего через пару дней – Оту-мару, и теперь стало понятно – дата Аракорат-мару была названа не случайно. Все продумано до мелочей. Слишком сильны были теперь пораженческие настроения, а два дня – слишком мало, чтобы оправиться от трагедии и найти нового лидера.
То и дело в голове проносилось: что я буду делать, если человек-из-Храма станет главным законником? Мне нужно быть готовым покинуть остров. Но куда мне лететь? Куда можно сбежать на Архипелаге, который раньше казался таким громадным, а теперь – тесным до безнадежности.
Смогу ли я взять с собой Миа-ку и Тами-ра? Ши-те без труда поднимет нас троих в небо, но захочет ли Миа-ку? Будет ли готова бежать со мной? И снова-таки – куда бежать?
А еще… Так странно было понимать, как много значил теперь слепой случай. Спасение Мику-ра и потеря жизни Моту-ра – дело сиюминутного каприза. Не откажись главный законник от полета на Ши-те – все было бы иначе. Возможно, все было бы иначе даже в том случае, если бы Тот-ра не поленился повернуть второе седло на моей птице. Но все случилось так, как случилось.
Мику-ра был жив, а Моту-ра – нет.
Обо всем этом я думал на следующий день после злосчастного Аракорат-мару, сидя на одной из террас рядом с Площадью. Это место я любил особенно. Укрытая с двух сторон стенами высоких умм, площадка была почти не видна со стороны, но удобно нависала над проходом. Отсюда можно смотреть на людей, идущих к Площади, оставаясь незамеченным. Еще более привлекательной террасу делал кустарник, удивительным образом проросший сквозь каменистый фундамент. Эти заросли создавали некое подобие тени, жизненно необходимой в жаркие дни.
А еще… Прямо сейчас отсюда можно было услышать обрывки фраз с ближнего края Площади. Сначала я не мог разобрать, кому принадлежат эти слова, но потом понял: оратором был Тик-ра – тот самый человек-из-Храма, отстаивающий право нести волю храмовников людям нашего острова.
– …Кто-то говорит: птицы Храма несут боль и возвращают к Началу невинных. Но я скажу: виновен каждый. Виновным есть я и вы все. И каким должно быть оружие Вмешательства, если не несущим боль? Каким должно быть оружие Вмешательства, если не возвращающим к Началу тех, кто виновен, в назидание другим? Птицы Храма есть оружие Вмешательства. Так же, как я сам есть голос Вмешательства. Один из многих голосов…
Мерный стук механической тележки в соседнем проходе на время заглушил слова Тик-ра. Но когда шум машины растворился в лабиринтах соседнего умм-кана, я снова услышал этот голос, удивительно похожий на математически выверенный стук рычагов той же самоходной тележки. Если бы Тик-ра не делал паузы между словами, схожесть была бы и вовсе поразительной.
– …Но есть и те, кто сознательно идет наперекор Вмешательству. Препятствуют восстановлению баланса Рукотворного, Запретного и Непознанного. Это есть наездники, которые уводят события с Должного Пути. Это есть законники, которые…
От внезапного порыва ветра зашумела листва кустарника, и на некоторое время я опять перестал слышать Тик-ра. Его слова терялись в умиротворяющем шепоте листьев, превращались в одно целое с ним. Но очень скоро я услышал их снова:
– …Чем сильнее сопротивление, тем сильнее усилие. Чем большая сила препятствует балансу, тем большая мощь понадобится, чтоб вернуть всех и все на Должный Путь. Но Запретная сила – сила Вмешательства – безгранична. А это значит, что страх, боль и ужас в назидание будут тем сильнее, чем сильнее будут сопротивляться те немногие, о которых я говорил. Их борьба – это боль всех нас.
Очевидно, эти слова Тик-ра имели прямое отношение ко мне. Не нужно быть слишком проницательным для того, чтобы понять: во мне, в Мику-ра и даже в Тот-ра храмовники видели главное препятствие. И то, какое внимание их «голос» уделял этому самому препятствию, было даже лестно.
– …Кто дал им право решать? Как может заставлять страдать всех нас наездник, который даже не имеет права голоса? – спрашивал оратор у толпы, а она отвечала ему негромким ропотом.